Только Марианна наотрез отказалась ей верить, считая Эдварда вторым Уиллоби. Если Элинор не отрицает, что горячо любила его, значит, и страдания ее столь же велики. Люси Стил казалась ей совершенно отвратительной особой, неспособной завоевать сердце молодого человека, способного чувствовать. Поэтому она сначала никак не могла поверить, а затем оправдать пусть и былую, но все же привязанность Эдварда к подобной девице. Она наотрез отказалась согласиться с естественностью этого чувства и проявила такое упрямство, что Элинор перестала ее убеждать. Она-то понимала, что сестре просто не хватает жизненного опыта и знания человеческой натуры.

Элинор едва успела рассказать о тайной помолвке Эдварда и Люси, которая произошла уже довольно давно, как Марианна дала волю своим чувствам. После этого Элинор была вынуждена прервать повествование и очень долго успокаивать сестру, умолять ее не принимать все так близко к сердцу и опровергать обвинения, сыпавшиеся на Эдварда. Наконец Марианна сама вернулась к предмету разговора и спросила:

– Ты давно об этом знаешь, Элинор? И откуда? Он тебе написал?

– Четыре месяца. Люси приехала в Бартон-Парк в ноябре и очень скоро под большим секретом рассказала мне о помолвке.

На лице Марианны отразилось такое изумление, что стало ясно: она попросту лишилась дара речи. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла воскликнуть:

– Четыре месяца? Ты хочешь сказать, что знала обо всем уже четыре месяца?

Элинор молча кивнула.

– И все время, пока ты ухаживала за мной, утешала в моем отчаянии, старалась отвлечь и развеселить, ты хранила в сердце такую ужасную тайну? А я еще посмела упрекать тебя твоим счастьем!

– В тот период было невозможно и бесполезно говорить тебе, насколько ты ошибаешься.

– Четыре месяца! – снова воскликнула Марианна. – Но ведь ты была спокойна… и так весела! Откуда ты брала силы?

– Их мне давало сознание, что я исполняю свой долг. Я дала обещание Люси хранить тайну и не могла его нарушить. Кроме того, я не имела права причинить любящим меня людям боль, излечить которую не в моей власти.

Марианна выглядела глубоко потрясенной.

– Иногда мне хотелось намекнуть тебе и маме, что у меня не все так хорошо, как вы обе считаете. Помнится, пару раз я даже попыталась это сделать. Но сказать вам правду, не нарушив своего обещания, не предав доверившегося мне человека, я не могла.

– Четыре месяца! Подумать только! Но ведь ты его любила!

– Да. Но в своей жизни я любила не только его. Мне всегда был дорог душевный покой моих близких, и я радовалась, что могу не показывать никому, как мне тяжело. А теперь я вполне способна и думать, и говорить об этом, не испытывая прежней боли и отчаяния. Не хочу, чтобы ты из-за меня страдала, потому что, поверь, я сама уже никаких сильных чувств не испытываю. К тому же мне есть на кого опереться. Уверена, что в постигшем меня несчастье нет моей вины, и я старалась переносить его так, чтобы никому из-за меня не было плохо. Мне не в чем упрекнуть Эдварда. Я искренне желаю ему обрести счастье хотя бы в уверенности, что он всегда исполняет свой долг. Возможно, сейчас он испытывает сожаление, но в конце концов он обязательно обретет счастье. Люси очень разумна, а это достаточно надежная опора для семейного благополучия. Пойми, Марианна, мысль о единственной любви на всю жизнь, конечно, очень красива… Но утверждать, что все наше счастье зависит только от одного-единственного человека, нельзя… неправильно… так не может быть! Эдвард женится на Люси Стил, то есть на женщине, которая и умом и красотой превосходит довольно многих. Время и привычка научат его забыть, что когда-то другая казалась ему самой прекрасной…

– Если ты способна так говорить, – задумчиво протянула Марианна, – раз ты считаешь, что утрату самого главного в жизни так легко восполнить, тогда твое самообладание не столь уж удивительно. Думаю, оно вполне нормально.

