Элинор улыбнулась в душе и, повторяя тон ее брата, ответила:

– У леди, я так понимаю, мнения никто не спрашивает?

– Мнения? Что это вы имеете в виду?

– Я только имею в виду, судя по вашей манере говорить, это значит, что для мисс Мортон все равно, будь то Эдвард или Роберт!

– Естественно! Здесь нет никакой разницы, так как теперь Роберт рассматривается как старший сын. Помимо всего прочего, они оба очень покладистые молодые люди, и я даже не знаю, чем один лучше другого!

Элинор ничего на это не сказала. Мистер Джон помолчал немного, затем он продолжал:

– Только в одном, моя дорогая сестра, – сказал он, вежливо взяв ее за руку и произнося шепотом, – я могу вас заверить и это сделаю, что должно вас порадовать. У меня появилась причина подумать, право, я знаю это из очень надежного источника, иначе я бы это и не повторял. Конечно, не то, чтобы мне сказала сама миссис Феррарс, но ее дочь говорила, а я узнал это от нее, что, вкратце, прежняя претендентка была бы более предпочтительнее, чем нынешняя. Ну, вы понимаете, о чем я? Я был чрезвычайно доволен услышать, что миссис Феррарс рассматривает это событие именно в таком свете. Очень удовлетворительные обстоятельства, вы знаете, для всех нас! «Это произошло вне наших решений, – сказала она, – Из двух зол выбрано меньшее». И она теперь придет к компромиссу, что это лучше, чем худшее. Но все это, пока, вне всякого обсуждения. Но уже не стоит говорить или даже думать об этом, все уже ушло безвозвратно. Но я, все же, скажу вам кое-что, так как знаю, что это вам понравиться, чтоб вы не имели основания сожалеть, моя дорогая Элинор. Здесь нет даже мысли, что вы поступили не так, как надо. Впрочем, для вас обстоятельства складываются весьма благополучно, и даже лучше, чем можно было предположить. Давно вы видели полковника Брэндона?

Элинор уже наслушалась всего этого предостаточно, если не для успокоения своего самолюбия, то для перенапряжения нервов и рассудка. И она обрадовалась, что ей не придется отвечать на это или услышать еще что-либо, так как вошел мистер Роберт Феррарс. После нескольких мгновений болтовни, Джон Дэшвуд узнал, что Фанни еще не доложили, что ее золовка здесь, в соседней с нею комнате, и Элинор оставили, чтоб укрепить её знакомство с Робертом, напичканным пустой радостью и самолюбованием собственной персоны. В эти дни он вовсю наслаждался внезапно свалившимся на него материнским обожанием, напротив отвергнутого за душевное благородство брата. Он сообщил, что теперь ему досталась вся материнская любовь и щедрость, несправедливо большая доля материнской любви и щедрости, которые он заслужил, по видимому, своим распущенным образом жизни, недалеким умом и ветреным сердцем.

Они с трудом провели две минуты вместе прежде, чем брат прямо задал интересующий его вопрос о том, где теперь будет жить Эдвард, неужели в коттедже? Элинор в деталях повторила ему все тоже, что сказала и Джону. Но ее рассказ произвел на Роберта совсем другое впечатление. Роберт смеялся до слез при мысли, что Эдвард будет священником, и поселится в скромном приходском домишке. А когда он живо представил, как Эдвард, надев белоснежный стихарь, будет венчать какого-нибудь Джона Кузнеца с его Мэри Обветренной, то не мог остановиться от хохота.

Элинор, хотя и ждала в молчании, когда Роберт, наконец, успокоится, все же не смогла сдержать своего пристального взгляда, который был достаточно красноречив, так как отражал ее чувства, и полностью отказывал ему в уме. Наконец, его ум был все же пробужден мудростью, не потому, что этого хотела она, о просто сам по себе.

– Простите меня, Элинор, это всего лишь безобидные шутки, – сказал он вполне серьезно, – Бедный Эдвард! Он уничтожен навсегда! Я очень жалею об этом, так как знаю, что у него были хорошие перспективы, как не у многих в этом мире. Вы не должны жалеть о нем, мисс Дэшвуд, по причине вашего мимолетного знакомства. Бедный Эдвард! Его манеры, естественно, не самые лучшие в мире. Но мы не рождены все одинаковыми. Бедный Эдвард! Вы вскоре увидите его в кругу бродяг! Можете поверить, это будет жалостное зрелище! Но, по-моему, он имеет очень доброе сердце, как никто в нашем Королевстве! Я заверяю вас и объявляю вам, чтоб никто не был так шокирован этим, как я, когда все это вырвалось наружу! Я не мог этому верить! Моя мать рассказала мне обо всем. Я, чувствуя, что медлить нельзя, сказал ей: «Моя дорогая! Я не знаю, что вы намерены предпринять! Но я, если Эдвард женится на этой женщине, я не хочу его вообще видеть, никогда!» Это то, что я сразу и сказал. Я был просто потрясен, правда! Бедный Эдвард! Он разрушил самого себя полностью, лишив себя навсегда такого великолепного общества! Но, как я прямо сказал своей матери, я нисколько этому не удивлен по причине его воспитания! Этого всегда можно было ожидать! Моя бедная мама была почти не в себе!

