– Да, как вы можете говорить такое? Время придет… я надеюсь… и вы его полюбите.

– Я не сомневаюсь, – заметил он, удивившись странной связи между Марианной и неким Уиллингби, и не стал больше касаться этой темы.


Эдвард гостил у Дэшвудов неделю. Миссис Дэшвуд уговаривала его задержаться еще, но он был так занят своими делами, что не мог оставаться дольше. Он собрался в дорогу как раз тогда, когда его друзья успели к нему привязаться, да и сам он не хотел уезжать. Он мрачнел при одной мысли об отъезде, говорил, что в Норланде он страдает от безделья, а в Лондоне у него нет друзей. Но выбрать одно из двух зол: Норланд или Лондон он был всё-таки обязан, хотя его истинное счастье – быть с ними… Эдвард благодарил их за гостеприимство и доброту, но, несмотря на все просьбы, и его собственные желания, собирался в дорогу.

Элинор объясняла эту двойственность поведения трудным характером его матери, о котором она знала не понаслышке. Тем не менее, этот скверный нрав миссис Феррарс был главной удачей Элинор, так как на нее можно было списать все, чтобы обелить ее сына и с удовлетворением объясняла всем его разочаровывающее общее состояние души рабским повиновением своей родительнице. Хотя, все это было очень больно, но Элинор не нужно было выдумывать всевозможных оправданий Эдварду, какие ее мать всё время искала для Уиллингби. Его жажда душевности, открытости, и последовательности – была самой большой противоположностью его независимости в противовес мнения и решений миссис Феррарс. Он не торопился под крыло своей матери. Элинор представила себе, как она, должно быть, будет рада, когда все эти проблемы исчезнут, миссис Феррарс будет отстранена от власти, и ее сын будет свободен по пути к своему счастью. От этих желаний она перешла к размышлениям о поведении Эдварда и о том, как каждый его взгляд или жест доказывали его расположение к ней… Да, и этот, явный знак любви, который он носит вокруг своего пальца…

– Я думаю, Эдвард, – сказала миссис Дэшвуд, когда они завтракали в день отъезда, – вы были бы счастливым человеком, если бы освоили какую-нибудь профессию или нашли себе дело по душе. Конечно, это может не понравиться вашим друзьям. Так как у вас будет меньше времени для них, но зато у вас была бы одна хорошая черта – вы точно знали, куда ехать, покидая друзей.

– Поверьте, я и сам уже давненько задумываюсь об этом. Я очень страдаю от того, что не нашел в жизни дела, которое бы поглотило меня целиком. Я устал от своей свободы и от бездеятельности.

Но, к несчастью, моя беда и беда моих друзей в том, что мы – пустые, бесполезные существа. Мы никогда не могли сами выбрать себе профессию. Я всегда предпочитал и предпочту церковь. Хотя моя семья категорически против. Они видят меня в армии. Но это совершенно не моё! Джентльменам приличествует заниматься законодательством, и многие молодые люди, которые имеют места в Парламенте, в этом весьма преуспели и разъезжают по городу на хорошо известных экипажах. Но у меня не было ни способностей, ни желания заниматься законами. И я не мог переступить через себя даже ради своей семьи.

Что же касается военно-морского флота, то в нем есть своя привлекательность… Но я уже староват для того, чтобы начать службу во флоте. В связи с тем, что у меня нет необходимости приобретать какую-либо профессию вообще, то я могу позволить себе быть богатым и франтоватым без красного мундира в своем прошлом, как некоторые. Если Праздность провозглашается самым лучшим достижением и наделяется почетом, то молодой человек восемнадцати лет не так уж искренне желает чего-то еще, как соответствовать мнению своих друзей, что лучше ничего не делать. А я все же поступил в Оксфорд, но праздно не занят ни чем до сих пор!

– Из всего этого я могу сделать только один вывод, – сказала миссис Дэшвуд, – раз вы не нашли счастья в безделье, что ваши дети будут более удачливы и найдут дело по душе в предпринимательстве и торговле, как Колумелла.

– Дети? Они обязательно будут, – он сказал, вполне серьезно. – И пусть будут совсем не похожи на меня – в чувствах, делах, образе жизни – во всем.

