– Вы очень ошибаетесь, мистер Уиллингби, очень вините себя, – сказала Элинор голосом, который вопреки ее желаниям выдавал сочувственные эмоции, – вам не следует далее говорить так ни о мистере Уиллингби, ни о моей сестре. Вы сами сделали свой выбор. Вас никто не неволил. Ваша жена имеет право на ваше расположение, или уважение, в крайнем случае. Она должна испытывать к вам сильное чувство, иначе она не вышла бы за вас замуж. Обращаться с ней невежливо или говорить о ней неучтиво – все это ничего не даст ни Марианне, ни мне, и, думаю, что и вам!

– Не говорите со мной о моей жене! – сказал он и тяжело вздохнул – Она не стоит вашего сочувствия. Она знала, что я не уважаю ее, когда мы женились. Хорошо, поженились мы, и приехали в Комб-Магну, чтобы счастливо там жить. А, в результате всего, вернулись в город для прошлых развлечений. Вы жалеете меня, мисс Дэшвуд, сейчас? Или я все это рассказал просто так? Может, это небольшой плюс для меня. Может, теперь я не так виновен в ваших глазах, чем раньше? Мои намерения не были всегда плохими. Разве, я не объяснил теперь вам все причины своей вины?

– Да, вы кое-что прояснили, немного. Вы доказали, что вы не так уж виноваты во всем, хотя я вам и не верю. Вы доказали, что ваше сердце не такое безнравственное, точнее, менее безнравственное. Но, я с трудом поняла о тех невзгодах, которые вы принесли. Я с трудом понимаю, что еще может быть хуже этого?

– Могли бы вы повторить все это вашей сестре, после того как она поправиться? Позвольте, мне быть в ее глазах тоже немного обеленным, как в ваших. Вы сказали мне, что она уже простила меня. Позвольте же мне представить, что лучшее знание моего сердца и моих истинных чувств вызовет в ней более естественное и более нежное желание простить меня. Расскажите ей мою историю, мое покаяние, скажите ей, что мое сердце никогда не предавало ее, и, если вы хотите, сейчас она мне милей, чем когда-либо.

– Я расскажу ей все, что сочту нужным, чтобы правильно оценить ваши действия. Но вы мне так и не объяснили ни те частные причины, которые заставили вас приехать сейчас к нам, ни как вы узнали о ее болезни.

– Прошлым вечером в кулуарах Драри-Лане я повстречался с сэром Джоном Миддлтоном, и когда он узнал меня, то заговорил со мной. Мы не общались с ним два месяца. Он игнорировал меня с момента моей женитьбы, я это все наблюдал без удивления или негодования. Сейчас де, его добрая, честная, но глупая душа, полная возмущения против меня и сочувствия вашей сестре, не смогла сдержать свой пыл и сказала мне, что он все знает. Хотя, я не думаю, что он знал все, но ужасно мне досадил и рассказал все тупо, как только он мог. Все же я понял, что Марианна Дэшвуд умирает от гнилой лихорадки в Кливленде. Письмо, которое утром доставили от миссис Дженнингс, сообщало, что Марианне стало хуже, что Палмеры все уехали от нее подальше, и т. д. Я был так потрясен, чтобы сказать что-либо, даже на оскорбления сэра Джона. Его сердце немного оттаяло, когда он увидел мою реакцию на его новость, и не смотря на то, что так много злонамеренно хотел сделать, мы расстались почти пожав друг другу руки, во время чего он не преминул напомнить мне о щенке легавой, которого я ему когда-то обещал. Что я только не испытал, услышав что ваша сестра умирает, и умирает, видя во мне самого страшного негодяя на земле и ненавидя меня всей душой! Как я мог ей передать, что не все планы можно вменять в вину? И только один человек смог бы меня представить меня способным на все! То, что я испытывал, было ужасно! Я тотчас решил ехать к вам, и в восемь часов утра был в экипаже. Теперь вы знаете все.

Элинор ничего не ответила. Она думала о том, как пагубны слишком ранняя неограниченная свобода, доступность и роскошь для неокрепшего ума молодого человека, даже для достаточно развитого и талантливого, отзывчивого и доверчивого, честного и чувствительного. Свет сделал его экстравагантным и тщеславным, а экстравагантность и тщеславие превратили его в циника и эгоиста. Тщеславие, когда ищет свои победы за счет других, и вовлекло его в это приспособленчество, которое экстравагантность или, наконец, ее некоторая необходимость, заставляют существовать в ущерб себе. Все его недостатки, которые вели его к преступлению, ведут и к наказанию. Он и оставил ее сестру со всеми невзгодами, был счастлив, и снова обрек себя на несчастье и жизнь, более не свойственную для его натуры. От всех этих размышлений она мысленно перешла к Уиллингби, который уже поднялся сам и со скорбным видом стал прощаться:

– Дольше оставаться здесь, мне нет необходимости. Пора в дорогу.

