— Тогда украшу письмо сердечками и цветочками, — резко парировала Маргарет.

Несколько мгновений отец пристально смотрел на нее, словно впервые за все время болезни осознал, что за добротой и покорностью кроются мятежные настроения.

— Вот, — кивнул он. — Вот и тридцать восьмая причина утверждать, что дочери существа совершенно бесполезные.

Сегодня впереди еще длинный вечер. А завтра долгий день ее рождения.


Маргарет уже не понимала, давно ли наступила ночь, когда наконец, обессилев, повалилась в кровать. Сон ее был прерывистым и неглубоким. Когда внизу пробили часы, удары казались глухими, словно доносившимися издалека, Она лежала и отсчитывала про себя: девять, десять, одиннадцать, двенадцать. Сообщение о наступлении полуночи стало небольшим торжественным событием. Уходящий день давал начало дню новому. Никто и ничто не сможет отделить их друг от друга.

Наступило 22 августа — первый день рождения, который Маргарет проведет без матушки. Она вдохнула жаркий воздух летней ночи. Такой же, как вчера. В ее бесконечно печальной жизни ничто не изменилось. И ничто не изменится.

Мама никогда не устраивала большого праздника, но каждый день рождения старалась провести вместе с дочерью. Когда Маргарет было четыре года, они вместе посадили куст роз. Мама дала Маргарет толстые перчатки и позволила рыть землю в строго определенном месте под пристальным наблюдением садовника. Каждый последующий год они пополняли сад новым растением — тоненький саженец бука, затем несколько луковиц тюльпанов. Они обязательно сажали что-то новое, несмотря на приближающуюся зиму. Мама всегда следила, чтобы каждое растение прижилось, по необходимости их осенью переносили в оранжерею.

Маргарет внезапно стало невыносимо в этой комнате для прислуги на третьем этаже замка, где она даже не может услышать запах любимых осенних роз. Бой часов прекратился, и дом казался пустым и безжизненным. Когда была жива мама, Парфорд никогда не был таким мрачным. Но сейчас все словно застыло, даже воздух висел тяжелой недвижимой пеленой. Через несколько лет никто в доме даже не вспомнит старую герцогиню. Только Маргарет ее никогда не забудет.

Она встала и нащупала в темноте халат, чтобы накинуть поверх рубашки. Завязав на талии пояс, Маргарет выскользнула из комнаты.

Она пробиралась по темной узкой лестнице, ведущей с верхнего этажа для прислуги в главные помещения замка. Теперь луна указывала ей путь, подсвечивая серебром темные стены и кусок пола. В бархатной темноте ночи Маргарет представляла, что находится в доме времен ее матери. Она свободно могла гулять по комнатам, как дочь хозяйки поместья. Маргарет спустилась по главной лестнице, вытягивая руку для приветствия. Каждый дюйм хранил воспоминания о матушке — от широких перил, отполированных средством, созданным по особому рецепту хозяйки, до картин, украшающих стены, лично отобранных герцогиней из хранилища на чердаке.

Восемь лет назад мама лично выбирала обои для главного вестибюля. Каждый предмет мебели был куплен ей, каждый уголок продуман с такой любовью. Спустившись на нижний этаж, Маргарет с наслаждением вдохнула аромат роз. Он уносил ее в прекрасные дни детства, когда матушка еще сама ухаживала за садом. Запах манил ее не на улицу, а в оранжерею, находящуюся в южном крыле замка. Дверь скрипнула и с трудом открылась.

Даже летом, когда растения цвели без усилий садовников, здесь, за стеклянными стенами, росли в горшках несколько апельсиновых деревьев, слишком слабых для высаживания в грунт, а дальше, за кучами земли и торчащими черенками садового инвентаря, было скрыто именно то, что привело сюда Маргарет: ведерки с отростками роз, которые должны пустить корни. Это были лишь прутики с шипами, но, когда она достала из воды один, маленькие корешки с капельками воды заблестели в лунном свете, пробивавшемся сквозь стеклянные стены.

В темноте было сложно отыскать то, что ей нужно, — горшок, достаточно большой, чтобы поместились быстрорастущие корни цветка, и миска, чтобы приготовить смесь земли и извести. Мама велела бы ей надеть перчатки, но их невозможно отыскать в почти кромешной темноте. Если зажечь лампу, ее обязательно заметят.

