Яна Мелевич - Разрушающие себя

Да, дети наркоманов иногда бывают умнее, чем всем кажется. И взрослее.

— Почему ты так решил? — я облизнул пересохшие губы и отвел взгляд от своры детей, облепивших рабочих, разгружающих коробки. Рядом охали воспитательницы, а директор приюта улыбалась, наблюдая за своими воспитанниками. Еще бы, ведь праздник-то у всех будет.

— Мама так сделала. Сводила в «Макдональдс», купила набор, какой захотел, и после ушла. Совсем. Я знаю это чувство, не надо думать, будто маленький и ничего не понимаю, — он обхватил себя за плечи, отходя на шаг. — Ты обещал, помнишь? Сказал, что мы семья.

Помню, конечно, помню.

Присев на корточки, я протянул руки, осторожно обхватывая худые плечи. Забавно, дети выглядят очень хрупкими в сравнении со взрослыми. Смотрю на него и вижу себя в отражении открытого взгляда. Того мальчика, который давным-давно пропал без вести, но никто не стал искать его. Он где-то все еще бродит в неизвестности, а может, давно умер, превратившись в гору удобрений.

— Иногда лучше быть дальше от семьи. Поверь, я знаю, о чем говорю, — тихо произношу, касаясь ладонью его щеки. Федя тихонько всхлипывает, опуская голову.

— Ты обещал, — выдыхает он с трудом, пытаясь держаться. — Поклялся же!

— Солгал. Я всегда вру, разве ты не знал?

Снова тиканье часов, оно возвращает меня в реальность. На кухне пахнет корицей, звон ложки, ударяющейся о края чашки с чаем, усиливает звон в голове. У нас проблемы, Хьюстон. Решения нет, но ты держись там.

Тим: «Чувак, где ты? Твои все телефоны оборвали».

Смотрю на всплывшую иконку окошечка сообщения, появившегося на экране. В груди все сжимается от желания подальше отшвырнуть чертов аппарат, будто он виноват в моем состоянии.

Рома: «Никита, ответь».

Аня: «Ник, все хорошо. Давай поговорим».

— Не хочешь ответить?

— Нет, — отвечаю коротко на вопрос Блажены, продолжая удалять сообщения одно за другим. Вновь этот стук ложки вместе с тиканьем часов разрывает тишину. Бублик не пристает, он чувствует, будто атмосфера изменилась и сейчас случится нечто неприятное. Палец замирает, когда знакомое имя высвечивается перед глазами на экране.

Диана.

— Алло? Ты проснулась? — вместо собственного голоса я слышу отвратительный каркающий звук. Прокашливаюсь, слыша, как Блажена шумит посудой, поднимаясь со своего места.

Эти ебланы ей позвонили, что ли?

— Проснулась, а тебя нет. Спрятался от бацилл, негодник?

В ее голосе слышится привычное мне веселье, вот только оно показное. Возможно, Диана ничего не знает, но определенно догадывается. Мягко и ненавязчиво она щебечет в трубке, подогревая мои подозрения с каждым словом все сильнее. От этого внутри разгорается неприятное чувство тревоги на пару с раздражением. Не просто так она позвонила. Заподозрила, поняла, а значит, и до нее добралась эта свора идиотов, достающих меня звонками.

Сука, как я их ненавижу.

Пальцы крепче сжимают смартфон у уха, пока я судорожно выискиваю последнюю сигарету в пачке. Открываю окно на кухне Блажены, спешно закуривая и выдыхая дым изо рта.

— Просто задержался немного на квартире. Скоро приеду, не волнуйся, — выдыхаю с трудом, трясущимися пальцами ища блистер. Тлеющий кончик несколько раз скользит по ткани, чудом не прожигая ее. Роняю сигарету на пол, тихо чертыхаюсь.

— Что там? Все хорошо?

Она волнуется, нервничает. Ей же нельзя, Диана больна. Перед глазами все плывет, кровь стучит в висках, и я с трудом нащупываю выпуклость в заднем кармане. Стараюсь действовать тихо. Не должна Загорская услышать шум вынимаемых таблеток. Следует быть осторожнее.

— Сигарету уронил от волнения за тебя, — хрипло смеюсь. Настолько лживо, что аж самому противно.

— Скоро вернешься?

— Да.

— Я соскучилась, — мурлычет она в трубку, понижая интонацию. Заглатываю четыре штуки сразу, понимая, что пачка закончилась. Чего там дилер говорил? Не пить много? Стоп, где второй блистер?

Мысли убегают вперед. Пытаюсь вспомнить порядок действий, однако память работает все хуже. Она и так в последнее время никакая, сейчас совсем отказала. Кажется, я сунул одну упаковку в карман куртки. Или выпил их, не могу сосредоточиться.

