Отем Грей - Разрушение (ЛП)

Я закатила глаза, хотя мне польстили его слова.

Он протянул мне руку и повел по улице в сторону парка Тюильри. Удивительно, но я ощущала себя естественно, будто делаю это уже не первый год. Я бросила взгляд на него, гадая, помнит ли он наше первое свидание за ланчем, и встретилась с его понимающим взглядом. Его губы изогнулись в улыбке, демонстрируя ямочки, он поднял мою руку к своим губам, и я поняла, что он думает о том же самом.

Я полностью потерялась в нем, а также рассматривала окружающие виды, вдыхала запах мокрых листьев, поэтому только когда оторвалась от созерцания, поняла, что мы направляемся к музею Оранжери. (Примеч. Музей Оранжери — картинная галерея в Париже, представляющая работы импрессионистов и постимпрессионистов).

Мы подошли к пропускному пункту, Ремингтон предъявил два билета и переплел наши пальцы, пока вел меня на верхний этаж.

— Когда ты успел купить билеты?

— Я купил твой, после того, как отвез Адриана в садик.

Но не успела я поблагодарить его, как он уже тащил меня за руку и игриво улыбался мне через плечо. Я не удержалась и улыбнулась ему в ответ. Когда он выглядит вот так, он напоминает Адриана. Мы зашли в большую овальную комнату с девственно белыми полами. Повсюду на стенах, насколько хватало глаз, висели изображения белых лилий. Все вокруг меня исчезло — толпа туристов, бормотание — осталось только ощущение руки Ремингтона в моей руке и «Водяные Лилии» Моне. (Примеч. «Водяные Лилии» — серия картин Клода Моне, в которую входят приблизительно 250 картин, посвященных саду в имении художника).

Я глубоко втянула воздух, прижала руку к груди, изучая картины и игру света на зеленых, голубых и белых красках.

— Вау, — прошептала я, затаив дыхание от окружающей меня красоты. Когда я посещала раньше Париж, у меня не было возможности посетить этот музей. Я видела фотографии в журналах и в интернете, но никогда так близко. Никогда не видела их вот так. Почему я никогда не находила время, чтобы посетить это место?

Я обернулась к Ремингтону спросить его про картины, но замерла, увидев выражение на его лице. Это выражение на его лице я могла описать только как умиротворенное. Впервые я видела это выражение, когда зашла на кухню и увидела, как он общается с Адрианом, когда оставалась ночевать в его доме, и когда мы танцевали в клубе, а затем еще раз, после секса в тот день, когда он рисовал меня. И сегодня тоже, когда он держал меня в своих объятиях на моей кровати.

Он подошел и встал рядом со мной, притянул меня к своей груди, и его руки обхватили меня вокруг талии, прижимая очень близко к нему.

— Добро пожаловать в мою Крепость Одиночества, — прошептал он мне на ухо. Я откинула голову ему на плечо, и не смогла удержаться от смешка, сорвавшегося с моих губ.

— Крепость Одиночества? Как у Супермена?

Он кивнул.

— Когда я был ребенком, и когда бы мама ни привозила меня в Париж, она всегда приводила меня сюда. В первый раз, я сидел на скамейке и не хотел уходить. Мне нравилось, каким мирным было это место. Чистым, как будто ничто не могло просочиться через стены и уничтожить меня. Спустя какое-то время это стало у нас традицией. Она приводила меня сюда и уходила по своим делам, а позже забирала на обед или ужин перед тем, как мы должны были лететь обратно в Прованс. Когда с моим отцом все стало плохо, я пришел сюда. Я сидел здесь и смотрел на картины, представляя, что у меня совсем другая жизнь. После того как Колетт исчезла, большую часть своего времени я проводил здесь, размышляя, как мне жить дальше. Я думал, как буду воспитывать девятимесячного ребенка сам, хотя практически уже делал это последние четыре месяца.

Его голос звучал холодно, когда он произнес ее имя. Я хотела спросить, что случилось с его женой, но не хотела, чтобы он прекратил рассказывать. Я уже какое-то время хотела узнать о ней побольше. То, что он открылся мне, уже громадный шаг вперед. Поэтому я обхватила ладонями его руки и нежно сжала их, чтобы дать понять, что внимательно его слушаю.