– А вы когда-нибудь видели его избранницу?

– Да, однажды, она была в гостях в этом доме. Я зашел на десять минут и достаточно насмотрелся на нее. Ужасная провинциалка, без всякого стиля и элегантности, и почти дурнушка. Я помню ее превосходно. Как раз тот тип девушек, которые рады поймать такого, как Эдвард. Я захотел, как только моя мать рассказала мне все, тут же поговорить с ним и переубедить его. Но было уже слишком поздно что-то менять. К сожалению, я узнал обо всем последним и даже не догадывался о помолвке, пока все не вскрылось. Возможно, если бы я узнал об этом первым или хотя бы на несколько часов раньше, всё можно было бы изменить. Я бы представил ему все в истинном свете: «Мой дорогой друг, – сказал бы я ему, – подумай, что ты собираешься делать! Ты вступаешь в самую порочащую связь, как раз такую, которую твоя семья не признает никогда! Я не думаю, что можно было быстро найти какое-либо решение. Но сейчас уже поздно. Он, должно быть, голодает, вы знаете! Это так естественно, что голодает.

Он еще раз подчеркнул этот момент с выразительностью, когда дверь отворилась для жены мистера Джона Дэшвуда, что и положило конец этому разговору. Так как она раньше ни с кем не говорила об этом событии, кроме как у себя в семье, то теперь Элинор могла наблюдать, как это отразилось на ее поведении – к надменности примешивалось смущение и попытка держаться уверенно. Но при этом она стала мягче с золовками. Узнав, что Элинор и ее сестра собираются вскоре покинуть столицу, Фанни предложила им как-нибудь навестить ее с мужем в Норланде, а Джон с любовью слушал ее прямолинейные выражения, казавшиеся ему эффектными и изящными…

Глава 22

Перед отъездом из Лондона Элинор нанесла еще один короткий визит на Харлей-Стрит, где получила последнее благословение своего брата перед дальней дорогой. Он был доволен, что сестры доедут почти до Бартона и при этом не потратят ни цента, а также тем, что влиятельный полковник Брэндон отправится вслед за ними через день или два. На этой оптимистичной ноте брат и сестра распрощались. Что же касается туманного приглашения Фанни навестить их в Норланде, если он попадется им по пути, то оно так и растворилось в придорожном тумане. Впрочем, Джон объявил Элинор, что он обязательно приедет к ней в Делафорт. Что несколько удивило ее, но она восприняла этот недвусмысленный намек просто как символ возможных «родственных встреч» за пределами Лондона.

Ей было интересно наблюдать за тем, как все друзья направляют ее в Делафорт, где она меньше всего хотела бы остановиться или жить, и уж никак не видеть там своего брата и его жену. Даже Люси, когда они прощались, умоляла Элинор заглянуть к ним, когда она будет в Делафорте.

Ранним апрельским утром две группы пассажиров выехали из своих домов на Ганновер-стрит и на Беркли-стрит, чтобы встретиться на проезжей дороге в условленном месте. Шарлотта с младенцем предполагала ехать медленнее остальных – больше двух суток, чтобы ребенка меньше укачивало в пути. Ее супруг мистер Палмер пообещал прибыть сразу в Кливленд, так как уезжал в деловую поездку с полковником Брэндоном.

Марианна покидая Лондон все же не могла спокойно проститься с домом, в котором за последние месяцы пережила столько волнений, надежд и разочарований, и предательство Уиллингби, который теперь уже был для нее потерян навсегда! Особенно тяжело ей было уезжать теперь, оставляя здесь Уиллингби с его новой удачной помолвкой, новыми планами на будущее, в которых для нее не было отведено никакой роли, кроме как проливать слезы и наблюдать чужое счастье со стороны.

Элинор собиралась в дорогу с радостью. С Лондоном ее не связывало ничего. Здесь у нее не было объекта воздыхания и никого, о ком бы она сожалела, прощаясь навсегда! Она была рада освободиться от навязанной Люси дружбы, увезти свою сестру подальше отсюда, от женитьбы Уиллингби, и полна надежды на то, что несколько месяцев в тихом в Бартоне вернут ее сестру к жизни.

Их путешествие было продумано до мелочей и шло по плану. На второй день пути они проехали через мертвенно-бледную заповедную местность Сомерсета, во всяком случае, такой она представлялась Марианне. А к полудню третьего дня достигли Кливленда.

