Ирина Крицкая - Разлюбил – будешь наказан!

– Когда это кончится, твою мать?! – Муж закричал на меня и придавил к сиденью своим снайперским взглядом. – За каким хреном я все это терплю?! Вон, видишь обрыв? Одно движение – и все полетит к чертям собачьим! Хочешь?! Чего ты добиваешься?

– Все хорошо. – Я отвечаю, но поздно, поздно, тигр уже злится, он слишком сильно давит на газ и слишком резко тормозит на поворотах.

– Пристрели меня, крошка! – Он раздувает ноздри, как дракончик. – А чего? Пристрели. Чтобы я долго не мучился!

– Все хорошо. – Я повторяю и вытираю свои зареванные глаза.

Тигр включил музыку, поставил диск «Гражданской обороны». Когда у него нервишки пошаливают, он всегда слушает Летова, тот его альбом, где он своим глухим рокерским голосом поет наши старые песни. «Звездопад» – мой муж поставил и сам тоже грянул от всей души:

Звездопад! Звездопад!

Это к счастью, друзья, говорят.

Мы оставим на память в палатках

Эту песню для новых орлят.

Рулит и поет, в ударе был, припевчик вытягивал с повтором:

Мы оставим на память в палатках

Эту песню для новых орлят!

Я даже улыбнулась, когда услышала. Моя задача – заткнуться, улыбаться и делать вид, что у меня все хорошо.

А вы думаете, легко? На этой жуткой горной дороге меня выкручивает до бессознательного состояния. Я смотрю на указатели: «Сочи – 30, Сочи – 15».

– Зачем мне эта Осетия? – начинаю второй заход. – Я до нее живой не доберусь.

– Ты же хотела… Мы так ни разу и не съездили.

– Я не хочу туда. Я не обязана туда ехать. Мне трактором это озеро Рица. Я не могу сейчас идти в монастырь.

– Крошка, а как же «эквалипты»?

Мы остановились в ближайшем месте в районе Сочи за указателем «Пос. Лоо».

Гостиница мне не нравится! Белье постельное мне не нравится! На русском юге хреновое белье! Музыка мне не нравится! Меню в замусоленной папке! Пойдем в другое кафе! И ветер слишком сильный! И что за мусор тут болтается у берега? И волны слишком высокие! Штормит-с.

Я сбросила шлепанцы. Наступила на мокрую гальку, зацепила волну, поболтала ногой в белой пене и говорю противным голосочком:

– Я не полезу в эту холодную грязную воду.

Тигр лег на спину и закрыл глаза.

И я ложусь, опускаю нос в решетку шезлонга и смотрю, как мои слезы капают на сухую гальку. Что со мной? Разве можно так себя вести! Опомнись, Соня! Ах, как это не по-христиански! Когда же все это кончится? Когда я забуду его уже?

А надо выпить! Выпить и закусить в ночном ресторанчике. Здесь, на берегу. Надо послушать волны, пьяный шум набережной, посмотреть на сигнальные огни, понюхать море. Сейчас пару стопочек, шашлычок – и все пройдет.

Мы поднимаемся по лестнице на открытую террасу ресторана. И тут я снова уперлась носом в знакомые буквы «Орленок». На стене объявление: «В лагере «Орленок» пропал вожатый». Читаю, а в это время кто-то тянет моего мужа за рукав:

– Привет-привет!

С ума сойти! Это наша Оля и с ней, конечно, Натыкач. Мы присели к ним за столик.

Как-то нервно присели. Тигр отодвинул мне стул, приподнял его и со злостью грохнул об пол.

– А мы вот тоже решили выбраться, – Натыкач слащаво улыбнулся. – Отдохнуть… На старом месте. Давно хотел вам объявить: я развелся. Вот она – женщина моей мечты.

Он прижал к себе нашу дуру, нашу лошадь Олю.

– Хотел вам рассказать, как друзьям, но не знал, как воспримете. Терпел столько лет… Это невыносимо!

– Да! – гаркнул мой тигр. – Вот и я говорю: за каким же рожном каждый день тянуть на себе это ярмо?!

– А я тебе говорила! – Меня подкидывает на стульчике. – Жениться не обязательно. Не я придумала эту форму существования! Придумайте другую, я не против!

– Но… – Натыкач расправил плечи. – Мы вот с Олечкой решили, когда у нас родится… Все-таки это нужно для детей.

– Да, – поддакивала ему Олечка, – дети все-таки связывают.

– Ха-ха-ха! Дети! – язвит мой замученный тигр. – Они не то что связывают!.. Они цементируют! Ногами – и в тазик с цементом.

– Постой, Антон… – растерялся Натыкач. – Это же я развелся. Я собирался тебе обо всем этом сказать…

Но мой кот его не слушал, разбушевался. Закричал на меня:

– Все эти свадьбы! Эти кольца! Кто придумал?