— Впервые я встретил Колетт в клубе здесь в Париже, куда пришел вместе с друзьями. Мы очень хорошо поладили с самого начала. Ей был двадцать один год, и ее родители погибли в автокатастрофе за шесть месяцев до нашей встречи. Они вместе возвращались в Париж после летнего отпуска в Марселе. Она была опустошена. Уязвима. Мое желание защитить ее, быть там ради нее, захватило меня. У нее никого не было, кроме тетки, живущей где-то очень далеко, и меня. Она никогда не навещала дедушку с бабушкой. Отказывалась говорить мне причину, так что я перестал ее спрашивать. А через год мы поженились.

— Колетт была археологом и частенько путешествовала, пока не забеременела Адрианом. После рождения нашего сына она уехала туда же, где приостановила свою работу, будто его и не существовало. Я полагал, что ей стало скучно, и она спешила возобновить работу, — он тяжело вздохнул. — Ничто не могло удержать ее. Ни наш ребенок, ни, очевидно, я. Она путешествовала, но всегда возвращалась к нам. Однажды она вернулась домой очень энергичной и рассказала мне, что ее компания начинает археологические раскопки в Чили и ее берут в состав команды по раскопкам.

Ремингтон замолчал, как будто собирался с мыслями.

— Она оставила тебя и девятимесячного ребенка, — это был вопрос, но также и утверждение. Я все еще пыталась обдумать тот факт, что мать способна оставить своего ребенка, уехать на долгий срок, и ей было наплевать на все.

— Да. В этот раз она не вернулась. Самолет, в котором она возвращалась в Париж, упал на взлете и все, кто были на борту, погибли. Я помню, как похоронил ее кости, точнее то, что удалось найти. Я был потерян после случившегося. Понятия не имел, где начинается моя боль и где заканчивается потеря. Я был полностью опустошен. Встречался с женщинами, которые были похожи на нее или в них было что-то, что напоминало мне о ней, чтобы справиться с потерей. Были это их улыбки, волосы или глаза, все что угодно, лишь бы вернуть ее тем или иным способом. Моя мать заботилась об Адриане и обо мне какое-то время, — он глубоко вдохнул, собираясь с духом для следующих слов, и покачал головой. — Однажды я проснулся и, наконец, меня поразило, как низко я пал, пытаясь справиться с этим. Мне не понравилось, каким человеком я стал, и понял, что мой мальчик нуждается во мне. Я завязал со всем этим и постарался стать лучшим отцом и сыном, каким можно быть.

— О, Господи, мне так жаль, Ремингтон, — я повернулась и быстро обняла его, не заботясь о том, что в комнате полно незнакомцев. Я видела только его, чувствовала его боль. — Как тебе удалось? — спросила я. — Как ты в итоге собрал воедино разбитые куски и продолжил жить дальше?

— Адриан, — просто ответил он, взял меня за руку, и мы бродили бок о бок, когда две группы людей покинули зал. — К тому же я пообещал себе еще до рождения сына, что не буду таким отцом, каким был мой.

Я размышляла, как любовь может быть такой глубокой, настолько сильной, что изуродовала мужчину, на первый взгляд такого сильного, как Ремингтон. Она, должно быть, очень особенная женщина раз сумела завоевать его душу. Я крепче сжала его руку, пряча вспышку зависти, разрывающую мое сердце, и закрыла глаза, желая, чтобы это ужасное чувство ушло.

Боже, Селена. Мужчина, возможно, до сих пор страдает.

Должно быть, именно это было причиной, почему он выглядел таким рассерженным и уязвленным, когда я спросила его о жене во время нашего первого свидания. Затем я вспомнила письмо, упоминающее тот факт, что я похожа на его жену. Будет ли бестактно, если я спрошу его об этом?

— Однажды днем возле загородного дома ко мне подошла женщина и представилась как мадам Жирар. Ее муж работал с Колетт и был в той же команде, которую отправили в Чили. Имя звучало знакомо, и затем я вспомнил, что Колетт упоминала его довольно-таки часто.

По какой-то причине, я почувствовала, как внутри меня зародилось какое-то болезненное предчувствие. Я не дышала, пока ждала, что он скажет дальше.

— Его жена рассказала мне, что у Колетт был роман с месье Жираром около двух лет. Она наняла детектива, чтобы подтвердить свои подозрения.

— О, Ремингтон.