Особняк в Кливленде красовался на пригорке и выглядел с иголочки. Новый и просторный, он еще не обзавелся собственным парком, но живописная равнина вокруг прекрасно компенсировала этот недостаток. Тем более в усадьбе были аллеи, открытые и закрытые, тенистые уголки, и каменистая дорога, проходящая сквозь посадки и ведущая прямо в лес. К самому же дому, как часовые, были приставлены высокие пушистые ели, гигантские ясени и ветвистые акации. На их фоне стройные ломбардийские тополя, смотрелись как корабельные мачты, на которых совсем скоро будут подняты бледно-зеленые паруса.

Марианна вошла в дом со смутным чувством волнения, ощущая, что находится всего в восьми милях от своего дома в Бартоне, и в тридцати милях от Комб-Магна. Не прошло и пяти минут, а она уже опять грезила, проплывая вперед по аллеям, только начинающими зеленеть, и все дальше и дальше, через Греческий храм прямо, прямо… Пока все остальные были заняты тем, что показывали малыша Шарлоты экономке, перед глазами Марианны ясно предстала картина, как она прямо по дороге уходит отсюда всё дальше на юго-восток, немного отдохнув на склоне зеленого холма на горизонте, поднимается выше и с его высоты видит Комб-Магну.

В самый «счастливый» миг она внезапно очнулась от своих сладостных грез и еще раз осознав, что в Комба-Магна уже беззвучно зарыдала из-за того, что очутилась здесь, в Кливленде, а не у себя дома! Прочувствовав все «радости» кочевой жизни и утомительных переходов из дома в дом, она предпочла бы теперь проводить последующие дни не в обществе Палмеров, а в своем собственном уединенном местечке.

Смахнув слезы, девушка вернулась в дом, и как раз вовремя, пока все остальные осматривали его. Этому увлекательному занятию, казалось, и целого дня мало. Путешественницы осмотрели все уголки усадьбы, начиная со своих комнат, которые подготовили им хозяева, заглянули в огород, полюбовались вьюнами на стенах, выслушали жалобы садовника по поводу болезни саженцев. Проходя сквозь оранжерею, Марианна отметила свои любимые цветы, а на птичьем дворе, где к разочарованию птичницы куры не сидели на яйцах, потому что были унесены лисой, она с восторгом наблюдала за выводком цыплят и даже немного развеселилась.

Утро было замечательное, прозрачное и ясное, и Марианна после обеда хотела осмотреть окрестности за пределами усадьбы, но погода резко испортилась, пошел дождь. Она была готова пойти на прогулку даже под дождем, надеясь еще раз дойти до Греческого храма, даже вечерняя сырость не смущала ее, но вот проливной дождь никак не мог стать хорошим попутчиком в низинах и на лугах, и ей пришлось остаться дома.

Этот вечер пролетел для леди незаметно. У миссис Палмер был ее ребенок, а у миссис Дженнингс – ее коврик для вышивания. Увлеченные каждая своим делом, они обсуждали оставленных лондонских друзей, вспоминали приглашения леди Миддлтон, и гадали, доедут ли полковник Брэндон и мистер Палмер в этот вечер дальше, чем до Ридинга. Элинор, которую все это мало занимало, все же участвовала в их разговоре. А Марианна, которая всегда, где бы она ни была, первым делом находила библиотеку, хотя сами владельцы ее избегали, вскоре нашла нужную книгу.

Чтобы все гости чувствовали себя как дома, со стороны миссис Палмер не требовалось ничего, кроме хорошего чувства юмора. Ее откровенная и сердечная манера общения была больше, чем просто вежливость. Ее лицо светилось добротой. Ее шутки, даже колючие, не обижали никого, а Элинор могла простить ей все, даже ее бесконечный смех.

Оба джентльмена, к огромной радости всех присутствующих, приехали на следующий день к самому позднему обеду и привезли с собой много новостей, которые в долгое дождливое утро следующего дня были как нельзя кстати.

Элинор мало знала мистера Палмера, и за короткое время их знакомства он каждый раз представал в таком неожиданном ракурсе, что теперь она даже не предполагала, как он поведет себя в кругу семьи. Но, вместе с тем, он вел себя как истинный джентльменом по отношению ко всем гостям, и только иногда был не сдержан по отношению к жене и теще. Он был прекрасный собеседник, когда был в настроении, но как все прагматичные люди не строил фантастических проектов и реалистично смотрел на вещи, чем противопоставлял себя миссис Дженнингс и Шарлоте. Что касается остальных черт его характера, то внешне он мало отличался от многих джентльменов его возраста и статуса. Он прекрасно держался за обеденным столом, хорошо сидел в седле, любил своего ребенка, хотя был немного непоследователен в этом, и, конечно, не позволял себе никаких утренних игр на бильярде, посвящая всё свободное время делам. Мистер Палмер теперь нравился Элинор даже больше, чем она могла предположить до приезда в Кливленд. Но в душе она понимала, что не сможет глубже проникнуться его миром, окружением. Образом жизни. Ей было чуждо его эпикурейство, его эгоизм, его манера общения, весьма своеобразная, и невольно сравнивала его с Эдвардом, простым и искренним, каким она запомнила его.