К. Рейсс - Разрушение

Я вышла в коридор, пересекла кафетерий. Увидела Уоррена рядом со столиком для пинг-понга, а затем Джонатана, который отбивал ракеткой мяч тому, кого я даже не знала. Уоррен поймал мой взгляд — его лицо было беспристрастным и безразличным, словно ничего из случившегося его вообще не касалось. Затем он улыбнулся, и я поняла, что увидела его настоящего секунду назад. Эмоциональную опустошенность, которую ему приходится наполнять каждый божий день.

Джонатан стоял спиной ко мне. Он опустил ракетку и пожал руку противнику. Мы с Уорреном все так же удерживали зрительный контакт: его пустая улыбка — стремительный водоворот вины и позора на малюсенький комок, который теперь рос во мне. Интересно, мог ли он видеть сквозь меня, но я знала, что нет. У меня были чувства, горячие и холодные, возвышенные и придушенные, нарушенный поток мыслей, полных злости, радости, смятения, беспомощности. А у него никогда не было ни одной эмоции. Абсолютно. Он не мог увидеть мои. Он жаждал моих чувств, питался, интересовался ими и изнасиловал, чтобы получить их.

Я не решила, что делать с ребенком, но из кафетерия я ушла не потому, что испугалась. У меня появился еще один человек, которого мне нужно защитить. 

Фиона

Обед я пропустила. Как и время отдыха. Не стала болтать. Или думать. Пошла на групповой сеанс днем, потому что мое отсутствие заметили бы, а от стояния у окна у меня попросту заболели ноги.

Я не могла нормально усидеть на одном из стульев от Германа Миллера, так что села рядом с девушкой, сложившей руки на колени. Ее колени подпрыгивали, словно сами по себе были поршнями. Мне не хотелось говорить ни с ней, ни с теми четырьмя, что сидели напротив нас. На их лицах читалась опустошенность, депрессия — случай жизненной хандры. Слишком много раздражения, и ни одного фактора, чтобы вернуть мысли в сознание.

И вела этот сеанс мисс «Бразильский карнавал». Доктор Деанна.

— Вчера мы говорили о последнем вечере Квентина перед тем, как он попал сюда, и его чувствах…

Хорошие времена.

Мне можно было есть органические, произведенные в этой местности крекеры? Вреден ли крахмал? Не слишком ли много в них соли? Оставлю ли я вообще ребенка? Не важно, кто был отцом, но как я могу быть матерью?

— У нас получилась очень продуктивная беседа, поэтому…

Стоит ли рассказать отцу? Скажу ли я им обоим? Или никому? А может, мне избавиться от него и радостно улыбаться Эллиоту, притвориться, что у меня нет больше причин видеть Дикона?

— Но сначала я хочу убедиться, что все знают…

А что потом?

И зачем?

— Вы бы хотели представиться…

Был ли у меня выбор лучше?

Была ли я разрушена? Брошена? Больна?

Было ли у меня хоть что-нибудь, что я могу предложить ребенку?

— У меня есть что предложить, — сказала я себе вслух достаточно громко, так что Деанна подумала, что я обращаюсь к ней.

— Продолжай, — сказала она.

Шесть пар привилегированных глаз уставились на меня с различной степенью заинтересованности и недоверия. Мне не хотелось говорить. Я собиралась попросту сказать «привет», вернуться в свою комнату и подумать. Но они ожидали чего-то от меня, и дело было не в том, что я обязана была подпитать их эго или развлечь. Я должна была помочь им.

— Я…

Сглатываю.

— У меня есть много чего. Я хороший друг. И хорошая сестра. Я защищаю людей, которые для меня важны. Могу показать кому-то мир, рассказать, чего от него ожидать. Могу помочь избежать ошибок. Я честна с людьми, даже если это причиняет мне боль. И иногда я веселая. И смелая. — Я села ровнее, потому что почувствовала правду в своих словах. До мозга костей я знала, что это правда, так что я повторила: — Я смелая. 

Фиона

Я спала. Не знаю, виной тому таблетки или долбаная хрень Джека. Но я ушла с сеанса, более не взаимодействуя и не разговаривая ни с кем, отправилась в свою комнату и уснула.

Когда проснулась, во мне появилась определенная уверенность.

Мне нужно сказать Эллиоту и Дикону.

