Яна Мелевич - Разрушающие себя

Как итог: ревущая пятилетка, мамаши в панике, ссора на весь двор прямо посреди дня.

Что там ноет эта дамочка?

«…пытаюсь уснуть, но все равно вижу ее и тяну руку…»

Я содрогнулся в кресле и непроизвольно сжал подлокотники. Культ «Матери», созданный самими женщинами, невероятно силен в нашей стране. Вижу по бесконечным сообщениям и звонкам. Никто что-то не плачется: «Мой папа скончался, помогите». Нет, мама.

— Не пробовали «Новопассит» пропить, раз такая впечатлительная, — вырывается у меня прежде, чем успеваю себя остановить.

Слушательница на том конце резко обрывает свою слезливую драму и удивленно замолкает. Солнышко тоже ошарашена, а наш оператор за прозрачным стеклом с моей стороны машет мне руками, требуя прекратить разговор. Хер вам. Хотела душещипательную беседу? Получи и распишись!

«Простите… я не имела в виду», — лопочет на том конце очередная несчастная, пока я с силой сжимаю кружку с кофе.

— Не прощаю, — сухо отвечаю в микрофон, резко обрывая. — У нас, эгоистов, вообще никакой жалости к таким нытикам. Серьезно? Мамочка умерла? И как давно? Три года, дамочка, алло! Пора завязывать реветь в подушку!

— Никита!

Голос у Солнышка звучит громче обычного. Она резка, совершенно не такая, какой я привык ее слышать. Но мне все равно. Меня понесло с первых же слов, и никакие «стоп-слова» сейчас не работают.

— Знаете, кого растила ваша мать? Раба! Своего маленького личного раба, который подтирал бы за ней говно и таскал утку, когда она сляжет, — наверное, мои слова делали больно женщине на том конце. Мне тоже было некомфортно. Давно забытые ощущения просыпались каждый раз, стоило спустить с поводка нужные эмоции.

— Она вас била? Или унижала? Да наверняка говорила, что вы жирная и ее позорите, если приносили не тот результат из школы. А он всегда не тот, ведь рабов никто не поощряет. Стакан воды и участь вечной сиделки по праву крови, — прошипел я.

— Никита, прекрати немедля! — Солнышко рявкнула так громко, что я резко замолчал. Тяжело дыша, оперся о стол и стащил наушники, слыша голос своей партнерши. Она вновь что-то говорила. Утешала плачущую на том конце женщину и обещала ей, что все наладится.

Ничего не наладится. Ибо все мы пожизненные должники нашим предкам. Родился? Уже должен! Одно понятие подменяется другим. И вот тебе кажется, будто так и должно быть. «Это не долг, а любовь», — утверждают все статьи диванных психологов. Мол, родная кровь не водица, и прочие поговорки.

— Что с тобой происходит? Дима едва не прервал звонок. Ты наговорил ей гадостей незаслуженно. Каждый переживает горе по-своему, — ее тихий голос вновь стал самым обычным. Прислоняюсь ладонями к двери, за которой скрыта Солнышко, и выдыхаю. Удар лбом о твердую поверхность немного прочищает мозги, пусть ненадолго.

— Хочу увидеть тебя, — произношу четко, формируя желание последних дней в реальность, облаченную в слова.

На прошлой неделе мы впятером пили чай на кухне. Диана была милой, Блажена громко смеялась, а дети были в восторге. Идея посетить зоопарк — это глоток свежего воздуха в их скучной жизни. Сама Солнышко в прошлый четверг порадовалась за нас, посоветовав вначале мне сходить с ними одному. Ведь так комфортнее, никаких посторонних. Так что всю субботу пришлось делать вид, будто меня забавляют обезьянки в клетках, восхищают полосатые большие кошки и смешат пингвины.

Я в очередной раз подумал о Блажене. Хотя зачем ей скрывать свою личность и врать мне про себя, если на прямой вопрос получил отрицательный ответ? Где-то в глубине подсознания что-то скреблось. Правда, до жирафов, подобных мне, доходит долго. По словам Ромы, у меня уровень эмпатии — табуретка деревянная. Именно так и заявил в воскресенье, когда я сказал, что животные меня ни разу не умиляют.

— Но ты все равно хороший парень, — поспешил утешить Сташенко.

В общем, я запутался. Блажена или не Блажена? И Диана — она такая странная. Рядом с ней хорошо и спокойно. Будто вернулся домой после долгого путешествия. Почти как с Солнцевой, хотя немного иначе. Чем больше я погружался в это общение, тем чаще ловил себя на мысли: оно мне нравится.

Они такие разные, но обе по-своему интересны.