— После этого я понял, что существует вероятность того, что Адриан может и не быть моим биологическим сыном. Но мне все равно. Он мой сын, — он с жаром постучал себя кулаком по левой стороне груди. — Я решил, что не буду делать никакие тесты. Я просто знаю. В венах этого мальчика течет моя кровь.

Конечно же, его. Черты лица Адриана и Ремингтона так похожи, что нужно быть слепым, чтобы не увидеть, что они кровные родственники.

Мы продолжили бродить по комнате, мой разум был в смятении оттого, что я только что узнала. Теперь я понимаю его злость и боль, когда мы только встретились, но напрашивается вопрос…

— Как она выглядела? — спросила я. Я все еще не могла выкинуть это проклятое письмо из головы.

Ремингтон замер на середине шага, вынуждая остановиться и меня. Он изучал меня, а затем с трудом выдохнул.

— Она была брюнеткой с карими глазами. Единственное, чем вы похожи, это носы. Знаешь, слегка вздернутый кончик и ваши скулы. Во всем остальном вы разные, как день и ночь. Ты, — сказал он, крепче сжимая меня. — Ты моя гавань в шторм.

Казалось, гнев в моих венах утих.

— Я спрашивала тебя, напоминаю ли ее, перед тем как ушла из твоего дома, но ты не захотел сказать правду.

Он поморщился.

— Я боялся, что если открою тебе правду, ты уйдешь. Но это не имело значения, потому что ты все равно ушла, — в его голосе не было осуждения.

И я разрывалась между желанием отпустить свой гнев на волю и держать его на привязи. Как поступить, когда тебе говорят правду в лицо? Боже, я обожаю честность этого человека. Я почувствовала, что он заслуживает равноценной доли правды. Чего-то, чего нам обоим не хватало в наших браках.

— Ты ведь понимаешь, почему я ушла?

Он кивнул, нагнулся и поцеловал меня в лоб.

— Понимаю.

Я выдохнула и рассмеялась. Сегодня случаются очень неожиданные и сумасшедшие вещи.

— Ты понимаешь, что в некотором роде мы оба травмированные люди?

— Возможно, но благодаря тебе я становлюсь сильнее. Звучит ненормально, правда?

— Нет, — прошептала я, обдумав его слова. — В этом кроется чудесный смысл. Странный, но чудесный.

Потому что так и есть.

Селена

К тому времени, когда мы направились к выходу, небо затянуло тучами и моросил мелкий дождик, будто подчеркивая трагедию, которую Ремингтон рассказал мне в овальном зале. На душе у меня скребли кошки. В его жизни должно быть немного счастья.

— У тебя есть братья или сестры? — спросила я Ремингтона.

— Два сводных брата. Надеюсь, у тебя будет шанс познакомиться с Люком и Домом.

Я быстро взглянула на него, услышав эту информацию, и постаралась не улыбнуться.

— Люк и Дом?

— Люсьен и Доминик. Когда мне было пятнадцать, моя мать вышла замуж за Бернарда, отца Люка и Дома. Он был мне отцом во всех смыслах этого слова.

— Был?

— Он умер два года назад, — я услышала сожаление в его голосе. Должно быть, у него с отчимом были хорошие отношения.

Я вложила свою руку в его, переплела наши пальцы и сжала их, предлагая ему утешение.

— Еще есть Калеб, мой родной брат по матери. Мы вместе учились в школе-пансионате в Хартфордшире.

Он замолчал, и уголки его губ опустились вниз. Я поборола желание спросить его, о чем он думает. Что угодно, что объяснило бы его отношения с Калебом. Серьезно, этот мужчина пережил многое в таком юном возрасте, и хотя мне очень сильно хотелось узнать больше о его прошлом, сейчас не время.

Я сделала мысленную пометку спросить его об этом позже. Сегодняшних признаний достаточно, чтобы утомить даже самого сильного мужчину.

Я встала на цыпочки, ухватилась за воротник его куртки и потянула вниз, пытаясь привлечь его внимание. Он обернулся посмотреть на меня и в его красивых глазах отразились миллионы вопросов. Моя рука скользнула ему на затылок и, чувствуя себя смелой, я поцеловала его, вбирая в себя губами его удивленный вздох. Когда он догадался, что я делаю, его руки обхватили мое лицо, и он вернул поцелуй.

— За что? — спросил он, когда мы прервали поцелуй.

Пальцами я отбросила его взъерошенные волосы со лба и сказала: