— Ну разумеется, — проворчал консул. — Хотелось бы мне найти такой кружок, где бы его не обожали и не подчинялись ему решительно во всем. Я не мог отказаться от приглашения нашего посланника, да и Элеоноре хотел показать что-нибудь другое, кроме комнаты больного. Вы уже говорили с ней?

— Конечно, — ответил капитан, глядя в противоположную сторону зала, где Элла разговаривала с маркизом, лордом Эльтоном и знакомыми дамами, — то есть насколько мог это сделать в присутствии маркиза Тортони. Он полностью завладел разговором, и мне пришлось скромно отступить.

— Да, к этому вам надо будет привыкать, дорогой капитан, — засмеялся Эрлау. — В обществе Элеонора редко может разговаривать с кем-нибудь одним. Я хотел бы, чтобы вы когда-нибудь посмотрели, как она принимает гостей у меня дома. Здесь нас почти никто не знает, не то, поверьте, вам пришлось бы сердиться не только на маркиза Тортони и лорда Эльтона.

Между тем Элла, закончив разговор, с легким поклоном покинула своих собеседников, чтобы присоединиться к приемному отцу. Так как маркиза, к его великому огорчению, задержали разговаривавшие с ним дамы, молодая женщина одна проходила через зал. Вдруг ее с такой силой задело темное бархатное платье, как будто это было сделано умышленно. Подняв взор, Элла увидела близко наклонившееся к ней красивое, но в данную минуту почти страшное лицо Беатриче Бьянконы. Не выказывая ни испуга, ни смущения, Элла медленно подобрала свое кружевное платье и немного посторонилась, выразив этим движением спокойный, но решительный протест против всякого соприкосновения с певицей. Последняя ясно поняла это, но тем не менее подошла еще ближе, так что Элла почувствовала на своей щеке горячее дыхание.

— Прошу вас, синьора, уделить мне несколько минут! — услышала она тихий шепот.

Взгляд Эллы выразил удивление и гнев.

— Вы просите меня? — спросила она также тихо, но с ударением, в значении которого нельзя было сомневаться.

— Я прошу лишь несколько минут, — повторила Беатриче, — и вы согласитесь на мою просьбу, синьора!

— Нет!

— Нет? — В голосе итальянки послышалась насмешка. — Значит, вы так боитесь меня, что не решаетесь оставаться со мной наедине?

Бьянкона верно рассчитала удар — возможность подобного предположения сломила упорство Эллы.

— Я выслушаю вас, — быстро сказала она. — Но где же?

— На маленькой веранде направо от галереи. Там нам никто не помешает, я выйду первая, вам останется только следовать за мной.

Элла ответила едва заметным кивком. Короткий разговор произошел так быстро, что никто из окружающих ничего не заметил; поэтому никто не обратил внимания, что Бьянкона исчезла из зала, а через несколько минут Элла последовала ее примеру.

Примыкавшая к приемному залу галерея, украшенная картинами и статуями, была пуста. Стеклянная дверь в конце ее вела на веранду, с которой днем открывался чудный вид на окружающие сады; теперь она была украшена высокими цветущими растениями и довольно ярко освещена. О существовании соседней уединенной комнаты знали лишь немногие, и разговору никто не мог помешать.

Беатриче уже находилась на веранде, когда на пороге послышался легкий шелест кружевного платья. Однако Элла остановилась в дверях, не делая дальше ни шага. С тем же гордым, неприступным видом, как при первой их встрече в деревенской гостинице, ждала она начала разговора, к которому ее принудили. Глаза итальянки, не отрываясь, с ненавистью смотрели на стоявшую напротив ярко освещенную белую фигуру, красота которой просто убивала ее.

— Синьора Элеонора Альмбах! — наконец начала она. — К сожалению, мне приходится сообщить вам, что ваше инкогнито уже почти раскрыто; пока оно известно только мне, но я сомневаюсь, чтобы вам удалось долго сохранить его.

— А на ком это отразится? — спокойно спросила Элла. — Принимая его, я не себя щадила.

— Так кого же? Может быть, Ринальдо?

— Я не знаю синьора Ринальдо.

Эти слова прозвучали так холодно и решительно, что в их значении невозможно было сомневаться. Беатриче на минуту потеряла дар речи, она совершенно не могла понять гордость, которая даже знаменитому Ринальдо не простила раз нарушенную верность.