– А ты сними, не мучайся, – я предложила.

– Сниму, крошка, как скажешь.

– Вот и сними. И я тоже сниму.

Люди! Смотрите! Мы снимаем обручальные кольца. Мое легко соскакивает, а у Антона не идет, застряло.

– Вот сразу видно, кто у нас в семье сачкует, – он съехидничал и ушел в туалет.

А я смотрю на море, в черный глухой горизонт. И жду. Сейчас он намылит руки и стянет колечко. Мое колечко! Я ему десять лет назад надевала.

– Соня, не пугай меня, – Олечка всплеснула руками, – последняя надежда на вас! Смотришь – и веришь во всю эту семейную жизнь!

– Вот, смотри, – Антон вернулся и показал белый след на пальце. – А как полегчало сразу! Даже дышать стало легче!

– Вот, вот, – оживился Натыкач. – И мне после развода сразу, прям сразу, так полегчало!

– Давай кольцо, – я сказала тигру, – сейчас все в море выброшу.

– Не надо, – он бросил кольца в мою сумку, – прибереги золотишко. А то свяжешься с каким-нибудь голодранцем…

Мы выпили за любовь. Тигр прицелился в меня ножичком. Натыкач улыбнулся, погладил его по плечу и убрал приборчик в сторону.

До чего я мужика довела! Мой тихий, спокойный, мой скромный кот кричал на весь ресторан:

– Куда? Куда деваются все наши нежные чувства? Что остается? Что вот у тебя, у рыжей сволочи, осталось? Ты стерва! Меня достала твоя вечная усталость и психоз!

– Да. И я своей… – Натыкач уточнил, – своей бывшей говорил: «Ну, устала… Ну, поспи, но не всегда же»… Можно же как-то…

– А пойдемте голышом искупаемся! – Я позвала всех-всех, кто был в ресторане.

– Ой! Соня! – закривлялась Ольга.

– Ага, ей лишь бы раздеться перед чужими мужиками, – скорчил рожу тигр.

Мы идем по набережной в яркой толпе веселого отдыхающего народа. Все занимаются ерундой. Рисуют на пузе татуировки, воют похабщину в караоке, одеваются в перья, фотографируются с липкими крокодилами, с блохастыми обезьянами, швыряют деньги в игровые автоматы, вылетают в небо из большой резиновой рогатки, и все это после ужина.

Мой муж остановился возле тира.

– Давайте пальнем!

Я в тайном предвкушении, только я знаю, что муж у меня снайпер. Сейчас он выбьет все десятки, Натыкач упадет.

Из переулка прямо на тротуар выезжает машина. На дверях висят пьяные мужики. Поют, размахивают над головой пивными бутылками.

– Вэ вэ вэ – Ленинград! Вэ вэ вэ – точка ру!

За ними нехотя ехала патрульная машина с мигалкой, народ расступался, визжали бабенки. У всех веселье! У всех, кроме меня. Я уснула в номере, носом к стенке. И никакие волны я не слушала, и никакой рассвет встречать не собиралась, закрыла окно и включила кондиционер.

Утром мы идем к морю, пока не сбежались опаленные тушки отдыхающих. На причале еще несколько таких же пришибленных пар. Стоим на краю, глядим в горизонт. В общем, ничего, цветовая гамма меня вполне устраивает: от лазури до сапфира. Солнце играет лучами, чайки смеются, приближается катер, волна толкает каменюки, и они гремят, как вагоны на железнодорожном перегоне.

– Да… – зевает Антон. – Пора нам ввести сухой закон.

Мы выбираем шезлонг. Людей еще совсем мало, но адыгейки с чурчхелой и пивом уже на посту. На моем вчерашнем месте кто-то оставил пакет с вещами. Мы бросаем свои полотенца рядом и лезем в воду. Море волнуется, бурлит, как джакузи. У берега нас крутит, как в стиральной машине. Я валяюсь на блестящей гальке, вода бьет в лицо, отшвыривает меня, как мусор, в плавки набиваются мелкие камушки и песок.

– Пойдем, сплаваем со мной, – Антон позвал.

– Нет, я боюсь. Ты что! Такие волны…

– Не бойся, пошли. Проплывем дальше, там спокойнее.

– Я не могу – у меня слабые руки, – срываюсь я на противный речитатив.

Не доверилась родному мужу, коза! Он обиделся и уплыл один.

Психующим шагом я поднимаюсь наверх, в кафешку. Мне хочется кофе и сигарету. Всего одну, можно.

С террасы я пытаюсь разглядеть Антона. За волнами его не видно, далеко уплыл. Я щелкаю зажигалкой и слышу тяжелый звук, настолько громкий, что все другие звуки исчезают. Белая набережная содрогнулась, всем телом я почувствовала движение и толчок земли. Как в замедленном кадре взлетают легкие навесы, кресла, обломки пластика, куски шезлонгов, клоки камышовой крыши, галька, тряпки… Камни стучат по асфальту, бьются витрины, мелкие острые камушки скачут по плитке и падают у моих ног.