— Ты меня не слушаешь.

— Слушаю, Ди. Просто отвлекся, — выдыхаю я, наступая на сигарету и спеша в коридор, дабы проверить свою теорию.

Почему-то забыл, что нахожусь в квартире не один. Бублик точно охранник сидит на стреме, а вот Блажена стоит совсем рядом с моей одеждой. Замечаю серый блистер, наполненный заветными таблетками, и тяну свободную руку, отодвигая смартфон от уха.

— Дай сюда.

— Что это? — в голосе Солнцевой растерянность и недоверие. Она смотрит на меня большими глазами, но пока не понимает собственного страха, зарождающегося в ней. Едва сдерживаю рвущееся наружу раздражение, стараясь быть мягче.

— Отдай, это мое. Успокоительные, прописанные врачом.

— Никита, что происходит? Где ты вообще? — Диана беспокоится, она слышит наш разговор и пытается его понять. Закрываю динамик ладонью, четко проговаривая:

— Блажен, верни таблетки на место. Не учили, что нельзя шарить по чужим карманам?

Да, гнев удается сдерживать все хуже. Пелена перед глазами смазывает образ девушки передо мной. То Блажена, то вот уже Лена. Она ехидно хмыкает, а вот Солнцева наоборот отступает, стоит мне сделать шаг.

— Не шарилась, ты не повесил куртку. Они выпали, когда я ее подняла, — у них даже голоса в один сливаются. Моя тетка сейчас словно вселилась в Блажену. Они одно целое для меня. Две сучьи лгуньи, одна другой хлеще.

Наступаю на нее, слыша зов Дианы. Сейчас он напоминает писк комара, пытающегося укусить тебя во сне. Блажена же здесь, вместе с Леной. Они отступают от меня. Пальцы Солнцевой сжимают упаковку так сильно, что она сминается.

— Отдай их, — выдыхаю с трудом, от гнева перехватывает дыхание. Я тяжело дышу, сдерживаясь из последних сил. Блажена мотает отрицательно головой, громко всхлипывает. Сука, этот звук выворачивает меня наизнанку, потому что за ним я слышу торжествующий Ленин хохот.

— Никита, услышь меня, — доносится издали.

— Что это такое?

— Это не твое. Верни мои лекарства, они мне нужны, — цежу сквозь зубы, отбрасывая подальше смартфон. Он ударяется о стену, и Блажена вздрагивает, в ужасе закрывая рот рукой. Ей очень страшно, я прямо физически ощущаю это состояние. Втягиваю носом воздух, пытаясь дать ей последний шанс.

— Отдай. Чертов. Блистер, жирная дрянь, — шиплю зло, почти рыча от ярости. Солнцева осторожно отступает, а вот Бублик уже тявкает звонко, готовый вцепиться мне в ногу и защитить хозяйку.

— Это не ты, — шепчет она тихо, словно пытаясь защититься. — Пожалуйста, очнись. Ты не такой.

Да хера с два. Мне сносит голову раньше, чем я успеваю это понять. Даже собака, бросившаяся на меня, не останавливает. Острые зубы на мгновение впиваются в кожу, прокусывая плотную джинсовую ткань. До моего уха доносится тихий скулеж, стоит мне отпихнуть от себя животное с силой и заорать на всю квартиру:

— Отдай мне чертовы таблетки!

Лена, мать, отец, дед — они все здесь, сосредоточились в одном человеке. Гадливо смеются, радуются моему падению, ждут. Смыкаю на шее деда свои пальцы, буквально вбивая спиной в стену.

— Ник…

«Очнись», — едва слышимый шепот в голове.

— Ненавижу тебя, — слышу шипение в ухо от матери. — Боже, как я тебя ненавижу. Почему ты не сдох при рождении?

Сжимаю пальцы крепче, трясясь от ярости. Сердце бешено стучит в груди, словно пытается проломить грудную клетку. Пульс зашкаливает и темнеет в глазах, но я все равно их вижу, слышу и чувствую.

— Наследник семьи Воронцовых должен терпеть боль, — раздается насмешливый голос деда, и его образ смазывается, проявляя знакомые черты Елены. Тетка хмыкает, оскалив свои идеально ровные белые зубы, которые мне хочется выбить к чертям собачьим.

— Давай же. Или трусишь? — выдыхает она, поддаваясь вперед. — Убей, покажи нам, кто ты.

Я почти ничего не чувствую и не слышу. Кто-то тянет мою штанину, скулит, рычит, пищит. Издалека доносится кашель с хрипом, а короткие ногти царапают меня сквозь ткань плотного свитера, который намок от пота.

