К. Рейсс - Разрушение

— Вы хотите поговорить о чем-то? — сказала она.

— Да.

— О чем-то очень болезненном и тяжелом?

Мои руки опустились на ее плечи, как будто у них была своя воля. Бог проклял мои границы.

— Поговори со мной.

— Я хочу рассказать вам то, что не скажу никому, но не могу. Вы просто заставите меня пережить это, захотите рассказать другим, что только ухудшит ситуацию. Но вы каким-то образом… открываете меня. Вы взломали меня и заставили излиться, и все, что вам нужно сделать, это посмотреть на меня. Поэтому вам нужно перестать делать это, потому что ваш взгляд заставляет меня любить вас еще больше.

Ее глаза широко распахнулись от шока, как будто ее только что ударили, или она удивилась тому, что сказала. Я убрал руки с ее плеч, потому что не хотел, чтобы она чувствовала давление, но она приняла это за знак, чтобы уйти.

Я отпустил ее, потому что так бы сделал профессионал, и пока я стоял там, глядя на зазор между дверью и косяком, голос моего отца рассеял туман моего неверия.

Иди за ней, глупый засранец. 

Фиона

 Эллиот выбежал из здания, когда я открыла дверь машины.

— Подожди! — позвал он.

Я не стала этого делать. Потому что нахер всех. И мой мозг в том числе. Нахер мой мозг и мой глупый рот. Должно быть, я выжила из своего гребаного ума.

Я не любила его. Я любила Дикона, который был идеален для меня, даже если я не подчинялась его словам, как он считал, и в любви или нелюбви которого я до сих пор не была уверена. Все эти люди. Все они могут пойти и трахнуть себя.

Я выехала со стоянки, оставив этого ублюдка позади. Он почти добрался до меня. Почти заставил рассказать ему об Уоррене. Что ж, я не была готова. Этого дерьма у ручья не происходило, и я не стану пересказывать это ему, я не любила его, так что нахер мой глупый мозг.

Используй другие слова.

Сбитый с толку мозг.

Говорящий правду мозг.

Лживый, глупый мозг, до дыр трахающий мой рассудок.

Конечно, на 10-й улице произошла авария. 10-я же была фабрикой для аварий.

— Опоздала! — сказала я приборной панели. — Вот то слово, которое я бы использовала, чтобы описать себя. Опоздала.

Я не опоздала. Еще нет. Но мне нужно было называть себя ужасными словами.

— Опоздала, — сказала я, проезжая через бульвар Санта-Моника. — Конечно, здесь пробки, и я опаздываю.

Я сосредоточилась на том, чтобы добраться до центра города, не убив себя или кого-либо еще. Мои руки ослабли, дыхание замедлилось, и я приехала цела и невредима. Проверила себя в зеркало заднего вида. У меня даже не получилось рассмотреть себя. Я выглядела как маска Фионы Дрейзен.

К черту. Я сделала глубокий вдох и вышла из машины.

Ирвинг Виттенштейн был лучшим фотографом знаменитостей в Голливуде. Был им, когда мы встретились, — в среду после того, как Дикон запустил пальцы под мою юбку, когда я вышла из Вестонвуда, — и он остается лучшим. Достоин того, чтобы не отменять назначенную полгода назад встречу в самый худший период моей жизни.

У него была студия в самом центре города между швейной фабрикой и складом мексиканской еды.

— Привет, — сказала я, когда он открыл дверь.

Он поцеловал меня в обе щеки.

— Добро пожаловать.

Ирвинг был парнем с чисто выбритым лицом, чья рука проиграла битву с полиомиелитом в детстве. Но он сумел преподнести себя как красивого и компетентного человека, и когда впервые сделал мою фотографию, я посмотрела на результаты и почувствовала, словно камера увидела меня изнутри.

В то время это казалось мне хорошей работой. Тогда я была молода и глупа, ну или просто глупа. Это было до Вестонвуда и за несколько дней до того, как Дикон взял меня под контроль.

Это было до Уоррена.

Я поняла, что стараюсь не думать об этом. Сказала себе, что со мной все в порядке, но если со мной все в порядке, я бы не думала об этом все проклятое время.

— Выглядишь отдохнувшей, — сказал Ирвинг у двери. — Твоя команда здесь.

Моя команда. Точно. У меня был стилист. Специалист по макияжу. Специалист по корректировке макияжа. Стилист по одежде. Нейл-мастер. И у каждого из них был свой помощник.

