Ирина Крицкая - Разлюбил – будешь наказан!

А как я ждала вечер пятницы… Я больше всего люблю вечер пятницы, по старой офисной привычке, за его неясные перспективы и наивные фантазии по поводу выходных.

И вот стою теперь, смотрю на охлажденную курицу. Ха-ха-ха, как это романтично!

– Доставай список и пошли бегом, – командует директор.

– Кажется, я его забыла.

– М-м-маладец!

Обратите внимание: в последнее время у него для меня всегда готов диагноз.

Список нашелся в кармане сумки. С тех пор, как я связалась со своим экономистом, без списка даже в ванную не захожу.

– Иди прямо, – дает он установку, – по сторонам не оглядывайся.

На пути к мясу лежит куча хлама, там меня немножко повело в сторону. Как обычно, решила померить очки. А что такого? Я всегда меряю очки, у меня очки долго не живут. Я бросаю их на сиденье в машине, Максик на них садится, и дочка ломает.

– Мама, ты опять! – И сын туда же.

– Нет, только не в косметику. Это без меня. – Рабовладелец потянул меня за руку.

– Сейчас Танька взвоет, – подхватывает шмуль.

Отвлекаем дочку игрушками. Мой диктатор иногда вспоминает, что в детстве у него не было игрушек. Это на меня действует как пистолет. Только представлю его маленьким, со сломанными машинками – все, подпишу любые бумаги, соглашусь всю жизнь носить паранджу.

Антон Сергеич изучает катер с дистанционным управлением. Кому сейчас он нужен, этот катер… Все из него выросли, и сын, и папа.

Меня застукали с колготками. Держу в руках две пары. Да, сейчас, сейчас я выберу. Не надо только надо мной нудить!

– Что ты тут стала? Ты тратишь время на говно!

Антон выхватил пачки у меня из рук, швырнул в корзину. Мог бы просто швырнуть, и все, а он опять занудел:

– Наша жизнь превратилась в череду покупок. Мы живем между походами в магазин. Это ужасно!

Мы покатили за вином, и тут зазвучала музыка. Та самая песня, под которую я просыпалась весь август, тот август, на море. Только певица уже другая, ремикс какой-то. Стою напротив полки со своим мерло и слушаю.

Странно, почему я не купила себе эту музыку? Никогда не искала ее ни на диске, ни раньше, на кассетах. Можно прямо тут зайти и спросить… Но нет, не надо. Сейчас допоет – и все, больше не хочу.

– Что ты стоишь? – узурпатор подталкивает меня в спину. – О чем ты тут мечтаешь? Со своими мечтами ты умрешь пьяная в канаве!

– Я?… Я не знаю, сколько бутылок взять… две или три…

Он поставил в корзину две бутылки и сделал выговор:

– Когда ты уже научишься принимать решения?

– Я приняла одно решение! Я вышла за тебя замуж!

– Бокалы! – Он смотрит на стеллаж с посудой. – Сейчас бы опять забыли. Бокалов в доме нет! Журналисты херовы!

Касса на финише, а меня все еще бьют палками.

– Если бы мы тебя не остановили, ты просадила бы все деньги, – так мой муж оправдывает свое присутствие в моей жизни. Но я-то знаю правду:

– Вам просто нравится меня тыркать. Колхоз «Победа»! Вы все пьете мою кровь!

Думаете, тигра волнуют деньги, список, вино, колготки?.. Нет, это он все из-за той двери страдает, которую забыл мне открыть.

Скорее отсюда, прочь из этого обывательского ада! На парковку и домой.

Мы толкаем свою телегу, впереди крутит жиденькой попкой чья-то юная куртизанка – штаны в обтяг, все подробности предъявлены. Мы вместе следим, как перекатываются на ходу ее половинки. Интересно! Даже я прошла лишние шаги.

– Антон, нам сюда, – возвращаю его к нашей машине.

Уже стоим на светофоре, а меня все пилят:

– Ты точно такая же, как твоя бабушка. У вас свербит, пока все деньги не потратите.

– А что тебе моя бабушка? – Я огрызаюсь. – Царство ей небесное.

– Ничего. Молодец старушка! Продала дом – и за полгода все прогуляла. На курорты съездила… Весь юг объездила… Ве-е-есь юг. В ресторанах обедала. А потом всю жизнь без унитаза!

– Экономисты! – Я защищаюсь из последних сил. – Какие вы все скучные! Да с вами сдохнешь от тоски, а вы перешагнете – и дальше списочки свои поганые писать!

В сорок третьем моя бабушка стала зенитчицей. На передовой она быстро поняла: деньги надо тратить со смаком и побыстрее, пока в тебя не бабахнул снаряд.

Горит уже второй зеленый, а мы не двигаемся. Час пик, обычные пробки. Антон начинает дергаться.