Глупые сообщения в чате со смайлами и воскресный поход в приют к собачкам с кошечками — в этом вся Блажена.

Громкий смех, искрометные шутки и полное отсутствие давления — Диана с ее потрясающим умом и понимающими взглядами. Такая яркая, необычайно близкая мне по духу. Хотя где-то за этой маской пряталась женщина, которой порой смотрела в одну точку с грустной улыбкой на губах.

И если в первом случае мне иногда тяготил чрезмерный оптимизм Солнцевой, то с Загорской было проще. Она просто давала возможность выбора. Протягивала руку, когда нужна, и отступала, позволяя принимать решения.

— Уверен, что хочешь? Или в тебе сейчас говорят эмоции? — спрашивает Солнышко, вырывая меня из мыслей.

Хочу ответить, но смартфон на столе вновь оживает знакомой мелодией из мультфильма «Винни Пух». Игнорирую Рому, поворачиваясь спиной к двери и прислоняясь к ней, слыша по ту сторону удивленный смешок. Я прикрываю глаза, проведя ладонью по лицу. Не хочу сейчас опять общаться со Сташенко, хоть обещал ему отчитываться.

— Винни Пух? Никита, не ожидала от тебя. Это же старый мультик из моего детства. Помнится, сяду перед телевизором, включу какой-нибудь канал...

Мои глаза распахиваются, едва до сознания доходит смысл слов Солнышка. Ее детства? Блажена младше меня, это точно. Точный возраст не знаю, но вчера она упомянула о встрече выпускников спустя три года после школы. Даже я бы не знал об этом мультике, если бы однажды не нашел порно-ролик с этой озвучкой. Только после этого узнал о глупом медведе на синем шарике, который пытался обмануть пчел.

— Скажи, что это неправда, — выдыхаю я, прерывая Солнышко, которая вспоминает счастливые моменты детства. Она замолкает резко, явно осознавая, что сболтнула лишнего.

Почему ты, Господи? Я не хотел рассказывать тебе о слабостях. Рядом с тобой ощущения другие, хотелось быть чуточку сильнее, а не размазней, рыдающей в машине у здания радиостудии. Блажена порой задавала вопросы, пыталась помочь, точно Рома. Раздражала жутко, но ее я не боялся.

Тебя боюсь. Очень.

— Разве это имеет значения, пока мы не видим друг друга? — едва слышно проговорила Солнышко.

Мой тихий истеричный смех, похожий на всхлип, вырвался из груди. Внутри вновь все сдавило, будто перед приступом, однако он не случился. Мир просто сузился до одной маленькой комнатки, напичканной оборудованием под завязку. Мигал светодиод, оповещающий об окончании перерыва, и Дима за стеклом подавал сигналы вернуться.

Вот только мне было совершенно наплевать.

— Тебе было весело, Диана?

— Что чувствуют люди, когда их близкие умирают?

Рома вздрагивает и удивленно смотрит, на пару секунд отвлекаясь от дороги. До Троекуровского кладбища осталось совсем недолго. Я равнодушно считаю машины серого цвета, которые проносятся мимо. Уже штук триста насчитал, но сбился на пассажирском автобусе, когда тот загородил обзор у светофора. Там было два или три автомобиля?

— К чему вопрос? — в голосе Сташенко слышится подозрение, а с ним немного любопытства. Приподнимаю ворот ветровки, разглядывая хмурое небо за окном. Вот-вот дождь прольется на головы беспечных людей, вышедших по делам в этот вторник.

Погода сегодня дрянь. Как, впрочем, и мое настроение.

— Просто, — пожимаю плечами, расслабляясь и забивая на счет. Глаза закрываются сами собой, а в моей голове абсолютная пустота. Не хочется ни о чем думать, ни рассуждать.

«Мы не должны были встретиться, но встретились. Так случается, Никит. Не было никакого коварного плана. До сего момента я видела тебя лишь на фотографии в личном деле. Ведь это я принимала тебя на работу».

Точно, я же не встречался с владельцем радиостудии. Мне просто принесли подписанный трудовой договор, а на имя директора я даже не взглянул. Ну узнал бы, что Диане принадлежит это место, что тогда? Не пошел бы в студию? Забил бы хрен?

Да, потому что ощущаю себя как-то паршиво. Странное чувство, сам не понимаю его происхождения.

— У тебя «просто» никогда не бывает, — ворчит Рома, сворачивая на перекрёстке. Удивительно, но нам повезло. Даже ни одной пробки на дороге. Чудеса, да и только. — Это из-за случая с Дианой?

И зачем я ему рассказал? Помутнение рассудка, не иначе.

