Диана Джонсон - Развод по-французски

— Если получишь развод, поедешь домой в Америку? — спросила я Рокси, когда мы возвращались с собрания.

— Еще чего! — отрезала она. — Мне здесь все нравится! За исключением, конечно, сама знаешь чего… Я люблю эти дома. Автобусы. Даже голубей — видишь, какие у них красные лапки. Мне особенно жалко худых, они почему-то плохо растут. Я всегда стараюсь накрошить им булочку, прежде чем слетятся жирняги. Но люди почему-то косо на меня смотрят. Ты знаешь, у них есть спортивные клубы, где специально выращивают голубей. Тэмми де Бретвиль мне рассказывала. Там их раскармливают, выпускают и, когда те тяжело поднимаются в воздух, стреляют по ним. Представляешь? И это называют спортом! Мне чуть плохо не стало, когда я это услышала. Уменьшение популяции голубей — это еще можно понять, но французы ведь делают это ради удовольствия. Тренируются, видите ли, в стрельбе. Какая все-таки бесчувственность!

Плохи твои дела, подумалось мне, — так расстраиваться из-за голубей.

— Это лучше, чем стрелять людей, как это делается у нас, — сказала я.

Рокси говорила о разводе до тех пор, пока не получила от Шарля-Анри сухую записку, где тот сообщал, что хочет развода. Рокси отреагировала моментально: «Я не могу разводиться. Я католичка». Не было смысла говорить ей: «Ну не будь ты такой…», потому что она была такой… Я старалась не встревать. «Никакого развода» — это стало такой же твердой ее позицией, как и «только развод» на прошлой неделе. Сюзанна по-прежнему считала, что все образуется, как только родится второй ребенок, и была рада, что Рокси переменила мнение. Марджив и Честер в Калифорнии пребывали в недоумении.

После того странного случая, когда я услышала, как нищий перед Нотр-Дам назвал мое имя, я взяла за правило быть предельно осмотрительной, проходя мимо собора. Я словно чувствовала на себе взгляды изваяний святых с фасада, видела устремленные на меня неподвижные незрячие глаза того нищего с шляпой в протянутой руке. К счастью, он ни разу больше не заговорил. И вот однажды я веду Женни домой, девочка медленно перебирает своими маленькими ножками — я почему-то не захватила коляску и злюсь на себя, — и вдруг снова слышу: «Изабелла». Я испуганно оглядываюсь и вижу: ко мне приближается дядюшка Эдгар, дядя Персанов, только что вышедший из собора с толпой туристов. Он слегка прихрамывает, но шагает более уверенно, чем тогда, когда я познакомилась с ним. Он целует Женни и пожимает мне руку. На нем нарядный светлый костюм, в петлице цветок — из тех, что продают на набережной в благотворительных целях.

— La petite Geneviève. Bonjour, mademoiselle.

— Bonjour, monsieur Cosset, — говорю я, едва оправившись от неожиданности.

— Надо говорить просто «bonjour, monsieur»… Я однажды уже видел вас на этом месте.

Я в растерянности. Это он назвал тогда мое имя, а не нищий? Или он попросил того заговорить? А может, не то и не другое? И почему нельзя называть его имя?

— Если вы не очень спешите, мы можем угостить Женевьеву мороженым.

Он взял девочку на руки, и мы пошли дальше. Я вдруг почувствовала приступ непривычной для меня робости, наверное, оттого, что он выступает по телевидению, и отвечала на его вопросы, как маленький ребенок: да, мне нравится Париж, да, у Рокси все в порядке. Мы устроились за столиком в кафе «Вид на собор», там, где я встречалась с Шарлем-Анри.

— Apéritif? Café?

Мы оба заказали кофе. Несколько секунд молчания, и он, может быть, уже клянет себя за то, что вынужден потратить полчаса на трехлетку-непоседу и на эту калифорнийскую шлюшку, которая к тому же двух слов по-французски связать не может.

— Мне нравится, как вы защищаете боснийцев, — произнесла я каким-то чужим, натужным голосом — такие голоса слышишь в несмешных юмористических передачах «Напрямую в субботу вечером». Моя реплика удивила и позабавила его.

— Правда? Благодарю вас. А почему вам нравится?

Это был каверзный вопрос, и я не сразу нашлась. Почему мне нравится? Но я примерная ученица и знаю, как отвечать учителю — его же словами.

— Люди забывают историю, — сказала я. — Так началась Первая мировая война, с балканских конфликтов. — Он молчал. — И кроме того, моральная сторона дела. Как можно безучастно смотреть на террор и насилие? — В этот довод я искренне верила.

