– Харви – наркоман, и он начнет плакать, даже если просто посмотреть в его сторону, – натянуто отвечаю я.

Гриер на секунду поднимает брови, а потом поправляет очки.

– Вопрос: «Как вел себя мистер Ройал во время боев?» Ответ: «Обычно он притворялся, что спокоен».

– Притворялся? Но я и был спокоен! Это же бои в доках. На кону ничего не стояло. Не из-за чего было нервничать.

Гриер продолжает читать.

– «Обычно он притворялся, что спокоен, но стоило вам сказать хоть слово о его матери, он мигом слетал с катушек. Примерно год назад какой-то парень назвал его мать шлюхой. И он так отделал его, что бедняге пришлось лечь в больницу. После этого Ройалу запретили драться. Тому парню он сломал нос и выбил глаз». Вопрос: «Значит, потом он больше никогда не дрался?» Ответ: «Нет. Спустя где-то шесть недель он вернулся. Разрешение на бои давал Уилл Кендалл, и он сказал, что Ройал может вернуться. Остальные не стали спорить. Но я думаю, что Ройал заплатил Кендаллу».

Я смотрю в пол, чтобы Гриер не увидел чувства вины в моих глазах. Я действительно заплатил Кендаллу. Парень хотел поставить на свою спортивную тачку новый двигатель, который обошелся бы ему в две штуки баксов. Я дал ему денег и вернулся в доки.

– Ничего не хочешь сказать? – спрашивает Гриер.

Я испытываю неловкость, пытаюсь придать своему лицу безразличный вид и пожимаю плечами.

– Да, все это правда.

Гриер делает очередную пометку.

– Кстати, раз уж речь зашла о твоих драках из-за матери… – Умолкнув, он поднимает еще один подшитый к делу документ. – Ломать челюсти, похоже, стало твоим хобби.

Я сжимаю зубы и с каменным лицом смотрю на адвоката. Уже понятно, о чем пойдет речь.

– Остин Маккорд девятнадцати лет до сих пор жалуется на проблемы с челюстью. Ему пришлось шесть месяцев питаться мягкой пищей, потому что его челюсть была зафиксирована проволокой. Ему понадобилось установить два зубных имплантата, и он по сей день испытывает трудности во время еды. Когда мистера Маккорда спросили о причинах его травмы, он… – Гриер встряхивает лист, – простите за каламбур, не мог открыть рот, но друг Маккорда объяснил, что у последнего произошла стычка с Ридом Ройалом, в результате чего он и получил эту серьезную лицевую травму.

– Зачем вы читаете мне это? Вы же лично заключили сделку с Маккордами и заверили нас, что она конфиденциальна.

Что касается самой сделки, то папа создал фонд, чтобы оплатить Маккорду четыре года обучения в университете Дьюка. Взглянув на своего отца, я вижу, что он тоже пребывает в смятении. Его губы сжаты в тонкую линию, глаза покраснели, как будто он не спал несколько ночей подряд.

– В случае уголовного дела конфиденциальность подобных сделок не имеет значения. Свидетельские показания Маккорда рано или поздно могут потребовать в суд в качестве доказательства против тебя.

Я снова поворачиваюсь к Гриеру.

– Он сам виноват.

– И снова лишь потому, что назвал твою маму плохим словом.

Что за бред?! Как будто Гриер не стал бы защищать свою мать, которую грубо обозвали.

– Хотите сказать, что мужчина не вступится за честь женщины, тем более если она член семьи? Любой присяжный посчитал бы это оправданием.

Любой мужик с юга не оставил бы подобное оскорбление безнаказанным.

Именно поэтому Маккорды согласились на сделку. Они понимали, что в их случае никакого дела возбуждено не будет, особенно против моей семьи. Нельзя назвать чью-то мать наркозависимой шлюхой и выйти сухим из воды.

Черты лица Гриера каменеют.

– Если бы я знал, что ты будешь замешан в столь сомнительных деяниях, то не стал бы предлагать твоему отцу уладить это дело финансово. Я бы посоветовал ему военное училище.

– О, так это была ваша идея? Потому что папа всегда угрожает военным училищем, когда ему не нравится наше поведение. Значит, это вас нам нужно благодарить, – с сарказмом говорю я.

– Рид, – одергивает меня отец, стоящий у книжных полок.

Он впервые заговорил с тех пор, как мы вошли сюда, но я наблюдаю за его лицом – оно становится все мрачнее и мрачнее.

Гриер сердито смотрит на меня.

– Мы с тобой в одной команде. Не нужно ругаться со мной, мальчик.

– Не называйте меня мальчиком. – Я тоже сердито смотрю на него, опустив руки на колени.

– А то что? И мне сломаешь челюсть?

Его глаза опускаются на мои ладони, которые я непроизвольно сжал в кулаки.

– К чему вы ведете? – бормочу я.

– Я…

Ему мешает продолжить тихий звонок телефона.

– Мы сейчас продолжим. – Гриер берет со стола глянцевый мобильный телефон и смотрит на экран. Потом хмурится. – Мне нужно ответить, извините.

Когда адвокат выходит в коридор, мы с папой обмениваемся тревожными взглядами. Но он закрыл за собой дверь, и нам ничего не слышно.

– С такими показаниями мои дела плохи, – ровным голосом говорю я.

Папа угрюмо кивает.

– Да, похоже, что так.

– Если судить по тому, что там написано, то я какой-то псих. – От бессилия становится трудно дышать. – Но это же чертов бред! Ну и что с того, что мне нравится драться? Ведь есть парни, которые боями зарабатывают себе на жизнь: боксеры, бойцы ММА[10], рестлеры – однако я ни разу не слышал, чтобы кто-то называл их кровожадными маньяками.

– Знаю. – Папин голос звучит необычно мягко. – Но дело не в боях, Рид. У тебя взрывной характер. Ты…

Он умолкает, потому что дверь распахивается, и в проеме появляется Гриер.

– Я только что говорил с помощником окружного прокурора, – говорит адвокат странным голосом. Он как будто озадачен чем-то. – Этим утром пришли результаты вскрытия Брук.

Мы с папой выпрямляем спины.

– Тест ДНК ребенка? – медленно выговаривая слова, спрашиваю я.

Гриер кивает.

Я делаю вдох.

– И кто же отец?

И вдруг мне становится… страшно. Я понимаю, что никак не могу быть отцом этого ребенка, но вдруг какой-нибудь продажный работник лаборатории подделал результаты? Что если Гриер сейчас откроет рот и произнесет…

– Ты.

До меня только через секунду доходит, что он обращается не ко мне, а к отцу.

Глава 23

Рид

В кабинете повисает тишина. Мой отец в изумлении таращится на адвоката. Я таращусь на отца.

– В смысле мой? – Замученный папа смотрит на Гриера. – Это невозможно. Я сделал…

«Вазэктомию», – мысленно заканчиваю я за него. Когда Брук объявила о том, что беременна, папа был уверен, что ребенок не его: он сделал операцию сразу после того, как мама родила близнецов. Я тоже был уверен, что ребенок не мой, потому что уже полгода как не прикасался к Брук.

Выходит, только один из нас был прав.

– Анализ это подтвердил, – отвечает Гриер. – Отец ты, Каллум.

Папа тяжело дышит. На мгновение его глаза словно застилает пелена.

– Пап, – робко зову я его.

Он смотрит на потолок, как будто ему слишком больно смотреть на меня. На его скулах ходят желваки, а потом отец судорожно вздыхает.

– Я думал, она лгала мне. Она не знала, что я сделал вазэктомию, и я думал… – Снова вдох. – Я думал, отец кто-то другой.

Да, он решил, что это я. Но я не могу винить отца за то, что он пришел к такому выводу. Он знал о нас с Брук, так что все вполне понятно. Однако он не мог допустить даже мысли о том, что ребенок может оказаться его.

Я сочувствую папе. Он хоть и не любил Брук, но мог бы стать хорошим отцом ее ребенку. Наверное, сейчас ощущение потери убивает его.

Папа тяжело вздыхает и только потом переводит взгляд на меня.

– Я еще нужен тебе или сам справишься?

– Сам справлюсь, – угрюмо отвечаю я, потому что он, очевидно, едва может держать себя в руках.

Отец кивает.

– Хорошо, крикни, если я тебе понадоблюсь.

Он нетвердой походкой покидает кабинет. После секунды тишины Гриер спрашивает меня:

– Готов продолжить?

Я слабо киваю.

– Хорошо. Давай поговорим про Эллу О’Халлоран. – Порывшись в огромной груде документов, адвокат вытаскивает еще несколько страниц. – Элла О’Халлоран, ранее известная как Элла Харпер, семнадцать лет. Сирота, три месяца назад ее нашли в Теннесси, где она танцевала в стриптиз-клубах, скрываясь под личностью тридцатипятилетней женщины.

Всего каких-то три месяца? У меня же такое чувство, будто Элла всегда была частью моей жизни. В висках начинает стучать злость.

– Не говорите о ней.

– Мне придется говорить о ней. Она замешана в этом деле, нравится тебе это или нет. Вообще-то, Харви упомянул, что ты несколько раз приводил ее с собой на бои. Но вид крови ее не пугает.

– К чему вы ведете? – сквозь зубы повторяю я свой недавний вопрос.