Все как обычно.

С улыбкой опустила ладонь на его изувеченную руку.

— Хочешь сделать что-то реальное?

— Для «Вэнити Фэйр»? Скорее всего, нет.

Я не думала, что стану саботировать съемку. Были мысли вознести ее на новый уровень. Больше ничего старого, ничего знакомого. Я вошла в зеленую комнату и была тут же атакована смехом и поцелуями. Кто-то вручил мне бокал с выпивкой. Я слышала слова «порошок» и «кокаин» в вопросах.

— Прекратите! — приказала я, поднимая руки. Напиток пришлось поставить.

У них были огромные, подведенные черным карандашом глаза, и распахнутые красные губы.

— Я снимусь по-другому. Вам заплатят, но выметайтесь отсюда. — Я указала на дверь. — Будьте здесь для следующей сьемки.

Они выскочили, оставив меня одну с Ирвингом и Пайпер Ландгрен, редактором «Вэнити Фэйр». С короткими платиново-белыми волосами и в мягком синем пиджаке от японского дизайнера она выглядела, как реклама для Нью-Йорка.

Как только последняя девушка из моей команды вышла, Пайпер медленно захлопала.

— Потрясающее представление.

Я поцеловала ее в одну щеку, затем в другую.

— Значит, позже наложить макияж в фотошопе? — спросила она.

— О, заткнись. — Я припудрила нос. Нанесла тональный крем, тушь на ресницы, помаду. Не более. — Давайте еще раз войдем в историю.

— Ты снова обнажишься? — спросила она, подняв брови.

Я не знала, чего хотела от первого кадра, но в мыслях не было ничего, что могло вызвать фурор.

Последняя обложка «Вэнити Фэйр», для которой я снялась, возбуждала меня и пугала до чертиков. Я обнажилась, оставив лишь туфли и издание «Первого прикосновения», прикрывая им то, что нельзя печатать в журнале. Сама книга была о женщине, понимающей, что ей нужно унижение и доминирование над ней — путешествие, которое я собиралась начать с первым кадром и закончить со вторым.

В русло первой сьемки я влилась автоматически, и когда надела шелковую ткань, которая, словно воздух, коснулась моей кожи, я вздрогнула.

Дикон присутствовал на первой сьемке.

Человек, которого я едва знала.

Он появился, потому что знал Ирвинга, и я попросила его остаться. Ирвинг держал все под контролем, но Дикон отвлекал меня огнем в своем взгляде.

— Если собираешься раздевать меня взглядом, — сказала я ему в комнате, полной людей, — почему бы просто не попросить меня снять одежду?

Комната погрузилась в тишину. Кто-то отключил музыку. Пайпер прикусила конец карандаша и посмотрела на Дикона, словно хотела оседлать его, но он сосредоточился на мне.

С полуулыбкой он ответил:

— Сними одежду.

Это было неприлично, но сказано не с подтекстом «Покажи мне свои сиськи», что я делала сотни раз даже будучи трезвой. Это было произнесено обычным тоном, и это был приказ.

Я расстегнула рубашку, стилисты и друзья завыли и засвистели, хлопая со всех сторон. Пайпер выглядела неуверенной. Глаза Дикона не отрывались от моих.

— Выйти! — крикнул Ирвинг, размахивая здоровой рукой, удерживающей камеру.

Я продолжала расстегивать пуговицы, потому что кроме меня и Дикона в комнате никого не осталось. Ирвинг, чертовски невероятно выполняя свою работу, сделал те фотографии. Я была вскрыта, возбуждена, под кайфом от тех маленьких черных таблеток и мужчины с голубыми глазами.

Дикон был тем, кто поднял «Первое прикосновение» с лавки и протянул мне, чтобы я прикрыла себя. Я опустилась на колени и открыла рот. Раздвинула колени в сторону и поставила книгу между ног. Прикрыла руками свою маленькую грудь.

Книга была отражением того, как я себя чувствовала, как хотела себя почувствовать. Как я выглядела. Словно униженная шлюха, имеющая тону денег.

Обложка стала известной, и если до этого папарацци не могли насытиться мною, то после этого их голод стал сильнее.

Я не собиралась сниматься без макияжа, когда получила заказ на вторую съемку. Пайпер открыла свой телефон, но Ирвинг забрал его у нее. Он был великолепен. После Вестонвуда он был единственным, кому я могла доверить свою сьемку.