«Очнись, пожалуйста. Вернись ко мне».

Голоса смешиваются в единый шум. Мой отец смотрит в глаза безмолвно, как делал всегда. Мы с ним похожи. Тот же, те же черты лица, затаенная боль где-то внутри. Он тоже когда-то потерялся, провалился в глубокую яму, наполненную смердящей грязью дрянной семьи Воронцовых, и не сумел выбраться.

— Прости, я не справился.

Его губы двигались почти бесшумно, но я понял все без слов. В тот день папа смотрел на меня точно так же, словно просил прощения за все. Не помог, не защитил, не был рядом. Родители должны оберегать и защищать своих детей, а единственный, кто мог это сделать — предпочел просто умереть.

«Ты слышишь? Никита, я люблю тебя».

Меня будто сунули под пресс. Он все сильнее и сильнее давил, сдавливал грудь, заставляя подниматься к горлу огромный ком из сплетенных эмоций. Сильный укол в боку заставил разжать дрожащие пальцы. Смаргиваю странную влагу. Все образы родных унесло дымкой воспоминаний, а голос Дианы в голове стал отчетливее.

Она тоже была моей ответственностью. И я не справился, только все испортил. Причинил боль, разрушил наши отношения собственным бессилием перед зависимостью. Барбитураты не принесли мне успокоения, лишь отстрочили неизбежное. Я снова облажался. Прости, Ди.

«Я люблю тебя. Ты ведь знаешь это?»

Блажена с трудом вдыхала воздух, пытаясь отодвинуться от меня. Животный ужас исказил ее лицо. До меня дошло осознание: за чертовы таблетки, валяющиеся сейчас где-то на полу, я едва не убил человека. Невинную девушку, которая пыталась помочь мне. Достучаться, спасти.

— Не подходи, — сипло выдохнула она, стоило мне протянуть к ней руку. — Не надо.

Одна за другой соленые капли потекли из глаз. Я даже не понимал этого. Задохнулся от боли, разорвавшей грудь, оседая на пол и с трудом выдыхая:

— Прости.

Теряя сознание, равнодушно отметил, что, возможно, умираю. Передозировка барбитуратами работала отменно. Не нужно быть врачом, чтобы почувствовать ее. Крик Солнцевой и лай ее собаки донесся до меня сквозь плотную вату. Я задыхался, мое сердце перестало справляться. Оно не выдержало нагрузок, дав сбой в работе.

Интересно, а в аду меня будут ждать?

В этот раз больница встретила меня нерадужно. После оказания первой помощи первое, что я услышал, очнувшись в палате:

— Кто это? Симпатичный.

— Галь, че, дура? Нарик очередной, нашла чем восторгаться, — презрительно отозвался кто-то издали.

Голова раскалывалась, казалось, будто у меня болит каждая клетка тела. Ужасно хотелось пить, губы потрескались, а в голове с трудом задерживалась мысль дольше пяти секунд Мне хотелось умереть. Затем я медленно приходил к осознанию, что ад на Земле — вещь тоже неплохая. Во всяком случае, демоны в белых халатах были ничуть не лучше.

— А-а-а, очнулся, красавчик, — надо мной нависла молодая медсестра. Она поправила катетер, разглядывая меня с легкой презрительностью во взгляде. Симпатичная, лет двадцати пяти, в идеально сидящем халате на стройной фигуре.

— Я живу? — хрипло выдохнул я, с трудом сглатывая и щурясь от слепящего яркого света ламп, который словно отражался от белых стен.

— А что тебе сделается? Такие, как ты, не дохнут, — с тихой ненавистью произнесла девица, отворачиваясь.

— Помогла бы, — вяло отозвался я, закрывая глаза и слыша возмущенный крик:

— Идиот совсем, еще сидеть из-за вас!

Когда тебя привозят после передозировки в реанимацию с приступом, то ты почти ничего не запоминаешь. Бесконечные лица, какие-то голоса. Врачи задают вопросы, ты отвечаешь, однако ничего из этого невозможно вспомнить. Просто нет сил и даже желания. Затем меня перевели в отделение токсикологии. Суровые медсестры, ремни, которыми тебя привязывают к кровати, и печальные лица соседей по палате — это встретило меня в обычной городской больнице.

Никаких цветов на столе, регулярных улыбок, обещаний помочь, как в прошлый. Здесь пациенты раздражали врачей даже тем, что обращались с каким-нибудь вопросом. Некрасивая сторона той части медицины, так похожая на изнанку жизни любого наркомана. Вокруг меня царили уныние, печаль и тоска — именно та атмосфера, к которой я стремился все эти месяцы. Еще совсем немного, можно было дождаться окончательного психического сдвига, дабы все закончить.