– Полноте, полноте. Это всего лишь минутный порыв, Эдвард! Вам просто не хочется уезжать. Такому воображению, как у вас, может позавидовать любой. Но помните, что боль разлуки с друзьями чувствует любой человек, не зависимо от того, учится он или уже занят государственными делами. Знайте же, что ваше личное счастье сейчас ни в чем другом, кроме как в Терпении или, точнее сказать, в Надежде. Ваша мать со временем обеспечит вам ту независимость, которая вам предназначена по праву. Это ее святая обязанность, и это непременно произойдет! Хотя можно ждать и долго, пока она не поймет, что ее счастье в защите ваше юности от прозябания в неудобстве. Несколько месяцев могут перевернуть всю жизнь!

– Я готов ждать долгие месяцы, лишь бы получить, наконец, самостоятельность.

Эта тоска, хотя и не передалась миссис Дэшвуд, сделала их прощание еще печальнее. На Элинор расставание произвело такое тягостное впечатление, что ей не без труда удалось совладать со своими чувствами. Но она твердо решила не подавать виду и уже тем более не уподобляться своей сестре, которая еще больше растравляла свою печаль, и старалась не проводить свободное время в молчании, одиночестве и безделье.

Едва за Эдвардом захлопнулась дверь, как Элинор села за рисовальный столик и весь день находила для себя какие-то дела, не упоминала о нем, но и не вздрагивала, когда его имя произносили в ее присутствии, стараясь вести себя с домашними, как обычно, чтобы не доставлять беспокойства матери и Марианне.

Такой самоконтроль Элинор, заставил Марианну по-новому посмотреть на свои чувства, и их показной драматизм постепенно сошел на нет.

Без всякого отчуждения от своей семьи, прогулок в одиночестве подальше от дома и бессонных ночей, Элинор тем не менее постоянно думала об Эдварде. Перспектива их отношений была туманна и она старалась не строить иллюзий, но и терзать свою душу понапрасну, вспоминая о нем то с нежностью, то с жалостью, то с недоверием, то с рассудительностью. Если она и оставалась в одиночестве, то это происходило случайно, находясь вместе в гостиной мать и дочери часто молчали, занятые своими делами. В эти минуты Элинор с особенным удовольствием предавалась своим мыслям о возлюбленном, которые переносили ее то в прошлое, то в будущее, в которое ей так хотелось заглянуть.

Однажды утром, занятая своими мыслями об Эдварде, она увлеченно делала наброски за своим рисовальным столиком, как вдруг ее внимание привлек звук закрывающейся входной калитки. Элинор повернулась к окну и увидела большую компанию, подходившую к дому. Среди них были Сэр Джон, Леди Миддлтон и миссис Дженнингс, а также джентльмен и леди, которые не были ей знакомы. Сэр Джон сразу заметил ее у окна, покинул компанию, и знаком попросил ее распахнуть окно, чтобы поговорить с ним один на один. Гости остановились от сэра Джона всего-то в двух шагах и прекрасно могли слышать их разговор, не обращая на них внимания сосед торжественно произнес:

– Смотрите, мы привели с собой новых гостей. Как они вам?

– Тише, они могут услышать!

– Не важно, если они и услышат. Это всего лишь Палмерсы. Шарлота очень симпатичная, я могу вам сказать. Вам как раз отсюда должны быть хорошо видны все ее достоинства.

Так как Элинор могла увидеть ее через несколько минут в своей гостиной, не высовываясь бесцеремонно в окно, то она всего лишь вежливо промолчала на предложение сэра Джона.

– А где же наша Марианна? Неужели она сбежала прочь, увидев нас? Я вижу, что ее инструмент открыт.

– Она, наверное, гуляет, – ответила Элинор.

Поддержать разговор у распахнутого окна решила и общительная миссис Дженнингс, которой не хватало терпения дождаться, пока откроется дверь. В несколько стремительных прыжков она оказалась у подоконника и сразу засыпала Элинор вопросами, на которые и не собиралась услышать ответ:

– Как вы поживаете моя дорогая? Как чувствует себя миссис Дэшвуд? А где же ваши сестры? Что? Вы совсем одна? Тогда вы будете рады небольшой компании, присоединившейся к нам. Я привела с собой еще одну дочь с мужем. Повидать вас. Подумать только, как быстро они приехали! Вчера вечером за чаем я вдруг услышала, что к дому подъехал экипаж. Но я представить себе не могла, что это они, решила, что это полковник Брэндон вернулся. Я так и сказала сэру Джону: «Кажется, к нам пожаловал полковник Брэндон».

На этом самом интересном месте Элинор вынуждена была встать и отойти от окна, чтобы, наконец, пустить всю компанию в дом. Леди Миддлтон как раз представляла ей своих родственников, когда по лестнице вниз спустились миссис Дэшвуд и Маргарет. Все расселились в гостиной, разглядывая друг друга, а миссис Дженнингс как только вошла в коридор под руку с сэром Джона продолжила свой рассказ о несостоявшейся встрече с полковником Брэндоном.