– Вы возвращаетесь в город?

– Нет, нет, в Комб-Магну, у меня дела там, а потом в город через день или два. Прощайте же!..

Он держал руку. Она не могла не протянуть свою, и он пожал ее с чувством.

– И вы тоже теперь думаете обо мне уже не так плохо, как прежде? – сказал он в ожидании ответа, облокотившись на камин.

Элинор заверила его, что да, она простила его, даже жалеет его, желает ему счастья в жизни и всего, чего обычно желают хорошим знакомым. Его ответ не был таким уж бодрым.

– Что касается этого, – сказал он, – мне предстоит пробираться через этот мир так, как только я смогу сам. Тихая провинциальная жизнь отпадает. Если я когда-нибудь узнаю, что ваши чувства проявляют интерес к моей особе и моему бытию, то я с радостью займусь им, так как это может единственное, ради чего я буду жить. Марианна, естественно, потеряна для меня навсегда. Хотя, если вдруг у меня появится шанс опять стать свободным….

Элинор остановила его с укором.

– Хорошо, – ответил он, – тогда еще раз, до свидания. Теперь я ухожу, и буду жить, боясь, только одного события.

– Что это вы имеете в виду?

– Женитьбы вашей сестры.

– Напрасно. Для вас она теперь потеряна уже навсегда.

– Но ее сможет получить кто-нибудь другой! И даже, если этот другой будет самый такой… каким он должен быть из всех… то я этого не стану выносить! Я не позволю ему обокрасть меня, даже со всеми вашими благими пожеланиями, покажу что там, где более всего ранен, там я ничего не забыл. Прощайте. И храни вас Бог!..

При этих словах он почти выбежал из комнаты.

Глава 24

Элинор некоторое время после того, как он вышел и даже после того, как отъехал его экипаж, сидела неподвижно, потрясенная откровенностью Уиллингби и переполненная противоречивыми мыслями и чувствами, совсем позабыв про свою покинутую сестру.

Уиллингби, которого только полчаса назад она считала самым жестоким злодеем в мире, не смотря на все свои недостатки, был достоин некоторого сожаления, так как сам являлся жертвой своих же пороков, и о котором она теперь думала, как о человеке, навсегда разлученным с ее семьей. Думала о нем и с нежностью, и с сожалением, пропорционально его желаниям и возможностям. Она чувствовала, что это его состояние, переполнившее ее мысли, было вызвано обстоятельствами, которые сами по себе ничего такого и не значили, но, представленные им самим, в такой откровенной манере, чувственно и очень живо, стали такими подкупающими. И еще его, по-прежнему, сильное чувство к Марианне, тоже было немаловажным для его прощения.

Когда, наконец, она вернулась погрузившейся в забытье Марианне, то увидела, что она уже проснулась и посвежела после такого долгого и целебного сна. Сердце Элинор было переполнено. Прошлое, настоящее, будущее, визит Уиллингби, выздоровление Марианны и ожидаемый приезд ее матери – все это закружилось роем в ее голове и привело к выводу о том, что она предала саму себя ради своей сестры. Эта мысль, мучила ее недолго, около получаса после ухода Уиллингби, так как снова послышался шум подъезжающего экипажа, и Элинор спустилась вниз, чтобы избавить свою мать от напрасных первых минут томительного ожидания. Она пробежала холл и подошла к входной двери как раз тогда, когда та вошла.

Миссис Дэшвуд, для которой последние минуты приближения к дому были невыносимо мучительны ожиданием самого страшного, что Марианну она может уже не застать, не могла произнести ни звука от волнения. Элинор тоже была лишена дара речи, но по тому искреннему и радостному ее виду, с которым она приветствовала свою мать, та и безо всяких слов поняла радостную для обеих весть, и, не говоря ни слова, обе залились слезами. Элинор и полковник провели миссис Дэшвуд в художественную гостиную. Там обе женщины выплакались вволю. Элинор могла только время от времени молча пожимать руку полковника Брэндона, ее взгляд был полон благодарности. Брэндон стоял в молчании, даже более величественном, чем ее собственное.