— Хочу понять, — отвечаю, вновь открывая глаза и поворачивая голову к нему. — Что чувствуют нормальные люди, когда теряют близкого человека. Серьезно, почему люди плачут из-за чьей-то смерти? Ведь все когда-нибудь умрем. Это естественный процесс: человек, жизнь, смерть.

Тихий вздох говорит мне о том, что ляпнул я нечто глупое. Может быть странное. Вот только где ошибся, совсем не понимал. Гриша называл мое состояние «эмоциональной недоступностью» по причине психологической травмы личности. Нарциссическая организация личности — ребенка сталкивают с суровой реальностью, к которой он попросту не готов. Ранее взросление влечет за собой внутреннюю пустоту. Все эмоции и чувства навсегда остались запертыми на все засовы, где-то там, за непробиваемой железной дверью.

А там, где пусто, всегда холодно и одиноко. Но страшнее выйти за пределы, ведь неизвестно, что нас может там ждать.

— Ты не с того начал, Ник, — мягкий голос Ромы выводит меня из мыслей о своих ощущениях, и я вскидываю брови, пытаясь понять, о чем он ведет речь.

— В смысле?

— Для начала тебе бы в себе разобраться, — я задумчиво постукиваю пальцем по коленке, пытаясь анализировать.

Почему я вообще об этом спрашиваю? Жил как-то до сего момента, и все в порядке. Не могу понять, отчего этот случай с Дианой всколыхнул во мне столько всего за раз. Страх быть узнанным. Что кто-то теперь знает мои проблемы и секреты. Пусть не в том объеме, что Гриша. Но ведь много из того, что я говорил ей, ему сказать не решился. Ведь не парило же меня то, что Блажена могла быть той девушкой за стенкой в студии, верно?

Или, возможно, Диана забралась чуть дальше?

Мы остановились у ворот. Несколько человек как раз выходили, о чем-то переговариваясь. Пожилая женщина с сиреневой шляпкой на голове, едва переставляя ноги и устало опираясь на руку молодого парня, постоянно утирала слезы с глаз. В ответ парнишка утешающе поглаживал ее по морщинистой руке, хотя явно не был ей кем-то родным. Просто случайный прохожий, решивший помочь несчастной старушке.

Зачем? Для чего? Ведь вы расстанетесь и забудете друг о друге.

— Иногда чужое сочувствие помогает нам в трудные минуты, — я вздрагиваю и вновь смотрю на Романа, чей взгляд направлен на эту пару. — Это дает силы жить дальше. Возможно, не будь вокруг близких, мы бы сейчас с тобой не разговаривали.

Задыхаюсь от нахлынувших воспоминаний. Раненый Леонид за столом, перепуганная Аня, едва способная двигаться из-за крепких веревок, стягивающих ее по рукам и ногам. Столовая, где стол ломится от еды, а один ковер стоит больше, чем получает любой среднестатистический житель региона в месяц. Кровь, много крови, смеющаяся Лена, точно змея, завораживающая своим голосом и отдающая команды.

«Давай, сделай это».

Пистолет, бледный Рома и капли пота на лбу. Целый огромный мир сузился до одной-единственной комнаты нашего загородного дома. Его рука дрожит, ибо решение принять одновременно легко и в то же время сложно.

«Стреляй».

— Не вспоминай, — прикосновение к моему плечу заставляет очнуться. Моргаю, прогоняя яркие видения, слыша щелчок замка и ощущая прохладу, ворвавшуюся в теплый салон вместе с сыростью. — Я рад, что все закончилось хорошо.

«Ничего не закончилось», — шепчет голос в моем подсознании.

По извилистым дорожкам, касаясь ярких соцветий растений, беспорядочно растущих на кладбище. Мелкая морось заставляет неприязненно ежиться. В будние дни здесь, в тишине могил, не так много народу. Кто-то просто сидит на небольшом пятачке, раскладывая розы и гвоздики на коленях. Другие молятся или пьют водку за упокой души родных. От простых крестов до настоящих памятников — шедевры похоронного искусства, утопающие в горах живых и пластиковых цветов с венками.

«Помним, любим, скорбим» — фраза, которую знает каждый, но старается лишний раз не упоминать.

Никогда раньше не был на могиле дочери Романа. Я знал, что они с Аней, Лерой и Ильей ездят сюда несколько раз в год. Пару раз видел, как Филатова плакала после, хотя никакого отношения не имела к этой маленькой девочке, навсегда оставшейся пятилетней. Раньше Роме было больно. Это было заметно по искаженным чертам, влажному взгляду и горю, застывшем навсегда в синем взоре. Сейчас, наверное, тоже болит, но вместе с этим пришло осознание неизбежного и принятие этого как данности.