– Я понимаю тебя, – вздохнула Элинор, – ты считаешь, что я вообще не способна испытывать сильные чувства, страдания… Постарайся понять, сестричка: четыре месяца все это тяготело надо мной, а я не имела права никому открыться! Я знала, что известие о моем горе сделает глубоко несчастными тебя и маму, но никак не могла вас подготовить к этому. Мне рассказала обо всем та, чья давняя помолвка уничтожила все мои надежды. Она насильно сделала меня своей наперсницей, испытывая при этом, как мне казалось, лишь злорадное торжество. В ответ на ее настороженные, подозрительные взгляды я не могла не сохранять спокойный и безразличный вид, хотя речь и шла о самом дорогом для меня человеке. Я не хотела доставить ей удовольствие видеть, как мне больно. И этот кошмар повторялся снова и снова. Мне приходилось постоянно выслушивать, как она описывает свои надежды на счастливое будущее с Эдвардом. Я не сомневалась, что навеки потеряла Эдварда, но так и не узнала ни одной мелочи, которая заставила бы меня подумать, что все к лучшему. Я не получила доказательств его равнодушия ко мне, ничто не умалило его достоинств. И после всего мне еще пришлось сносить злобу его сестры и оскорбительное обращение матери! И за что? За чувство, которое не могло подарить мне радости? А ведь в это время у меня были и другие проблемы, как тебе доподлинно известно. И если ты все-таки допускаешь, что и я способна чувствовать, то теперь представишь, как я все это время страдала. Спокойствие, которое я сейчас обрела, и утешение, какое все еще пытаюсь найти, возникли не сами по себе. Они явились результатом долгих и мучительных усилий, которые вначале не давали никакого результата. Должна признаться, Марианна, что, если бы я не была связана обещанием молчать, пожалуй, даже любовь к вам – самым дорогим для меня людям – не смогла бы удержать меня от открытого проявления чувств. Тогда бы все узнали, как я несчастна.

Марианна присмирела и посматривала на сестру с испугом.

– Знаешь, Элинор, – сказала она, – кажется, из-за тебя я себя навсегда возненавидела. Я же была с тобой совершенно безжалостна! И это с тобой – моим единственным утешением и опорой. Мне казалось, что ты страдаешь только из-за меня! И какова моя благодарность? Чем я тебе отплатила? Я порицала твое поведение единственно из-за того, что твое благородство служит мне горьким укором.

За этим признанием последовали нежные ласки. Марианна находилась в таком состоянии, что была готова на любую жертву, лишь бы искупить свою вину перед сестрой, поэтому Элинор без особого труда добилась от нее согласия не проявлять особых эмоций в разговорах, а при встречах с Люси не проявлять к ней неприязни. Если же им доведется встретиться с Эдвардом, Марианна пообещала проявить к нему прежнюю сердечность. Уступки, конечно, были велики, но, если Марианна считала себя виноватой, ее не останавливали никакие жертвы.

Обещание проявлять сдержанность она исполнила безупречно. Слушая пространные рассуждения миссис Дженнингс, она ни разу не побледнела, не изменилась в лице, не перечила и даже зашла так далеко, что три раза сказала «да, мадам». Когда же миссис Дженнингс принялась расхваливать достоинства Люси, она только пересела с одного стула на другой, а тот факт, что во время красочного описания пылкой любви Эдварда у нее перехватило горло, остался никем не замеченным. Столь мужественное поведение Марианны Элинор сочла истинным героизмом и почувствовала уверенность, что и сама выдержит любые испытания.

Следующее утро также не принесло успокоения. Мистер Джон Дэшвуд счел необходимым нанести сестрам визит, чтобы, сохраняя весьма мрачный вид, обсудить ужасные события и сообщить, как чувствует себя его дражайшая супруга.

– Вы, без сомнения, слышали, – с траурным видом проговорил он, – о возмутительном открытии, которое вчера было сделано в нашем доме?

Сестры ответили лишь утвердительными кивками, посчитав ситуацию слишком опасной для слов.

– Ваша сестра, – столь же мрачно продолжил мистер Джон, – страдала безумно, так же как и миссис Феррарс. Они обе находились в таком отчаянии… Но я искренне надеюсь, что буря все-таки пронесется, не оставив слишком уж разрушительных следов. Бедняжка Фанни! Вчера она весь день находилась на грани истерики! Но вы можете особенно не тревожиться. Донаван утверждает, что большой опасности нет. Ваша сестра – молодая и здоровая женщина, к тому же обладает изрядной силой духа, которая поможет ей справиться с любыми испытаниями. Свалившееся на нее несчастье она перенесла с воистину ангельской кротостью и смирением. Только говорит, что, наверное, никогда больше не сможет хорошо относиться ни к кому. Я считаю, что это совершенно неудивительно после того, как ее столь коварно обманули. Подумать только! Как можно проявить столь черную неблагодарность в ответ на искреннее радушие и доверие. Ведь Фанни пригласила к нам этих девиц исключительно по доброте душевной. Она нисколько не сомневалась, что сестры Стил скромны, благовоспитанны, а значит, заслуживают некоторого внимания и станут приятными собеседницами. Из-за них мы не пригласили пожить у нас тебя, Элинор, и Марианну, пока ваша добрейшая хозяйка ухаживала за дочерью, хотя таково было наше самое горячее желание. И вот что мы получили в награду за свою доброту! «Ах, как бы я хотела, – постоянно твердит Фанни, – чтобы вместо них мы пригласили твоих сестер».