Миссис Палмер была на несколько лет моложе Леди Миддлтон и совершенно не похожа на нее. Она была симпатичная маленькая толстушка-хохотушка. Ей недоставало элегантности старшей сестры, но в общении она была куда более приятной. Она вошла с искренней улыбкой, улыбалась во время всего разговора, за исключением тех моментов, когда заразительно смеялась, и откланялась тоже с улыбкой. Ее мужем был суровый молодой человек лет двадцати пяти – двадцати шести, по его молчаливому виду окружающие должны были догадаться, что он на редкость умен и изыскан, он не стремится понравиться своим новым знакомым, да и они, похоже, также безразличны ему. Он вошел в комнату с сосредоточенным выражением лица, слегка поклонился всем леди и без слов, обведя их всех быстрым взглядом, поднял газету со столика и уткнулся в нее, просидев так до самого ухода.

Миссис Палмер, в противоположность супругу, была сама общительность, она говорила без умолку и восхищалась всем, что замечал ее быстрый взгляд в этой гостиной.

– Ну, что за восхитительная комната стала, просто прелесть, сударыня! У вас такой тонкий вкус, миссис Дэшвуд! Я была здесь в свой прошлый приезд, но теперь этот дом просто не узнать. Я всегда считала, что это миленькое местечко, но вы сделали его еще милее! Только посмотри, сестрица, как уютно все здесь! Я бы сама не отказалась от такого славного домика. Разве не так, мистер Палмер?

Мистер Палмер не удостоил ее ответом, и даже не оторвал глаз от газеты.

– Мистер Палмер не слышит меня, – сказала она, смеясь, – Не подумайте, что он глухой. Он не слышит меня временами. Ха-ха-ха!

Для миссис Дэшвуд это было нечто новое в отношениях мужа и жены, она никогда раньше не предполагала, что к невниманию супруга можно относиться с иронией, и посмотрела на эту пару с явным удивлением.

Миссис Дженнингс этого как будто не заметила, так как сама говорила так громко, как только могла, чтобы привлечь всеобщее внимание к своему еще не оконченному рассказу о том, как она перепутала экипаж зятя и полковника Брэндона. Миссис Палмер рассмеялась от души, вспомнив, как мать удивилась, увидев в гостиной именно их и все признались, что это был действительно отличный сюрприз.

– Поверьте, мы все так обрадовались, когда увидели друг друга! – добавила миссис Дженнингс, наклоняясь в сторону Элинор и говоря тихим голосом, как будто никто другой этого не слышал, хотя все они сидели рядом в маленькой гостиной. – Но вместе с тем, я не могла поверить, что они так быстро примчались. Ведь они были в Лондоне по делам и, как вы знаете, – она кивнула в сторону своей дочери, – это так опасно в ее положении, но она так захотела присоединиться к нам, так хотела увидеть всех вас!

Миссис Палмер засмеялась и сказала, что это ей повредит.

– Она собирается рожать в феврале, – продолжала миссис Дженнингс.

Леди Миддлтон решив, что ее мать и так рассказала знакомым слишком много, вдруг громко спросила мистера Палмера, есть ли какие-нибудь новости в газетах.

– Нет, ни одной вообще, – ответил он.

– А вот и Марианна, – воскликнул сэр Джон, – И сейчас, Палмеры, вы увидите ужасно красивую девушку.

Он немедленно вышел в прихожую, открыл входную дверь и провел ее внутрь. А миссис Дженнингс спросила ее с порога, не приходилось ли ей бывать в Алленхэме. Миссис Палмер засмеялась так откровенно, что все поняли, она в курсе последних событий, а мистер Палмер оторвался от газеты, внимательно посмотрел на Марианну, как только она вошла в комнату, оценивая несколько минут, и затем, вздохнув, опять вернулся к чтению. Миссис Палмер заметив это, вдруг вспомнила о рисунках, которые были развешаны по стенам, и даже привстала, чтобы лучше их рассмотреть.

– О! Дорогая Элинор, как они красивы! Да, как восхитительны! Правда, сударыня, посмотрите, как милы! Я могу заявить, что они вполне обворожительны! Я могла бы смотреть на них, и смотреть все время! – сказала она и снова села на стул, мгновенно забыв о том, что висит на стенах в комнате.

Когда леди Миддлтон поднялась, чтобы уходить, мистер Палмер поднялся тоже, положил газету, выпрямился и осмотрелся вокруг.