Я оставляю ребенка, и они должны знать. Если я была смелой, а я была, то это то, что стоит сделать. Другие варианты — признак трусости, а я не трусиха. Больше нет.

Решение принято.

Я впитывала ощущение простыней на коже с облегчением, тая в постели, пропитывая подушку немыми слезами. Скорбела по прежней себе. По своему королевству под названием «нахер всех вас». По разрушенной памяти о взлётах и падениях. Я плакала о молодости, которая должна была убить меня, о поиске существования в боли. Всё закончилось, и я была рада попрощаться с этим. Я собиралась оставить все в прошлом и была напугана до жути, что у меня не выйдет.

Но смелые сучки делают то, что должны.

Я встала, приняла душ, лекарства и прошла по коридорам, не глядя ни на кого. Направила свой зад прямиком к офису Эллиота, пока не начался его первый сеанс.

Дверь была заперта. Было еще рано, а я сходила с ума от желания поговорить с Эллиотом. Собиралась ли я разрушить его жизнь? Придя сюда с новостями о своей беременности, чего я ожидала? Он или бросится меня обнимать, или не прикоснется вообще, и это уничтожит нас обоих.

Соберись.

Я не хотела рушить его жизнь. Мне придется справляться в одиночку. Нужно разобраться со своей тревогой и непонятной радостью. С одним чувством нужно покончить, но вот со вторым сделать это тяжело.

Но как же Дикон? Он также имеет право знать. За годы, что мы были вместе, мы ни разу не обсуждали возможность иметь ребенка. Попросил бы он меня избавиться от него? Я бы не сделала этого, если бы не захотела. Мне не нужно было ничего от него.

Конечно, обратной стороной была возможность того, что он мог попросить то, чего я наименее от него ожидаю — жизнь с ним. Я стояла на каменной дорожке позади главного здания и задавалась вопросом, на что это было бы похоже. Я подумала о жизни с Эллиотом, которую представляла себе, и поставила на его место Дикона. Вот Дикон делает яичницу. Дикон забирает детей. Дикон встречает приглашенных на обед гостей.

Господи Боже. Нет. Ничего не выйдет.

Он мог остаться на ранчо в Монтане. Мог научить детей заботиться о лошадях и руководить людьми. Мог научить возмездию. Мести. Хулиганы исчезли бы ночью и были бы найдены повешенными на городской мачте утром.

Я потерла глаза.

Мне не нужен был никто из них. Но к одному я была привязана до конца своей жизни.

Хорошая длинная дорожка кокса очень помогла бы мне взять все это под контроль. Я прыснула от самой мысли. Я сошла с ума. Последнее, о чем мне нужно думать, — это наркотики. Я, скорее всего, навечно покалечила ребенка тем проклятым дерьмом Джека.

Нахрен все. Я не могла поговорить ни с одним из мужчин. Мой мозг сдвинется по фазе. Что мне говорить? Бла, бла, бла, беременна. Бла, бла, бла, может, ребенок твой, а может, и нет? Вестонвуд — самое лучшее место для меня.

Я так глубоко погрузилась в свои мысли, что не смотрела, куда иду и наткнулась прямо на Уоррена. В солнечном свете я по-настоящему могла рассмотреть его. Его светлые кудряшки спутались и отросли, кожа посерела, потеряв розовый цвет. Скорее всего, он видел, как я подхожу и перекрыл дорогу, пока я не врезалась в него, чтобы увидеть мою реакцию, когда я узнаю его.

— Уберись от меня к чертям собачьим, — бросила я.

— Что с тобой? Чешешь людям всякую чушь? Они разделили всех. Наняли вполовину больше нового персонала. Ты превратила это место в ад для всех остальных.

— Нет, я превратила его в ад для тебя. Ты — ёбнутый психопат.

— А хочешь знать, что самое лучшее в том, чтобы им быть?

— Пошел нахрен.

— Можно плевать на то, что другие думают о тебе.

— Эй, — с начала дорожки позвал голос. Один из парней охраны. — Вы двое.

Мы с Уорреном сделали шаг назад.

— С тобой все в порядке? — спросил меня охранник.

— Ага.

Он уставился на Уоррена, пока тот пятился. Мое возмездие, скорее всего, проиграет войну общественного мнения в стране Дурдомии. Уоррен всматривался в лица других, чтобы узнать, что он чувствовал в себе, и, если он видел что-либо, кроме восхищения, я могла лишь представить, как он реагировал.