– Давай пройдемся по другим показаниям, ладно? – Он резко поднимает в воздух новый лист бумаги. – Вот это показания Джордан Каррингтон.

– Джордан Каррингтон до смерти ненавидит Эллу.

Но Гриер снова игнорирует мои замечания.

– «Мы пригласили Эллу на прослушивание в группу поддержки. Она вошла в зал и с гордым видом прошлась по нему в одних только трусиках и лифчике. У нее нет ни стыда ни совести. Это же позор! Но Риду почему-то это нравится. Он никогда не вел себя так до тех пор, пока не появилась она. Раньше он всегда вел себя прилично, но она пробудила в нем самые худшие качества. Если она рядом, то он становится невообразимо грубым».

– Я в жизни не слышал подобного бреда! Джордан приклеила скотчем к стене Астор-Парка какую-то девятиклассницу, а я, значит, невообразимо грубый? Элла никак на меня не повлияла.

– То есть ты хочешь сказать, что склонность к насилию у тебя была еще до того, как появилась Элла?

– Вы переиначиваете мои слова, – огрызаюсь я.

Он резко смеется.

– Это все цветочки по сравнению с тем, что будет ждать тебя на суде. – Он откидывает в сторону показания Джордан и поднимает следующий лист. – Это показания Эбигейл Уэнтворт. Судя по всему, вы встречались, но лишь до тех пор, пока ты не причинил ей боль. Вопрос: «Какие чувства вы испытываете к Риду?» Ответ: «Он причинил мне боль. Очень-очень сильную боль».

– Я и пальцем ее не тронул, – горячо возражаю я.

– Вопрос: «Как именно он причинил вам боль?» Ответ: «Я не могу говорить об этом. Это очень мучительные воспоминания».

Я вскакиваю из кресла, но Гриер неумолим.

– «Допрос прерван, потому что допрашиваемая сильно расстроилась и никак не могла успокоиться. Необходимо будет вернуться к этому вопросу».

Я с силой сжимаю спинку кресла.

– Я бросил ее. Мы встречались, но потом я уже больше не испытывал к ней никаких чувств и бросил ее. Но я не причинял ей никакой физической боли. Я ранил ее чувства, и мне очень жаль, но вряд ли она так уж сильно горюет обо мне, потому что в прошлом месяце переспала с моим братом.

Гриер вскидывает левую бровь. У меня появляется непреодолимое желание связать его и сбрить к чертям любую растительность на его голове.

– Отлично. Присяжные с удовольствием послушают о твоих братьях, которые тоже склонны к девиантному поведению.

– Это с чего вдруг?

Адвокат снова шелестит бумагами.

– У меня здесь наберется штук десять показаний, где говорится о том, что двое из них встречаются с одной и той же девушкой.

– Какое отношение это имеет к делу?

– Это лишь покажет присяжным, в какой обстановке вы живете. Что ты подросток из привилегированной семьи, который то и дело влипает в неприятные ситуации. Твой отец подчищает за тобой концы, откупаясь от жалоб и судебных исков.

– Я ломаю челюсти, но не женщин.

– Ты был единственным, кого зафиксировали камеры на входе в здание в тот вечер, когда погибла Брук Дэвидсон. Значит, у тебя была потенциальная возможность. Она была беременна…

– Но ребенок не мой, – возражаю я, – а папин.

– Да, однако ты тем не менее занимался с ней сексом, и Дина О’Халлоран даст показания. Это мотив. Твою ДНК обнаружили у нее под ногтями, вполне возможно, что она пыталась бороться с тобой. Перевязка на твоем боку была сделана позже тем же вечером. В твоем прошлом немало случаев физического насилия, в частности, когда на словах порочат репутацию близкой тебе женщины. У твоей семьи, позволь мне процитировать мисс Каррингтон, нет ни стыда ни совести. Не будет преувеличением сказать, что ты мог и убить, если чувствовал, что тебе угрожают. Это средства. Ну и, наконец, у тебя нет алиби.

Когда мне было четыре или пять, Гидеон столкнул меня в бассейн. Тогда я еще плохо умел плавать, что небезопасно, если живешь на берегу океана. Я спорил с мамой, потому что не хотел залезать в воду, и вот Гидеон поднял меня и бросил в бассейн. Вода накрыла меня с головой, попадая в уши. Я барахтался, как беспомощная глупая рыба на суше, и думал, что никогда не выберусь на поверхность. Я бы, наверное, так и вырос, боясь воды, если бы Гидеон не вытащил меня, а потом снова не бросил в бассейн, и так несколько раз, до тех пор пока я не усвоил, что вода не собирается убивать меня. Я по-прежнему помню свой страх и отчаяние.