Он умолк, чтобы дать Элинор и Марианне возможность выразить уместную, по его мнению, благодарность, а затем снова заговорил:

– Вы даже не представляете, что перенесла несчастная миссис Феррарс, когда Фанни ей рассказала о случившемся. Уму непостижимо! Эта женщина проявляет чудеса материнской любви и находит для сына превосходную во всех отношениях партию. И вдруг выясняется, что он уже давно тайно помолвлен с совершенно другой особой. Но даже если бы ей в голову и закрались какие-нибудь подозрения, то уж точно не в отношении этой девицы. «Мне казалось, – растерянно повторяла она, – что уж тут-то мне точно нечего опасаться!» Вообразите, какие адские муки она испытала! Мы долго думали, что следует предпринять. В конце концов она послала за Эдвардом. Он не замедлил явиться. Но у меня просто язык не поворачивается рассказывать, что было дальше. Настойчивые уговоры миссис Феррарс расторгнуть помолвку, подкрепляемые, как вы понимаете, моими доводами и слезными просьбами Фанни не дали никакого результата. Он, казалось, забыл о своем долге перед родными, пренебрег сыновней любовью, братской привязанностью. Не присутствуй я при этом сам, ни за что не смог бы поверить, что наш Эдвард способен на такое упрямство и бесчувственность. Мать даже открыла ему свое благородное намерение передать ему во владение норфолкское поместье, которое после уплаты земельного налога приносит чистый доход тысячу фунтов в год. Конечно, она собиралась так поступить, если он женится на мисс Мортон. Когда же это не возымело действия, она в отчаянии пообещала прибавить к этому еще двести фунтов. И объяснила, какая его ждет беспросветная нищета, если он по доброй воле не откажется от неравного брака. Ему придется пользоваться собственным капиталом в две тысячи фунтов и не надеяться на помощь матери. Она даже пригрозила, что будет всеми силами препятствовать, если он попытается найти для себя какое-нибудь приносящее доход занятие.

В этом месте Марианна, сдержанность которой все-таки не простиралась так далеко, всплеснула руками и воскликнула:

– Боже мой, неужели такое возможно?

– Ты имеешь полное право изумляться ослиному упрямству, перед которым оказываются бессильными любые разумные доводы, – удовлетворенно кивнул рассказчик, – я полностью разделяю твое возмущение.

Марианна собралась было объяснить, что именно ее возмутило, но вспомнила про данные ею обещания и сдержалась.

– Да, – с грустью продолжил Джон Дэшвуд, – с прискорбием должен вам сообщить, что все уговоры оказались тщетными. Эдвард был немногословен, но проявил решительность, достойную лучшего применения. Он наотрез отказался расторгнуть помолвку и заявил, что сдержит слово, чего бы ему это ни стоило.

– Прекрасно, – с грубоватой прямотой перебила миссис Дженнингс, которая больше не могла молчать, – значит, он поступил как порядочный человек. Прими он другое решение, прошу прощения, мистер Дэшвуд, я бы сказала, что он негодяй! Имейте в виду, это дело имеет ко мне самое прямое отношение, потому что Люси Стил – моя родственница. Я совершенно убеждена, что она прекрасная девушка и достойна хорошего мужа.

Мистер Джон Дэшвуд немало удивился, хотя и не подал виду. Однако он был на редкость спокойным человеком. Флегматик по натуре, он предпочитал со всеми жить в мире, а уж тем более с богатыми людьми. Поэтому он не выказал ни возмущения, ни досады и ответил:

– Помилуйте, мадам, я ни за что не позволю себе отозваться непочтительно о ваших уважаемых родственниках. Вполне вероятно, мисс Люси Стил является весьма достойной особой. Но вы не можете не признать, что этот брак невозможен! Дать согласие на тайную помолвку с неопытным юношей, порученным попечению ее дяди… А если учесть, что молодой человек к тому же является сыном такой богатой и влиятельной дамы, как миссис Феррарс… Пожалуй, все-таки такой поступок является слишком экстравагантным. Но, миссис Дженнингс, я вовсе не намерен осуждать тех, кто пользуется вашим расположением. Мы все желаем ей счастья и благополучия. Да и миссис Феррарс с самого начала отнеслась к ней как заботливая мать – великодушно и щедро. Эдвард сам выбрал свою судьбу, и, боюсь, она будет нелегкой.