— Я действительно не подготовлена к подобному отречению, — проговорила она. — Если Ринальдо…

— Вы желали говорить со мной, и я согласилась вас выслушать, — перебила ее Элла. — Бесполезно уверять, что мне нелегко было решиться на это, но я по крайней мере не ожидала услышать от вас это имя, да и не желаю его слышать. Прошу насколько возможно сократить этот разговор! Что вы хотите мне сказать?

— Прежде всего я должна просить вас выбрать другой тон для нашего разговора, — с раздражением продолжала Беатриче. — Помните, что вы говорите с Беатриче Бьянконой, имя которой известно вам не только по личным отношениям и которая может перенести вражду соперницы, но не презрение, какое вам угодно выказывать.

Элла совершенно холодно выслушала предъявленное требование. Отойдя немного в сторону, под защиту высокого растения, чтобы ее не было видно из галереи, она снова обратилась к собеседнице:

— Я не искала этого разговора. Вы принудили меня к нему, и потому должны переносить такой тон, какой я нахожу для себя удобным. По отношению к вам в моем распоряжении другого нет.

В глазах Беатриче сверкнула смертельная ненависть, но, чувствуя, что, дав волю своей страстной натуре, она утратит над собой всякую власть, а сопернице доставит новое торжество, она скрестила на груди руки и произнесла с уничтожающей насмешкой:

— Вы заставляете меня дорого платить за то, что я оказалась победительницей в борьбе, за которую наградой была любовь вашего супруга.

— Вы ошибаетесь, — холодно возразила Элла. — Я вообще никогда не борюсь за любовь мужчины, предоставляя это женщинам, которые сперва с трудом добиваются такой награды, а потом вечно дрожат от боязни утратить ее.

Последние слова, казалось, затронули больное место Беатриче; она побледнела, но сказала прежним насмешливым тоном:

— Конечно, вы имели право требовать ее на основании венчального обряда. К сожалению, этот талисман не от всякого несчастья может предохранить, например от измены в любви.

Теперь настала ее очередь попасть в незакрытую рану, нанесенную ее собственной рукой, но стрела отскочила, не произведя желаемого эффекта. Элла гордо выпрямилась и холодно промолвила:

— Если не спасет от такого горя, то по крайней мере защитит от стыда. На долю покинутой жены остаются участие и симпатии всего света, на долю покинутой возлюбленной — только презрение.

— Только это? — глухо произнесла Беатриче. — Вы ошибаетесь, ей остается еще мщение!

— Это угроза? — спросила Элла. — Кто вызвал ваше мщение, тому и надо защищаться от него, меня же это не касается.

— Разумеется! Ведь вы родились на севере, где не знают страсти, как мы понимаем ее. У вас на первом плане стоят предрассудки, обязанности, мнение света и только на втором плане — любовь.

— Конечно, на втором. — В голосе Эллы теперь звучало нескрываемое презрение. — На первом месте — женская честь, мы привыкли всегда и безусловно ставить ее выше всего; конечно, это только предрассудок, от которого синьора Бьянкона свободна.

Молодая женщина не знала соперницы, которую раздражала, в противном случае она сдержала бы свою оскорбленную гордость и, может быть, не решилась бы говорить таким тоном. Действие, произведенное ее словами, испугало ее самое. В итальянку точно вселился демон; казалось, от всего ее существа распространились смерть и погибель. Темные глаза грозно сверкали, с губ сорвалось гневное восклицание, и, забыв все на свете, она быстро сделала несколько шагов вперед. Перед этим угрожающим движением Элла невольно отступила.

— Что это значит? — с твердостью спросила она. — Покушение на убийство? Вы забыли, где мы находимся. Я вижу, что была неправа, согласившись на разговор. Теперь как раз пора его закончить!

Беатриче опомнилась; по крайней мере, она остановилась, хотя глаза ее все еще выражали угрозу. Она судорожно сжимала в руке соскользнувший с головы черный кружевной шарф, не замечая, что один красный цветок выскользнул из волос и упал на пол.

— Вы раскаетесь в своих словах, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Вы не знаете, что такое мщение? Ну, а я знаю и покажу вам обоим — вам и ему!

Она исчезла, оставив молодую женщину одну. Элла чувствовала себя не в силах сразу после происшедшей сцены вернуться в зал и отвечать на встревоженные вопросы Эрлау. С трудом переведя дыхание, она опустилась на стул и оперлась головой на руку. Она была потрясена такой дикой ненавистью и угрозами, но в то же время у нее на многое открылись глаза. Ненавидят только победоносную соперницу, а мстят — за утраченное или за то, что отчаялись удержать. Значит, очарованию пришел конец… Но к кому же относились угрозы? К Рейнгольду? Элла побледнела; сама она спокойно выслушала слова о мщении, но при мысли о том, что они относились не к ней, ее охватил ужас, и, прижав к груди руки, она в безотчетной тревоге тихо прошептала:

— Боже мой, но это невозможно! Ведь она любит его!