Никому нельзя было доверять.

Нужно было остаться дома, где бы он ни был. Залезть в свой пыльный домик на Венис Бич и вытянуться посередине на полу. Позволить солнцу пропитать меня лучами и удержать все мое дерьмо во мраке. Потому что мрак жил там, где были они все. Дикон. Уоррен. Эллиот. Дебби. Даже Виллем, который раздражал меня до охренения.

Но софиты, жара, взгляды всех этих людей на мне…

— Ты в порядке, Фиона? — спросил Ирвинг, опуская камеру. Он поменял пленку. — Я собирался снять кое-что для большого формата, но если у тебя не получается…

— Мы не можем перенести, — сказала Пайпер.

— У меня получится, — сказала я. — Я в порядке.

Потому что нахер Пайпер Ландгрен из «Вэнити Фэйр». Я могла переключиться в мгновение ока. Это была моя работа, мать вашу. Это все, что я должна была сделать. Ходить на вечеринки, позволять видеть себя на вечеринках, фотографироваться между вечеринками.

— Со стробоскопом я начну снимать медленнее, — сказал он, со щелчком вставляя крупноформатный картридж в камеру. — Так что никаких быстрых движений. — Он поставил камеру на штатив.

— Хорошо. — Я кивнула больше себе, чем ему.

— Фиона?

— Ирвинг?

— С тобой все в порядке?

— Ты хочешь, чтобы я повторила свое безопасное слово? Или просто поверишь мне?

Вечеринка.

Люди на вечеринках.

Фотографии между вечеринками.

Я посмотрела в камеру и развернула свое бедро вправо.

— Откройся, Фиона, — сказал Ирвинг.

Вспышка, и я раскрылась. Обнажая душу. Срывая кожу и маску. Сжигая всю оборону дотла. Дело не во вспышке. Время тоже имело значение. Линза обнаружила трещины. Он сказал мне открыться за миллисекунду до того, как я решила не сдерживаться. Вспышка, и Пайпер, прикусившая карандаш, и платье за четыре тысячи долларов, и голос Дикона, говорящего, что он не собирается разрушать меня, и та чертова гусеница перед моим лицом, пока я была мелкой, готовой на все шлюхой с поврежденной кожей между ягодицами — от всего этого я начала задыхаться.

Буквально задыхаться.

Задыхаться от слюны и желчи, которые вырвались из меня рыданием. Часть меня погрязла в мыслях, пока я смотрела на себя, наблюдала за разрушением с кристальной ясностью и говорила себе: «Что ж, я думаю, мы делаем это сейчас, не так ли?»

И я сделала это. Опустилась на колени и зарыдала. Каждая унция боли проскальзывала у меня на лице. Мой нарциссизм и отвращение к себе. Моя моральная опустошенность и эмоциональная наполненность. Я не была готова к боли. Меня не растили для нее. И это было больно. Болело все. Я чувствовала себя такой одинокой, такой брошенной, такой бесполезной и в то же время такой лелеемой и ценной, обремененной обязанностью перед незнакомцами, от которых не могла избавиться. Не из-за того, что я сделала. Не из-за того, что причинила боль Дикону. Не из-за этой грязной ненависти, которую была не в силах игнорировать.

Я не знала, что говорила, пока выкручивала свое тело и плакала. Крупный формат был забыт, камера щелкала, даже когда я стояла на коленях и смотрела на свои сложенные чашечкой ладони, на которых заметила ниточку слюны. Я думала о том, как сильно они напоминают мне листья, и как полоса размазанной туши на моей ладони напоминала гусеницу. И я разозлилась.

В моей жизни было все. Я разбивала машины, тратила деньги, принимала больше наркотиков, чем мое тело было способно выдержать. И Уоррен принадлежал к моему окружению. Его не станет. Я знала это. Единственный, кто мог наказать его за то, что он сделал, это я.

Я посмотрела на потолок и закричала, радуясь своему гневу. Черная тушь и красная помада размазались по моим щекам. Платье сползло, обнажив грудь.

Позже они спросят меня, понимала ли я, что меня снимали. Понимала. Конечно, понимала. Я была рождена для камеры. Но я также была рождена, чтобы быть перед ней честной.

Я была рождена для вечеринок.

Рождена быть увиденной на вечеринках.

Для сьемок между вечеринками.

И в этом была моя сила.

Эта жизнь была моей. Нахер всех, кто пытался отнять ее у меня.