— Вы правы, — улыбнулся он и, кажется, без всякой иронии. Это была его собственная позиция. — Женни, mange ta glace comme ça[41]. И как вы думаете, европейцы должны одни сражаться с сербами или американцы тоже?

— Конечно, американцы тоже. Но европейцы должны начать, иначе ни ООН, ни американцы не станут ввязываться. Так уже было — в Первую мировую и во Вторую. — Я хорошо усвоила уроки миссис Пейс.

— Вы, наверное, удивитесь, но в Первую мировую меня еще не было на свете, — сказал он с улыбкой. — Я родился в 1925 году и мог участвовать во Второй. Потом я воевал в Индокитае.

Индокитай! В этом было что-то захватывающее. Хотя обычно я не робею с мужчинами (Рокси сказала бы: au contraire[42]), мне вдруг сделалось стыдно за свои умные речи. Как я смею говорить о войне и европейской политике с человеком, который стоял рядом с президентом Франции (я видела их по телевидению на торжествах в Лионе).

При этом воспоминании у меня повлажнели ладони. Я почувствовала себя глупенькой девчонкой, сердечко беспокойно забилось, как бывало, когда я хотела, чтобы какой-нибудь парень заговорил со мной и назначил свидание. Я ощущала его мужскую силу над собой, что меня всегда возмущало. Этот пожилой француз с его сильным характером, чувством собственного достоинства, житейским и политическим опытом — он волновал меня как мужчина. Ну и ну, думала я растерянно, идя с Женни домой. Хорошо, что он ни о чем не догадался.

Когда Шарль-Анри сообщил, что хочет развода, Рокси не стала ничего предпринимать, даже не пыталась найти выход из тупика. Я решила, что это результат действия каких-нибудь гормонов вялости, которыми сопровождается беременность. Но если не считать эпизодических вспышек из-за голубей или забастовки работников метро, Рокси, казалось, была вполне довольна жизнью. Она по-прежнему ходила в свою мастерскую, по вечерам в четверг посещала семинар, а в воскресенье обедала в кругу семьи. Именно она (мы) продолжала бывать на этих мероприятиях, а не Шарль-Анри. «Я знаю, Сюзанна надеется, что он возьмет как-нибудь Женни и явится туда сам, но молчит», — сказала Рокси. Обеды проходили цивилизованно, о разводе и о Шарле-Анри речь даже не заходила. Насколько мы знали, Сюзанна не встречалась с Другой Женщиной, Магдой Тельман, и даже не видела ее.

За просьбой Шарля-Анри о разводе последовало несколько недель неопределенности и предварительных обсуждений, которые всегда затевал он или его мать. Сюзанна сама звонила Рокси, выражая ей свою поддержку, а Шарль-Анри по телефону умолял Рокси и угрожал ей. После таких разговоров Рокси злилась или плакала. «Это же твои дети, Шарль!» — говорила она. Или: «Только через мой труп!» В конце концов Сюзанна убедила ее сходить к юристу, разузнать поточнее ее права. Рокси согласилась пойти вместе с Шарлем-Анри к некоему мэтру Дуано, которого рекомендовал месье де Персан. Полагаю, она потому согласилась, что могла повидать мужа. Она возбужденно вышагивала взад-вперед по комнате, не зная, что надеть. Ей хотелось выглядеть перед ним на все сто. Никогда не думала, что женское тщеславие распространяется на те месяцы, когда тебя безобразит живот. Если я когда-нибудь буду беременная, мне будет безразлично, как я выгляжу.

Мэтр Дуано, быстрый сухощавый господин, восседавший за большим столом, объяснил Рокси и Шарлю-Анри, что им придется делать.

— Вообще-то в бракоразводных делах в интересах обеих сторон прийти к обоюдному согласию, — говорил он. — Если вы оба подаете заявление — я могу его подготовить, — все очень просто. Суд следует вашим пожеланиям относительно раздела имущества, потом проходит несколько месяцев, и мы вторично подаем заявление о том, что стороны не передумали, суд удовлетворяет ходатайство о разводе, и вы свободны.

— Когда… когда разрешается вступать в повторный брак? — не моргнув глазом задал роковой вопрос Шарль-Анри.

— Через неделю. Что до мадам де Персан, она не имеет права выходить замуж до рождения ребенка.

Рокси была в ярости. Несправедливость по отношению к женщинам, к ее собственной судьбе, европейский сексизм — все это было как нож в сердце.

— Это неслыханно! Вы хотите сказать, что закон различает мужчин и женщин?

— В силу очевидных причин, — ответил мэтр Дуано и, кажется, даже кивнул на ее живот.