— Элеонора! — произнес кто-то возле нее.

Элла вздрогнула, сразу узнав голос, хотя еще не видела человека, назвавшего ее по имени: Рейнгольд стоял по ту сторону двери, как будто не решаясь войти, но затем, не слыша возражения, призвал на помощь свое мужество и ступил на веранду.

— Что случилось? — тревожно спросил он. — Ты одна в уединенной комнате, из которой только что вышла другая женщина. Ты говорила…

— С синьорой Бьянконой, — закончила за него Элла, когда он приостановился.

— Она оскорбила тебя? — воскликнул Рейнгольд, весь вспыхнув. — Мне знаком этот ее взгляд, не предвещающий ничего хорошего. Я уже подозревал нечто подобное, когда она внезапно исчезла из зала и тебя нигде не было видно. Кажется, я опоздал. Она оскорбила тебя, Элла?

Молодая женщина встала, намереваясь уйти, и холодно произнесла:

— Ты, конечно, понимаешь, что если бы это и случилось, я обратилась бы за помощью к тебе последнему.

Она хотела пройти мимо Рейнгольда, однако, хотя он не сделал ни малейшей попытки удержать ее, его глаза выразили такой горький упрек, что она невольно остановилась.

— Еще один вопрос, Элеонора, — тихо сказал он, — прежде чем ты уйдешь, только один. Ты была в театре, когда давали мою оперу, к чему отрицать это? Ведь я видел тебя, так же как и ты меня. Что привлекло тебя туда?

Элла потупилась, как будто ее в чем-то обвиняли, лицо ее покрылось предательским румянцем.

— Я хотела познакомиться с композитором Ринальдо по его произведениям, — медленно ответила она.

— И что же ты узнала?

— Ты хочешь слышать мое мнение о твоем новом творении? Все говорят, что оно — образцовое произведение.

— Это была покаянная исповедь! — с ударением произнес он. — Правда, я не подозревал, что ты услышишь ее, но раз это случилось, прошу тебя ответить: ты поняла ее?

Молодая женщина молчала.

— Я лишь одно мгновение видел твои глаза, — продолжал Рейнгольд с возрастающим волнением, — но видел, что в них стояли слезы. Ты поняла меня, Элла?

— Я поняла, что творец такой музыки не мог долее оставаться в тесном кругу моих родных, — твердо сказала Элла, — и что он, может быть, избрал для себя лучший путь, вырвавшись из этого круга и бросившись в жизнь, полную не знающей границ страсти. Ты всем пожертвовал своему гению, и я признаю, что твой гений был достоин такой жертвы.

Глубокой горечью звучали последние слова, нашедшие, по-видимому, отклик в душе Рейнгольда.

— Ты сама не знаешь, как ты жестока, — ответил он таким же тоном, — или, скорее, слишком хорошо знаешь это и заставляешь вдесятеро искупать причиненное тебе зло. Ты не задашься вопросом, возвышает ли меня или ведет к гибели та жизнь, которую все считают несравненным счастьем и от которой я так часто готов отказаться ради одного часа мира и покоя! Тебя не может тревожить, что твой муж, отец твоего ребенка, погибает от безумной жажды примирения с прошлым, которое он никогда не мог вырвать из сердца, что он дошел до отчаяния, разочаровавшись во всем и в самом себе! Ведь он заслужил такую участь: над ним произнесен обвинительный приговор, и высокая добродетель отказывает ему в слове примирения…

— Ради Бога, успокойся, Рейнгольд! — с испугом перебила его Элла. — Мы не одни здесь, нас могут услышать посторонние!

Он горько рассмеялся.

— Ну, тогда пусть они узнают о тяжком преступлении, состоящем в том, что муж наконец решился поговорить со своей женой. Но помни: пусть хоть весь свет сделает это открытие, мне все равно, кому оно повредит и кто будет осужден. Ты останешься здесь, Элла! — вне себя воскликнул он, видя, что она хочет уйти. — Я должен когда-нибудь высказать то, что гнетет мою душу; для меня ты всюду недоступна, так теперь ты выслушаешь меня здесь… Ты выслушаешь!