Как только миссис Дэшвуд пришла в себя, она сначала захотела взглянуть на Марианну, и через две минуты была у своего возлюбленного чада, рассказывая ей все о своем отсутствии, несчастиях и опасностях.

Элинор была рада, когда наблюдала за ними, и только позаботилась о том, чтоб эта встреча не лишила Марианну положенного сна, но миссис Дэшвуд могла быть и молчаливой и разумной, когда дело касалось здоровья ее ребенка. И счастливая Марианна, зная, что ее мать здесь с ней и что у них еще будет много времени для разговоров, спокойно заснула. Мисс Дэшвуд предстояло просидеть у ее постели всю ночь, и Элинор по настоянию своей матери, пошла спать. Но отдых, который должен был наступить после бессонной ночи и многих часов непрерывного волнения, не пришел. Уиллингби, бедный Уиллингби, так она его позволяла себе теперь называть теперь, был постоянно в ее мыслях. Она почти снова и снова слышала его слова и теперь осуждала саму себя за то, что осуждала его раньше! Но ее обещание все рассказать сестре стало тяжким грузом. Она думала, как это лучше сделать и как поведет себя Марианна. Она мучилась, сомневалась, искренне желала Уиллингби овдоветь, затем вспоминала полковника Брэндона, и его трепетные чувства к ее сестре… И она уже не знала, что для всех них будет лучше. Но уже точно не пророчила смерти Уиллингби.

Известие, с которым явился в Бартон полковник Брэндон, поразило миссис Дэшвуд меньше, чем можно было ожидать, ибо миссис Дэшвуд предчувствовала что-то неладное. Она так переживала за Марианну, что готова была сама уже выехать в Кливленд на следующий день, не ожидая никаких других новостей.

Между тем Марианне становилось все лучше и лучше каждый день, и блестящее настроение миссис Дэшвуд и ее вид доказывали это. И она о себе говорила, что является самой счастливой женщиной в мире! Элинор не могла заметить всех этих доказательств и только боялась, как бы мать не вспомнила Эдварда. Но миссис Дэшвуд, помня о своем тяжком ожидании, из которого ее вывела Элинор, не скрывала радости. Марианна возвращалась к ним. Сама она теперь оценивала всё произошедшее с Марианной, как последствия несчастной любви и разрыва с Уиллингби. Но для ее материнской радости был еще один повод, о котором ни Марианна, ни Элинор пока не догадывались.

Впрочем, в неведении Элинор оставалась лишь до той минуты, пока им с матерью не выпал случай поговорить наедине. И вот что она услышала:

– Наконец, мы одни, моя Элинор, – прошептала миссис Дэшвуд. – Ты и представить себе не можешь всей моей радости. Полковник Брэндон любит Марианну, он мне так и сказал!

Элинор, и довольная и огорченная, удивленная и не удивленная, молча слушала мать.

– Ты никогда не была эмоциональна, как я, дорогая Элинор, и даже сейчас я теряюсь в догадках, почему ты так спокойна? Не скрою, я была бы счастлива, выдать одну из вас за полковника Брэндона. И я думаю, Марианна будет вполне счастлива с ним.

Элинор была готова даже спросить ее, почему же она так думает. Потому ли, что не нашла себе объяснение в разнице их возрастов, характерах, чувствах и прочем? Но ее мать всегда имела свои собственные виды на все вокруг, и вместо того, чтобы что-то разузнать у нее побольше, Элинор только молча улыбалась.

– Он полностью открыл мне свое сердце вчера во время путешествия. Это получилось само собой. И я могу в это поверить, потому, что все было так естественно и не наигранно, потому, что ты веришь, я могла говорить только о своем ребенке, а он не мог скрыть своего расстройства. Я видела, что наши переживания похожи, и что он, возможно, даже думает о дружбе. А так как весь мир теперь перевернулся, то почему бы ему и не выразиться в такой симпатии! Я так подумала и познакомилась с его чувствами, честными, нежными и постоянными к Марианне. Он ее любит, Элинор, с первого знакомства!

Вот здесь Элинор и поняла, ни слова, ни намерения полковника Брэндона не имеют отношения к тому, что ее мать пытается увидеть в нужном ей свете.

– Его чувства к ней, совсем не похожи на те, которые Уиллингби когда-либо испытывал или изображал! Они более искренние и надежные! Мы можем только жалеть, что они проявились только благодаря несчастьям Марианны с этим молодым человеком! Он ведь любил ее безо всякой надежды! Мог ли он увидеть ее счастливой с другим? Такой благородный человек! Такой откровенный и такой разумный! Никто не может ошибиться в нем!