— У вас крыша протекла? Чего ржете, точно два голубя на ветке над упавшим котом? — озадаченно спрашивает Тим. Начинаем смеяться громче. Хохот буквально вырывается из груди, отчего внутри все скручивает.

— Ну-ка, че курите, — подходит ближе и принюхивается Тимур. — Имейте в виду, вы не Ваня. Траву для просвещения курить нельзя! Здесь не Тибет.

— Ты видел его лысину? Это еще забавнее, чем Машкины кулинарные шедевры, — посмеиваясь, выдыхаю я, туша окурок о скамейку.

— Не, вот когда он на собрание в своем сари явился — это был пиздец!

— Это не сари, дубина. — фыркает Городецкая.

— Ой, да какая разница? Один хрен балахон!

Нет, люди не стали лучше. Они по-прежнему врут, совершают тупые ошибки и абсолютно не готовы на них учиться. Мир — это не сказка. Я не жду от них удивительных свершений. Мне кажется, бесполезно пытаться изменить общество, которое довольно своим существованием. Но вот найти себя — вполне осуществимая цель.

— Тебе ничего не светит, Никита, — голос Лены раздается над ухом, пока я смотрю через забор на бегающих детей.

Федька отчаянно кричит, подпрыгивая рядом с Василисой. Он старается держаться подле нее, защищает и не дает никому в обиду. Воспитательница окликает их, подзывая к себе. Знаю, она не очень-то довольна возложенной на нее миссией, только выбора нет. Щедрое пожертвование способно преодолеть массу юридических и моральных преград. Например, передать письмо, написанное спонтанно на обычном тетрадном листке у Гриши в офисе. Оно немного помялось в кармане, а кое-где чернила расплылись от соленых капель слез, и слов там немного. Одна строчка, но понятная для Феди с Васей.

«Мы все еще семья».

Увидимся нескоро, мне тоже нужно вырасти. Попросить еще с десяток прощений, полюбить самого себя, забыть о зависимости. А главное: преодолеть собственные страхи, которые шагают за мной по пятам.

— Ты слышишь? Ничего не будет!

В этот раз Лена не получает желанного ответа.

Глава 40 

Маршрут до городского приюта животных я знаю наизусть. Мне не нужно смотреть в приложение «2ГИС» или судорожно рыться в ссылках, дабы отыскать адрес. Я сижу в машине, задумчиво разглядывая знакомую вывеску. Пальцы сжимают сигарету, рядом сидит Аня и молча смотрит на меня.

— Хочешь, я схожу? — она наконец решается задать вопрос.

— Нет, я должен сам, — тихо отвечаю, повернув к ней голову. В серо-голубом взгляде тревога, но она все равно касается моей руки и переплетает наши пальцы в замок. И улыбается так солнечно, как умеет только Аня Филатова — уже почти Сташенко.

— Ты же знаешь: я люблю тебя и всегда поддержу. Мы — семья, — ухмыляется эта мелкая поганка, сжимая пальцы.

Мы встретились на одной из вечеринок. Кажется, тогда я выпил совсем немного и дозы таблеток хватило провести вечер в компании с нищебродами. Во всяком случае, так я их называл про себя. Лена бесилась от нее. Разглядывала фотографии Анны, привезенные нашим человеком. Рвала их на куски и вновь собирала по кусочкам, аккуратно склеивая вместе. Иногда она громко смеялась, показывая их мне и приговаривая:

— Хорошенькая, правда? Наша дочь — твоя сестра. Не вздумай на нее засматриваться!

Мне было плевать на эту девчонку. Очередная жертва сумасшедшей одержимости моей тетки. Вначале Рома, затем — его помощница Аня. От меня лишь требовалась следовать указкам сумасшедшей госпожи: подружись, влюби, уничтожь, приведи. У Лены было семь пятниц на неделе, потому и со Сташенко она так долго тянула.

Хочу — не хочу. Надо — не надо.

Мне все равно, просто дай дозу и отъебись. Но ведь так неинтересно, если есть ручная собачка по имени Никита. Щенок на привязи: дернула поводок, передавила трахею и рада. Она шептала свои больные фантазии, касаясь меня и представляя Рому с Аней. Тошнило меня, но ей же насрать. У нее там бурное воображение разыгралось, едва не придушила Аньку, стоило до нее добраться.

— Хреновенький из тебя психотерапевт, — проворчал я, отгоняя подальше мрачные мысли. — Больше напоминаешь бесячую старшую сестру.

— О-о-о, ты назвал меня сестрой, — умилилась эта дурочка, попытавшись обнять в ответ.