На несколько минут включилась тишина. Когда густое облако над пляжем растаяло, люди поняли – это был взрыв. И сразу начались вопли, визги, сирены. Со всех сторон кричали: «Взрыв… Взрыв… Террористы… Грузины… Взрыв…» Меня чуть с ног не сбили, толпа с набережной побежала смотреть, кого убило и что случилось с теми, кто вышел из воды, кто лежал недалеко от навесов.

Воронку обтянули красной лентой. Там, где раньше были наши шезлонги, поставили полицейское оцепление. Две женщины пытались залезть под красную ленточку, их не пускали, и в истерике они пытались протаранить полицейских.

Я подошла к белым перилам набережной и внизу на песке увидела Антона. Он пробирался через толпу, нашел меня и заорал: «Стой там! Не спускайся!» А я и так стояла, не могла двинуться с места. Ждала его на набережной, держалась за белые перила.

– Ну что, Соньчик, – он спросил. – Какие у тебя планы?

– Поехали к детям, – говорю.

Из окна гостиницы было видно, как в оцеплении работают саперы. За ленточкой собралась толпа любопытных. Кто эти люди, которые всегда собираются, где ни рванет? Кто эти любопытные? Мне всегда было интересно.

…Почти одиннадцать часов утра. Пляж быстро заполнялся. Народ стелил свои коврики у красной ленточки, в двух шагах от воронки, где только что убило несколько человек. Люди копошились на пляже, как цыплята в коробке: тепленькие, пушистенькие, сыплешь им зернышки, и они бегут за ними, топчут друг друга и наступают маленькими лапками на тех, кого только что задавили.

Мы сели в машину. Антон включил радио. На каждой станции говорили про одно и то же, все восклицали про август. Тревожный месяц для России, каждый год в августе случаются трагедии, и этот не стал исключением. Еще только седьмое число, а уже есть погибшие.

В новостях сообщали: «…взрывное устройство находилось в пакете, оставленном на шезлонге в центре пляжа. Галька сработала как поражающий элемент. Мужчина тридцати одного года и женщина двадцати двух лет, открывшие пакет, были убиты на месте. Ранено пятнадцать человек, среди пострадавших есть дети. Версию о теракте пока не подтвердили…»

На перевале нас застал дождь. Ехали медленно, меня даже не мутило. Всю дорогу я хотела что-то сказать Антону… Не знаю… Может быть: «Я тебя люблю…» Или, может быть: «Ах! Какое счастье! Спасибо, Господи, что нас не разорвало этой бомбой…» Не знаю… Я не знаю, что мне хотелось сказать. Я не могла ничего такого произнести, только гладила его мягкую красивую руку и приставала:

– Ты добрый? Не злишься уже? Не злишься?

– Я добр, как бобр, – он пошутил.

Антон следит за дорогой. Пытается разглядеть габариты впередиидущей машины. Ливень такой густой, что за стеклом ничего не видно, кроме черной мутной воды.

Так, кто сейчас сказал, что я овца? Да, наивная, да глупенькая, и что? Нам, уродам, тоже нужно жить. Захотелось мне чудного мгновенья – имею право, еду в Москву. Тигр рулит, я балдею: «Ах, какое чудо! Я увижу Антона. Опять!» А какое уж тут чудо? Увидела, сразу отчитаюсь, какие у нас с вами могут быть интриги? Все элементарно, через Яндекс.

Напросилась с мужем на выставку. В конце августа у крестьян начинаются сплошные сейшены и праздники урожая. А мне что, нельзя прокатиться? Я помогла Оле забронировать гостиницу в том самом здании, где у Антона студия. И даже ресторанчик тот самый, что я подсекла у него на фото, нашелся без труда, двумя этажами ниже. Просто и легко до омерзения. До омерзения, потому что все эти годы было так. Можно было увидеть друг друга в любой момент, в любой день, стоило только захотеть. Никто не хотел. Объясните мне, почему сегодня я вхожу в этот зеленый банкетный зал и трепещу? Что я предвкушаю? Смотрю в пол, разглядываю шахматную плитку, сама себе, как в музее, говорю: «Обратите внимание, за этим столиком сиживал наш великий современник, член Союза журналистов…»

Поднимаюсь в лифте. Вот его дверь с жутким логотипом. Слышу голос. Это его голос! Его! Только уже без «о», исправился там, на своем телевидении.

– Нет, нет, мы ни в чем не можем обвинять своих партнеров. – Кажется, по телефону говорит. – Ждем. Да. Мы в режиме ожидания. К тиражированию готовы. Да, люди умирают каждый день, это не всем понятно. Кто-то нашего фильма не дождется, я не могу это всем объяснить…