– Да… – он зашмыгал носом, – стараешься тут, стараешься для семьи, а ей хоть бы что!

– Я тоже стараюсь для семьи! – Я всегда начинаю орать, когда мне говорят, что я не стараюсь для семьи. – Да я только для семьи и стараюсь!

– Все стараются для семьи по-разному. Некоторые старались в казино. Проигрывали там все деньги, пускали потом себе пулю в лоб, а семья садилась в долговую яму.

– А вот не надо загоняться! – Я, как обычно, говорю. – Полегче ко всему, полегче нужно относиться.

– Да! – издевается тигр. – Так говорят все, кто писает под чужую дверь. Прямо штаны надевают и говорят: «Ах, что ж вы так серьезно-то к жизни относитесь».

Мы застряли наглухо, все еще стоим. Я оглядываюсь по сторонам. В каждой машине кто-то с кем-то ругается. И те, кто едет в одиночку, тоже ругаются, по телефону. Кругом все нервные. Психически здоровые люди не поедут в магазин в пятницу вечером.

А я не просила! И нечего на меня так смотреть! И вообще, я пытаюсь улыбаться. Я глажу тигра по коленке и говорю настолько загадочно, насколько это возможно на мертвой трассе:

– Я чувствую, сегодня ты захотел со мной побеседовать?..

– Нет! – Тигр выезжает на тротуар. – Я хочу тебя задушить! А потом сжечь. А чего беседовать!

Это был наш последний поход в супермаркет. Я решила поставить точку. Больше никакого совместного хозяйства. У него первый этаж – у меня второй.

– Своими мелочными придирками, – я зашипела, – вы испортили мне целый вечер! Вы его украли из моей жизни!

«Испортили этот вечер» – мое любимое выражение. Можно завернуть и покруче вместо «испортили», если ситуация заслуживает. В этот раз «украли из моей жизни» снова подействовало. Стало тихо и скучно. Дочка заснула у меня на руках. Я попробовала еще раз прокрутить в голове свою летнюю песню, но мотив улетел. Опять забыла.

Хочу спать. Просто бухнуться в постель и закрыть глаза. Нет, никто не обнимет, не придет. У тигра перегружен мозг. Тигр хочет расслабиться. Для этого у него есть «Бойцовский клуб». А я в детской отрублюсь. Накрываю всех одеялом, спихиваю Максика с кровати и все пытаюсь вспомнить свою летнюю песенку. Ну надо же – никак. Вот ведь кажется, все только вчера было, и мы все еще рядом, сидим на ступеньках летнего кинотеатра, и я отчетливо вижу белый пустой экран…

…Я свернулась в комок на руках у Антона.

– Ты спать не хочешь? – спрашивает.

Еще бы! Вчера полночи гуляли.

– Нет, ты что! – говорю.

Как я могу спать, когда он на меня так смотрит? Умеет! Не глаза у него, а джакузи, нежит меня, купает, авантюрист.

– Хорошо, тогда я тебя никуда не отпущу. – Антон целует меня в нос.

Я достаю из кармана шоколадку и протягиваю ему, делаю вид, что она у меня тут случайно завалялась. Притащила из столовой, мышь, оставила на вечер. Антон подловил меня на этой детской нежности, подмигнул и достает точно такую же, мне:

– Думаешь, у меня нет?

Мы шуршим фольгой и смотрим на море. Солнце тонет в воде, как гранатовый ломтик. Сегодня смешали всю гамму от розовой до бордовой, оставили белые блики и побрызгали золотой пылью. Дворцовая роскошь! Дышать легко!

– А знаешь, – он чмокнул меня в лоб, – я мечтаю такой фильм снять… Ну… идея как положено: всех плохих в конце убивают… А герой совсем один против всех, из последних сил… Но главное – в конце все взрывается. Огонь, дым на заднем плане. И он живой выходит, а девушка красивая бежит к нему, вся в слезах…

Это он все на полном серьезе мне сообщает! Засмущался, когда про девушку сочинял. Он до сих пор такой, это не лечится. Когда Антон снимет свой фильм, там именно так все и будет – в конце он все взорвет.

– И еще музыка такая должна быть… ммм… сейчас… что-то вроде… Знаешь, у «Ласкового мая» есть: па-па-ба-пам! Па-па-бам па-па-пам!.. Девушка плачет, и титры пошли. «Ты просто был» называется, знаешь?

– Конечно, – я ухохатываюсь.

Любит, малыш, наивную музычку. Хочу его обнять изо всех сил. За то, что он «такой чистый мальчик!».

– Да, я петь не умею, – он улыбается вместе со мной, – мне медведь на ухо наступил.

Посмеялся – и сразу командует, у него всегда так, без рекламной паузы:

– Теперь ты рассказывай.