Земля слиплась в большие комья. Маргарет взяла один и стала разминать его, ссыпая грунт в горшок. Она чувствовала пальцами прохладную землю и понимала, зачем пришла сюда; это давало ощущение некого тайного священнодействия. Она поступила правильно. Если никто больше не вспомнил о дне ее рождения, она должна все сделать сама. Она обязана позаботиться об этой зарождающейся под покровом ночи жизни.

Половина работы сделана. Движения Маргарет были уверенными, она обеими руками пересыпала землю в горшок. Размяла, высыпала; размяла, высыпала. Ритмичность действия успокаивала ее. Ей казалось, что рядом стоит мама и смотрит на ее перепачканные руки. Тело неожиданно напряглось, руки стали плохо слушаться.

Грудь сдавило от необъяснимого чувства, которому она не могла подобрать названия.

Маргарет машинально посыпала землю золой. И пеплом[2]… Дверь за спиной скрипнула и открылась. Маргарет похолодела и обхватила дрожащими руками горшок. Звуки падающей земли казались ей слишком громкими. Неужели ее кто-то услышал? Или увидел? Чтобы заметить ее за невысоким столом, надо войти в оранжерею.

Шаги слышались со стороны апельсиновых деревьев.

Маргарет затаила дыхание.

Пожалуйста, пусть это шаги миссис Бенедикт — или кого-то знакомого, раз уже этому человеку предстоит увидеть ее в тонком халате, с измазанными землей руками. Кого-то, кто все поймет и не потребует объяснений. Пусть это будет человек, знающий, что ей сейчас нужно, что в этот день, как ни в какой другой, она мечтает обрести связь с матерью. Пусть это будет кто угодно, только не…

Не он. Он появился в просвете между апельсиновыми деревьями и стоял на расстоянии трех шагов от Маргарет. Лунный свет падал на его лицо, смягчая четкие линии. В темноте он выглядел моложе и не столь угрожающе. Он был в брюках и тонкой льняной рубашке. Больше на нем не было ничего. Он даже закатал манжеты, и она видела его запястья, широкие и сильные. При этом он был босой.

Глаза удивленно расширились, когда человек увидел Маргарет. Он несколько секунд неотрывно смотрел на нее, прежде чем взгляд устремился вниз — он изучал ее местами испачканный землей халат, туго перетянутый на талии. Маргарет показалось, что она стоит перед ним совершенно голая.

Под этим взглядом она чувствовала себя солдатом армии, вероломно ворвавшейся на чужие земли.

— Мисс Лоуэлл. Ради всего святого, что вы здесь делаете?

Мистер Тернер говорил таким тоном, словно это был его дом, а она налетчиком. Разумеется, при создавшихся обстоятельствах он был вправе так считать. И тем не менее изнутри волной стал подниматься гнев, сдавивший тисками ее грудь. Кто он такой, чтобы задавать подобный вопрос? Как он смеет отвлекать ее? Однажды он уже лишил ее матери. Почему он позволяет себе вновь так поступить? Маргарет сдавила комок земли.

Мистер Тернер сделал шаг в ее сторону.

Все произошло так быстро, что Маргарет даже не успела осознать, что побудило ее на такой поступок. Однако она начала действовать прежде, чем успела все обдумать.

— Уходите, — яростно прошипела она. — Убирайтесь. Убирайтесь немедленно. — Она подняла руку и бросила в него один из комьев земли. Он закружился в воздухе — ей показалось, что все действие несколько замедлилось, — и Маргарет успела пожалеть о содеянном. Ей хотелось поймать этот комок, но, к сожалению, было уже слишком поздно.

Ком земли ударился о его грудь, издав при этом неожиданный звук разрубаемой ножом тыквы. В ярко вспыхнувшем лунном свете Маргарет хорошо разглядела, как он развалился на мелкие кусочки, сползающие теперь вниз, оставляя за собой грязные разводы. Мистер Тернер медленно открыл рот от изумления. Маргарет была ошеломлена не меньше его.

О нет. Она не могла бросить в него землей. Она не могла так сделать.

Но сделала. Он медленно поднял руку и стряхнул грязь.

Она едва не задохнулась и принялась лихорадочно перебирать землю в горшке. Приступ ярости прошел, оставляя ее с холодным осознанием совершенного поступка.

Это не его вина в том, что отец был двоеженцем. Не он повинен в болезни ее матери. И даже в том, что ее объявили незаконнорожденной, а ее мама — добрая, милая мама — оказалась прелюбодейкой. Он не виноват в том, что она так бесконечно одинока, а будущее ее так печально. Мистер Тернер ни в чем не виноват.