— Ничего очевидного тут нет! В Калифорнии я имею право выйти замуж когда захочу, и никакая Франция меня не остановит! — бушевала Рокси. Как ей хотелось в тот момент иметь какого-нибудь поклонника в Калифорнии, чтобы уехать из Франции, немедленно выйти замуж и дать ребенку Шарля-Анри имя другого мужчины. Шарль-Анри и мэтр Дуано обменялись сочувствующими мужскими взглядами.

— С имуществом никаких проблем не будет, — спокойно гнул свое Шарль-Анри. — Я верну все подарки и, разумеется, не намерен ничего брать из квартиры. Разве что какие-нибудь семейные реликвии. Пусть мои родители решат, что должно остаться в нашей семье.

— Твоя семья — это твои дети, — отрезала Рокси. — Вещи, которые перейдут к детям, остаются в твоей семье.

— Я имею в виду вещи, которые перевезут в Соединенные Штаты, — извиняющимся тоном сказал он.

Рокси неожиданно попритихла и словно бы насторожилась. Она почувствовала опасность остаться одной в чужой стране, среди чужих людей, говорящих на чужом языке. Она почувствовала согласие между мэтром Дуано и Шарлем-Анри, естественную взаимную симпатию соотечественников, точнее — мужчин, симпатию, которая рождается из общих взглядов на галстуки и черные носки, из знания трехсот шестидесяти сортов сыра, из их привычки к тому, что женщины душатся, и из неприязни к женским слезам.

— Я не еду в Штаты, — заявила Рокси. — Я остаюсь здесь. Надеюсь, ты будешь оказывать материальную помощь мне и своим детям.

— Мы обсудим процедуру расторжения брака по обоюдному согласию, — снова начал мэтр Дуано, предчувствуя новую вспышку клиентки. — Кроме того, супругов разводят «по причине». В этом случае один из вас является невиновной стороной и должен доказать виновность другой стороны.

Увидев, что клиенты не готовы ступить на такой путь, он поправился:

— Простите, что я говорю «невиновный», «виновность». Я использую эти слова как сугубо правовые термины. Если вы разводитесь по обоюдному согласию, у меня нет необходимости знать подробности событий, которые привели вас в суд. В этом случае нет ни виноватого, ни невиновного. Но если…

— Полагаю, что «невиновная» — это я, — перебила его Рокси. — Хотя этот термин неудачен. Он слишком расплывчат. Вполне невиновных людей не существует. — Рокси старалась говорить спокойно, но не удержалась от самодовольных ноток и умолкла.

Шарль-Анри, сидящий как истукан, поджал губы.

— Я больше не живу дома, — сказал он.

— Ах вот оно что! — с облегчением выдохнул мэтр Дуано, отыскав сравнительно безобидное нарушение супружеского долга. — Знаете, мадам, это может послужить основанием для подачи иска. Цель иска состоит в том, что один партнер нуждается в материальной компенсации со стороны другого партнера.

— Но я вообще не собираюсь подавать никакого иска, — возразила Рокси. — Идея развода принадлежит мужу.

Слышится досадливый вздох Шарля-Анри. Стараясь не потерять нить рассуждений мадам де Персан, мэтр Дуано заходит с другой стороны.

— Если месье де Персан захочет предъявить иск, ему придется назвать какую-либо причину — насилие, жестокость, супружескую измену, невменяемость… со стороны мадам.

— Ничего подобного обо мне сказать нельзя! — вспыхнула Рокси.

— Нет, конечно, нет, — согласился Шарль-Анри. — Вина целиком на мне.

— Месье де Персан настаивает на разводе, и он ушел из дома. Это было неблагоразумно с его стороны. Простите, но нельзя быть виновной стороной и одновременно добиваться развода, если другая сторона возражает… Впрочем, иск можно составить таким образом, чтобы другая сторона не возражала. Не «за», но и не «против». Я верно вас понял, мадам де Персан?

— Я не хочу развода, — ответила Рокси. — Я против развода.

Шарль-Анри видел, что Рокси со всей очевидностью представила себе преимущества формально замужней женщины. Раздельное жительство супругов лучше, чем развод. В этом случае она сохраняла за собой кое-какие права жены, более или менее обеспеченное положение. Пусть Шарль-Анри поступает как ему заблагорассудится, она останется мадам де Персан с площади Мобера, будет водить своих детей в школу для малышей, будет по воскресеньям покупать на рынке pain и légumes[43]. Радости любви теперь не для нее. Женщина с двумя детьми — что романтического может ее ожидать? Поджатые губы выдавали направление ее мыслей, старили и ставили в неисчислимую вековечную вереницу обиженных, обманутых, обездоленных женщин, старающихся сохранить то, что они имеют. Я бы лично не стала вести себя так, но, может быть, беззаботность слетает, как шелуха, когда у тебя двое детей, когда нужно самой оберегать свое гнездо и когда не слишком доверяешь жизни.