– Я?…

А что я? Я смотрю на Антона и вспоминаю сказку: «Я б для батюшки царя родила богатыря», на большее у меня мозгов до сих пор не хватает. Придется выдумывать.

– … Дом за городом… синий кабинет… пахнет кофе… окно в сад, свободный график… машина… желтые листья… дым… и я печатаю что-нибудь… про любовь…

Антон положил за щеку шоколадный квадратик и посмотрел на меня с неожиданным, совсем взрослым умилением. Когда он так глядит, я чувствую, как моя кровь обогащается кислородом.

Скомкал фольгу, зашвырнул в урну блестящий шарик. Посадил меня к себе на коленки, лицом к лицу. Теперь он сам учит меня целоваться. Страшный талант. С тех пор я никогда так вкусно не целовалась. В его руках я как вода, перетекаю из правой в левую. Если захочу, могу сейчас закрыть глаза – и услышу волны, почувствую его пальцы на спине и привкус молочного шоколада… Вроде бы ничего особенного: нос по щеке, дыханье на ушко, губы взасос… А получается коктейль из радости, нежности, свежести, волненья и самой первой страсти. Тонкой, едва уловимой, как изысканный парфюм. Рецептик известен, но попробуй повторить… Сколько раз я пыталась – не получается.

И даже потом, когда я забыла его запах, и руки, и голос уже не слышала, он вдруг выныривал в самый неподходящий момент. Валяюсь в чужой кровати и удивляюсь: откуда это внезапное ощущение его близости? «Да ну! – говорила я себе, – глупости! И как он вечно не вовремя вспоминается!» Но призрак не исчезал. Я разочарованно смотрела на чужие губы, отпихивала чужие лапы и противным директорским голосом говорила: «Пошел вон!»

…Так быстро стемнело… Ночь пришла, пока мы целовались. Южная, бархатная, вся увешанная золотишком, как восточная бабенка. Внизу на аллейке горели фонари. По первому ряду семенил Полуянов. Заметил нас. Поднял ко мне большие грустные глаза.

Нет, не в мою честь была его печаль. В тот вечер мэтр остался один. И все пытался вспомнить свой фильм, тот самый, первый и единственный, о котором мечтал. Он его не снял. А попробуй сними, шансов не было. Да и черт бы с ним, с фильмом. Но стало обидно – ведь забыл, забыл свой фильм! Сначала отказался от него, своевременно, благоразумно, потом закрутился, забегался, а теперь даже вспомнить не мог, «про что оно там было?». «И хорошо, – примерно так успокаивал себя Полуянов, – все сложилось удачно… Жалеть не о чем».

Да, все сложилось удачно. Если не считать этого неприятного ощущения – чего-то не хватает. Эта хроническая неудовлетворенность портила ему настроение. В тот вечер, в августе, на море, мэтр почувствовал себя стареющим вампиром. «Эх, – он подумал, – сколько ни пей молодую кровь…»

Антон взглянул на него сверху вниз. Глаза у него вспыхнули не по-детски. Даже в темноте я заметила азартную хищную усмешку. Тщеславный мальчишка до ужаса. Обскакал дяденьку и радуется. И опять меня целовать, целовать, целовать…

Я подставляю ему губы и думаю: «Все! Больше ни с кем никогда целоваться не буду. Только с ним».

Только с ним, только с ним… Да! Думала, никогда его не забуду, но… забывала. Ненадолго, на время. А потому что! Когда выпрыгиваешь из вагона под дождь и ветер – как-то уже не верится, что еще вчера ты не могла наступить на раскаленный песок.

Холод собачий. Всего лишь тридцатое августа, всего лишь тысяча километров к северу, а уже ветрище и дождь.

В нашем доме стоял глупый женский ржач. В гости приехала Машка, московская теть Маша. Та самая, которую подбросили моей бабушке во время войны.

Машка – женщина-ремонт, ненасытное благоустройство. Она уже успела оклеить нашу прихожую клеенкой с лебедями. С «лебядями», она шутила. Сама перла рулон из Москвы, из своего военторга при Генштабе сухопутных войск.

– Как мне стыдно! – Мама пытается разжечь печку. – Как стыдно! До чего я все с твоим отцом запустила.

Мы с тетей обиваем входную дверь синим дерматином. Из своей обсерватории спускается бабушка:

– О-о-о! Дверь-то как в райкоме, у первого секретаря.

– Эх, – выдает мама (что-то огонь у нее в печке не разгорается), – где бы найти себе тихого мужичишку и запрыгнуть к нему на горбушку. До чего ж надоело самой всю жизнь пахать!

– Много они тебе напахали-то, эти мужики? – пробасила Машка. – От них только вонь и хамство. Насрут в душу – и до свиданья. Природа у них такая, поганая. Пьют, гуляют, а руки у них из жопы растут. – Она с гордостью забила последний гвоздь.