Просто казалось, что это так.

Он стоял неподвижно, словно брошенный ком земли превратил его в камень.

Как она дошла до такого? Что он о ней подумает? Она бродила по дому одна — ночью — в сорочке и чулках, а теперь пытается отыскать в горшке с землей связь с женщиной, много месяцев лежащей на кладбище. Он решит, что она на грани помешательства. И не так далеко от этого.

Впервые за много месяцев тугой узел внутри немного ослаб, и волна эмоций пробила брешь в воздвигнутой ею плотине. Она подействовала на Маргарет всей мощью наводнения, и только твердость характера не позволила ей расплакаться прямо перед этим мужчиной, спасшим ее от потоков быстрины. Борясь с охватившей удушающей яростью, Маргарет не смогла отчетливо понять того чувства, что сдавило ей грудь.

Теперь ей стало ясно, что это было горе, всеразрушающее горе. Она мечтала вернуть мать, а вместо этого получила… его.

Мистер Тернер до сих пор не произнес ни слова. Он не порицал, не пытался осуждать.

Она не видела его глаз, но могла представить их выражение — холодное и оценивающее.

Возможно, он раздумывал, как наилучшим образом обратить ситуацию себе на пользу. Прежде он выказывал ей уважение. Маргарет была уверена, следующим утром от него не останется и следа, но не представляла, какое же чувство займет его место.

Наконец мистер Тернер поднял палец и поднес ко лбу, словно прикасаясь к невидимой шляпе, затем развернулся и вышел из оранжереи с тем же видом, с каким расстался с ней на дороге больше недели назад.

Этот джентльменский жест показался ей полным сарказма.

Если Маргарет верно понимала природу мужчин, она неминуемо поплатится за собственный необдуманный поступок. Столь безжалостный человек непременно найдет способ использовать ее ошибку в своих интересах, и ожидание платы за нее карающим мечом нависнет над головой Маргарет. Перепачканные землей руки задрожали, ей показалось, что у нее начинается лихорадка. И все же девушка гордо вскинула подбородок и вернулась к работе.

Сегодня она все же посадит новую розу, а расплата может и подождать.


Расплата задержалась всего на каких-то пятнадцать минут.

Маргарет закончила с землей и потянулась за черенками. Когда она вынимала их из воды, один шип впился ей в палец, но Маргарет уже не замечала боли. Она бережно положила росток в ямку и присыпала землей корни.

В этот момент дверь вновь отворилась. Опять послышались приглушенные шаги — несомненно, его. По спине пробежала дрожь, но Маргарет расправила плечи. Итак, он решил не ждать утра, чтобы продемонстрировать ей всю свою жестокость. Благосклонный терпеливый хозяин исчезнет без следа; больше никаких теплых слов о том, какая она особенная и мужественная.

Маргарет видела несколько вариантов последующего развития событий. Он может пожелать, чтобы она исполнила некоторые его желания, сделала нечто, доставляющее ему удовольствие. Стоит только швырнуть мужчине комком земли в грудь, и вся тщательно скрываемая жестокость его натуры выплеснется наружу. Единственное, что Маргарет знала точно, — что ни за что не позволит ему насладиться ее слезами.

Пришло время узнать, что за человек мистер Эш Тернер. Она не могла заставить себя повернуться к нему. Он прошел через всю оранжерею и вскоре уже стоял рядом с Маргарет. Она чувствовала его присутствие, словно рядом положили раскаленный кусок железа, расплавленный в кузнечной печи. Маргарет постаралась сконцентрировать все свое внимание на горшке с цветком. Под его взглядом кожа покрылась мурашками; до нее долетел легкий сладкий аромат.

Раздался приглушенный стук от соприкосновения посуды с деревом. Маргарет вздрогнула и подняла голову — не на него, а на стол. Тернер ставил на столешницу большую чашку. Взгляд остановился на его пальцах, сжимавших ручку. Они показались ей сильными и ловкими.

Этот способ из всех, представлявшихся ей возможными для взятия реванша, даже не вкосился в список.

Взгляд Маргарет скользнул по его талии, поднялся к торсу. Слава богу, он сменил рубашку; она не смогла бы вынести вид грязных разводов на белоснежной ткани. Наконец она осмелилась посмотреть ему в глаза.

— Что это?

Тернер подвинул к ней чашку.