Пришлось отбиваться — задушит ведь от радости. Некоторое время мы шутливо боролись в салоне новенького Аниного «Ниссан Жук», купленного ей в подарок на Новый год. Филатова громко хохотала, пытаясь то растрепать мне волосы, то чмокнуть в щеку. Кажется, в ней не осталось ничего от былой запуганной девчонки, что сидела в гостиной нашего дома и боялась шелохнуться. Начисто стерся из памяти последний пир в семье Воронцовых. Пожар забрал не только две жизни и наш дом, он уничтожил все плохое для Ани.

Прислонившись лбом к ее лбу, вдруг вспомнил день, когда пригрозил ей изнасилованием, и невольно усмехнулся. Даже тогда она в меня верила — кто бы знал почему.

— Спасибо, — выдохнул я, вкладывая в это слово все невысказанное ранее. Она поняла, моргнула несколько раз и широко улыбнулась, погладив по щеке.

— Ты справишься.

— Да, справлюсь, — точно мантру повторил за ней, закрывая глаза.

Есть вещи, за которые надо попросить прощения. Возможно, Блажена Солнцева никогда меня не простит за попытку убийства в наркотическом угаре, а та записка просто жест доброй воли — она ведь хороший человек. Может быть, сейчас попросит развернуться и исчезнуть из ее жизни — я не знаю. Шагая по темному коридору, разглядывал многочисленные стенды с фотографиями зверей и счастливых людей, ставших хозяевами этих брошенок.

Выход во внутренний двор с вольерами находился дальше. Несколько раз мне попались знакомые лица, правда, я практически не знал их по именам. Они удивленно кивали, кто-то даже улыбался. Один из парней, стоя в компании таких же молодых ребят, протянул мне руку для приветствия.

— Давно тебя не было, — улыбнулся он. Нигде в моей памяти не стрельнуло. Безучастно разглядывая его черты лица, я только кивнул и ответил:

— Просто занят был. Проблем много.

— Да, Блаженка говорила, что ты уезжал куда-то. Круто, что вернулся. И спасибо за материальную помощь.

«Уезжал?» — вопрос остался невысказанным. Мне как-то было странно: кто-то заметил мое отсутствие, ведь не так уж часто я здесь бывал. Особенно в последние месяцы, будучи под таблетками. Все больше откупался денежными переводами.

— Беляш в нашем больничном крыле у клетки с новеньким. Четыре недели назад привезли крупного лабрадора: какой-то мудак сбил его и оттащил в канаву, бросив умирать, — услышал уже в спину и резко остановился, а затем обернулся.

— Беляш? — я пропустил остальную часть про собаку, это прозвище почему-то резануло слух. Точно, это же я Солнцеву так назвал. Пару раз случайно, затем еще несколько раз в обращении среди местных работников.

— Прости, — развел руками очередной незнакомец, а остальные засмеялись. — Очень ей подходит. Она не обижается.

— Долбодятлы, — пробормотал я, разворачиваясь обратно в сторону выхода и шагая вперед.

Не обижается, да. Но не значит, что это Блажене нравится. Просто молчит, глотая очередное обидное выражение, и не старается на этом зацикливаться. Нет, люди все-таки тупые. Их не изменит ни апокалипсис, ни климат. Удивительно, сколь легко они подхватывают стадом какую-нибудь гадость. Коллективный упрощенный разум в действии.

— Вас бы стулом ебашить для профилактики, но ведь нельзя, — ответил сам себе, доставая сигарету и прикуривая прямо на улице.

Всюду слышался лай, жутко воняло, где-то мяукали кошки. В холодное время года животных максимально переселяли в небольшую пристройку во внутреннем дворике. Там располагалось больничное крыло для особо тяжелых случаев, где обычно находился либо приезжий ветеринар, либо кто-то из работников приюта дежурил у клеток. Под ногами чавкала весенняя грязь — ботинки мгновенно испачкались. Видимо, вахтер не слишком заморачивался уборкой территории. Приют по-прежнему не вызывал у меня теплых чувств, а на пушистых засранцев я смотрел с легкой долей цинизма и равнодушия. Оказавшись в небольшом одноэтажном здании, с удивлением отметил новый ремонт: наконец-то спрятали под плитку торчащие провода, сделали светильники, покрасили стены. Установили новые вольеры для будущих пациентов и тех, кого нельзя было держать на улице с поздней осени до середины весны.

В одной из таких клеток на меня сквозь прутья смотрел пучеглазый недоросль. Уши большие, передние лапы длинные, тельце небольшое, шерсти почти нет — страшный, как моя жизнь.