— Идемте, мисс Дрейзен, — обратился ко мне охранник, указав на дверь позади себя. — Приехала ваша сестра. 

Фиона

Марджи выглядела шокированной до глубины души.

Но не по-настоящему. На ней был традиционный серый костюм и шпильки, которые казались весьма уместными. Рыжие волосы заплетены в низкую косу, а на ресницах красовался обильный слой туши. Но ее мир пошатнулся. Я поняла это в тот момент, когда дверь за мной закрылась, и сестра заговорила.

— Привет, — обняла она меня.

Я очень крепко сжала ее в объятиях в ответ, но ощущение было такое, словно это она тянулась ко мне за поддержкой. Сестра провела меня к стулу, стоявшему рядом с ее, тому самому, на котором я сидела в день выхода отсюда.

— Что не так? — спросила я.

— Я здесь, чтобы узнать о тебе. Что, мать твою, случилось?

— Я сглупила. Вот и все. Пыталась добраться до Уоррена через его семью.

Она наклонила голову вправо и влево, словно разминала шею.

— Это не важно.

— Правда?

— Уже ничего не имеет значения. Вообще. Нет ничего, что мы могли бы сделать ему или любому из них. Проверка следов изнасилования существенно не помогла. Он выйдет.

— Что сказал прокурор?

— Подкуплен. Он замял дело. Мне жаль. У нас ничего нет. — Она со щелчком открыла кейс. — Наш отец катится по наклонной. Денег нет. Счета заморожены. Даже обсуждать это не могу. А Чилтоны разворачивают пиар-войну, чтобы защитить режиссерскую карьеру Уоррена. Они поместили его в эту же лечебницу рядом с тобой и выступают против любого разделения, потому что это делает его виновным, кем он и является. — Она хлопнула ладонью по столу. — Нам нечем бороться. Выше головы не прыгнуть. По крайней мере, головы тех, кто играет по правилам. А это…

Она положила папку передо мной. Боже, как же ужасно выглядела Марджи.

— Я не знаю, как сделать это правильно для тебя, — сказала сестра. — Пока что…

Она запнулась, придушив злой всхлип, и указала на папку.

Я открыла ее.

— О.

На меня смотрели фото Ирвинга. Они походили на предметы искусства. Изображения женщины в глубочайшей боли.

— Я пообещала себе, — начала Марджи, — что не стану полагаться на закон, чтобы защитить эту семью.

— Ты адвокат. — Я просмотрела фото. Пять. Я была в различных стадиях боли и обнаженности. Сердце разрывалось за саму себя.

— Уоррен встретится с последствиями, — сказала Марджи. — Любыми нужными для этого средствами, Фиона.

Я оторвала взгляд от фото и посмотрела на сестру. У нее под глазами остались разводы туши, губы были сжаты в строгую линию.

— Мы сделаем себе новое имя. Никто не перейдет нам дорогу. Когда они услышат «Дрейзен», они будут чувствовать только страх. Никто больше не причинит тебе боли. — Она захлопнула папку. — Первое, что нужно сделать, это не дать этому попасть в печать. Я посбиваю колени в кровь, но проберусь в Кондé-Наст, если нужно.

Я водила пальцем по внешнему краю папки, придвинув ее к краю стола.

— Думаю, это стоит напечатать.

— Они протащат тебя через грязь.

— Мне плевать. Ты делаешь то, что должна. Я… тебе уже сказали?

— Полагаю, что нет.

— Я беременна.

Однажды в мультфильме я видела, как заледенело лицо героя, потрескалось и осыпалось маленькими кубиками льда. Лицо Марджи напоминало подобное, и я ждала кубиков.

— Ребенок не Уоррена, — быстро добавила я.

— Откуда ты знаешь?

Разве ее не было рядом, когда я проходила процедуру с набором для определения изнасилования? Разве она не слышала моих показаний? Может, и нет. Она не смотрела на повреждения, и ее не было в комнате, когда я разговаривала с женщиной-полицейским. Боже мой. Я правда должна это сказать? Была ли я настолько смелой?

Пришлось заставить себя выглядеть обыденно.

— Это было только анальное изнасилование.

Вот они, кубики.

— Я убью его.

— Все в порядке. Просто…

— Буквально. Убью. А затем уничтожу его семью.