— Ну и кто ты? — поинтересовался у чудовища, смеющего скалить зубы, стоило подойти ближе. Существо тявкнуло, сделало круг в небольшом пространстве и чихнуло. Не считая мисок, пары игрушек, теплой лежанки, внутри больше ничего не помещалось.

— Это чихуахуа. Точнее, по папе, — от знакомого голоса прошли по телу мурашки. — Его зовут Толя.

— А, так ты — чихуя-нихуя? — я подразнил пальцем мелкого засранца, боясь обернуться и продолжая разглядывать чихающую собаку.

Надо посмотреть на нее. Нельзя вот так стоять спиной к девушке, которую несколько месяцев назад чуть не задушил в собственной квартире. Неприлично просто, неприемлемо такое поведение для взрослого человека, ищущего путь к спасению и прощению.

— Знаешь, Толик очень агрессивный пес, — я сглатываю, ломая пальцами тлеющую сигарету, которую забыл выбросить по дороге. — И не переносит запах дыма.

Давай, Никита, словно прыгаешь через пропасть. Совсем не страшно: позади на тебя несется самосвал, а впереди — свобода. Упадешь — разобьешься насмерть, но на другой стороне есть жизнь. Гораздо лучше той, что у тебя была до этого. Хотя бы имей смелость попросить у нее прощения, глядя в глаза.

Я резко оборачиваюсь, стараясь больше ни о чем не думать. Не знаю ни будущих слов, ни правильных действий. Вся картинка смазывается в один миг — Блажена оказывается быстрее. Сокращает между нами расстояние, крепко обнимая. В своем белом халате она точно яркое пятно, от которого слепит глаза и на душе становится чуточку светлее. Можно лишь обхватить в ответ руками, прижимая к себе крепче.

— Я соскучилась, — тихо шепчет Солнцева, шмыгая носом куда-то мне в грудь. — Очень-очень соскучилась.

— Гав! — отзывается Толик позади меня, ему вторят десятки других голосов. Кто-то скулит, кто-то воет. Я здесь пару минут, а голова готова взорваться от гомона разнообразных звуков. Нет, все-таки не люблю животных.

— Если они не замолчат, я выброшусь из окна. Серьезно, — сглатываю ком, отпуская утирающую слезы Блажену. Морщусь, потирая ухо. Сигарету все-таки уронил. Пришлось подбирать, дабы выбросить в ближайшее мусорное ведро — благо она успела потухнуть.

— Они тоже тебе рады, — смеется Солнцева в ответ, обводя рукой помещение. — Благодарят за это место. Мы его отремонтировали на твои деньги.

Ненавижу, когда мне припоминают добро. Хочется посыпать голову пеплом и заорать: я не такой, это самообман ради галочки в карме. Режим защиты активирован, заставляя внутреннего мудака шевелить извилинами, дабы все испортить.

— Что с тобой случилось? Из дома украли холодильник, а рядом закрылись все гипермаркеты? Где Беляш, над которым я мог смеяться неделями? — щипаю ее за щеку, мысленно давая себе пинка.

Гребаный идиот, ничего умнее придумать было нельзя. Сам десять минут назад плевался ядом, сейчас остроумно топишь любые попытки на нормальное общение. Мне почти стыдно, хотя совесть по-прежнему предсмертно хрипит где-то в углу.

— Правильное питание — залог здоровья! — обиженно хлопает Блажена меня по груди и потирает лицо в месте щипка. Недовольно сопит, одергивая на груди халат, который стал ей немного большим.

Нет, вряд ли она когда-нибудь станет стройной моделью. Хотя зачем покорять подиумы, когда вся ее красота — доброта.

— Ты теперь не Беляш, — дергаю кончики темных волос, слыша тихое «ой», и наклоняюсь. Солнцева широко распахивает глаза, шумно втягивая носом воздух. — Еще одно Солнышко в моей жизни.

— Никит… — выдыхает она с трудом, едва сдерживая очередной поток слез. Кладу ладонь ей на макушку, прикладывая вторую к груди, и пафосно добавляю:

— С этого дня нарекаю вас, Блажена Дмитриевна — леди Солнечный Пончик.

— Дурак!

Вечером немного ветрено, звезды на небе прячутся за тучами и ничего, кроме уличных фонарей с огнями города, не освещает дорогу. Вокруг еще много людей, большинство куда-то бежит и почти не замечает ничего вокруг. Мы стоим перед зданием радиовещания, наблюдая за сотрудниками, спешащими добраться до своих машин на парковке или успеть на метро. Я все еще там работаю — охрана пропустит без пропуска. Вот только никак не решусь, разглядывая отблески на темных стеклах.

— Она тоже скучает.