Вика Милай - Re:мейк

Отчасти она мирила меня с кровавой русской историей последнего столетия, культом личности, ГПУ и ГУЛАГом, где безвестно сгинул мой прадедушка. «Такие Кати стояли в заградотрядах, были вертухаями, особистами, стукачами и поныне безотчетно тоскуют по „сильной руке". Нелепо обвинять во всех грехах необразованного коротышку, который даже на сайте знакомств не имел бы успеха», – думала я, встречаясь с ее хищным бегающим взглядом.

Когда отгрохотало время исторических откровений и Шаламов, Аксенов, Солженицын, Распутин были широко известны, напечатаны, переведены и за вседозволенностью вышли из моды, я добралась до родительского самиздата. Впечатлительная девочка, я читала в пятом классе Солженицына и плакала перед сном: словно я была виновата перед его героями в своем беззаботном детстве. И по ночам мне снились обозы, бесконечные обозы, протянувшиеся по пыльным дорогам, я бежала за ними и видела только свои босые ноги...

Тридцатые годы оживали в генной памяти до навязчивых бытовых мелочей – гуталина в круглых коробочках, часов-ходиков, пресс-папье на столешнице, перетянутой зеленым сукном, зачехленных кресел, помазка и лезвия опасной бритвы в несессере прадедушки, сгинувшем в лагерях. Катя разбудила дремавшую во мне классовую ненависть, кастовую брезгливость и родовое чувство превосходства. Словно она была всем грубым, насильственным, облаченным в кожу и с наганом на перевес, моим детским олицетворением зла.

«Тебе срочно пора в отпуск, – недовольно заметила Ирина после моей вялой перепалки с Катей и заставила написать заявление. – Скоро коллективный отпуск у девочек из швейного цеха. Что тебе делать без них? Осенняя коллекция подготовлена. Я поговорю с Сережей. Можешь полтора месяца отдыхать».

Началось сущее безумие, но несколько дней я провела в мире грез, в лихорадке радостного ожидания, как перед приходом гостей. Неутомимая в косметических ухищрениях, я перепробовала все, что предлагали салоны красоты, – обертывания, крио-сауны, пилинги, окраски, массажи, педикюры, маникюры. Не из пустого женского тщеславия, не для праздных глаз готовила я себя, но для единственно возможного в моей жизни мужчины. Я гадала перед сном, как он выглядит, как улыбается, какой у него голос, с трепетным любопытством матери, вынашивающей дитя.

– А ты, самое, похорошела, прям не узнать! – Юрка поймал меня во дворе. – Может, как-нибудь на танцы к нам придешь? Или в гости?

– Не могу. Влюблена, – отвечала я, – пока безответно!

– Сойдетесь, – смеялся Юра, – помяни мое слово, к осени и сойдетесь. Кабанчика на свадьбу забьем. Стариков обрадуешь! Хочешь историю? Хотел зайти, рассказать.

Под ветром послушно покачивались тополя, сгоняя белый пух. Я слушала, а неуловимая чужим ухом мелодия кружила в небе, как снегопад, и, сбиваясь в ватные комья пуха, катилась по дворам.

Она оборвалась в единый миг.

В конце июля.

Ее отключили грубо и без предупреждения, как на днях горячую воду в связи с профилактическим ремонтом теплосетей. Была веская причина – два велосипеда в прихожей. Я не была готова. Я...

Но если по порядку, в тот день Сергей-34 пригласил меня искупаться. Столбик термометра подполз к тридцати. И это в тени. По три раза на дню я забиралась под холодный душ, изнывая от жары. Мы созвонились, встретились на Черной речке и отправились в Сестрорецк на озеро Разлив. Сергей выглядел моложе своих лет. Высокий. В жизни он оказался симпатичней, чем на фото.

По дороге я рассказывала о себе. Отработанный текст, дежурные шутки. Для них я делала заготовленные паузы. Но Сергей не смеялся. Пугался, как ребенок: «Неужели так и было? Какая ты смелая девушка!» Можно было только позавидовать его детской непосредственности, наивности и чистоте восприятия материала. Я была в прекрасном настроении. Хотелось бесконечно мчаться по Приморскому шоссе, подставляя лицо прохладному ветру, рвущемуся в открытое окно.

Мы купались больше часа. Он нырял и хватал меня за ноги под водой, я визжала от неожиданности. На берегу он протянул мне большое красное яблоко. Я надела шорты прямо на мокрый купальник, сверху набросила влажное полотенце. А когда вернулись в город, одежда и полотенце уже просохли.

– Может, обратно вернемся? – предложил Сергей и игриво подмигнул. – Только скажи!

Он сделал вид, что разворачивается.

– Нет, нет – уже поздно, – я замахала руками. Сергей залился раскатистым смехом, запрокинув голову.

– Тогда завтра. Поедешь? Мне так понравилось, – он потянулся ко мне.

Если сейчас целоваться полезет и петь камфорным голосом о том, какая сексуальная, то лучше умру от жары, но никуда с ним больше не поеду, – твердо решила я.

– У тебя ремень перекрутился, – сказал он, – давай поправлю.

Я облегченно вздохнула.

– Не понимаю, но почему-то мне так хорошо с тобой, даже не хочется расставаться, – говорил он просто и совершенно искренне, – давай я тебя хотя бы до дома подброшу, только вещи ко мне завезем.

Я испытывала похожие чувства, но промолчала из страха спугнуть удачу.

Его дом оказался по пути – на Мойке. Сергей открыл двери и исчез в темном коридоре. Я осторожно проследовала за ним, не сделав и двух шагов, на что-то наткнулась. Раздался неимоверный грохот. Сергей включил свет. Оказалось, что я перевернула два велосипеда.

– Сережа, зачем тебе сразу два велосипеда? – с досадой сказала я, потирая ушибленную ногу.

– А ты сама подумай! – с кривой усмешкой ответил Сергей и скрылся в комнате.

Я замерла на месте от внезапной догадки. Глаза без усилий отыскали женские и детские тапочки, косметику на тумбочке перед зеркалом, корзинку с пластиковыми игрушками...

«Аты сама подумай. Подумай. Подумай», – слышалось отовсюду, когда сбегала с лестницы, когда ловила такси, размазывая слезы по лицу, когда ворвалась домой, будто за мной гнались, и швырнула сумку в самый дальний угол.

Все!

Больше не могу! Всему есть предел!

Все как один, старательно забытые, в одночасье они обступили мою память.

Детина с помятым лицом у ларька, сутулясь, вгрызался в пакет с шавермой:

– Моя жена не любит секс. У нас хорошие отношения, но, – и его лицо перекосилось, словно он уксуса глотнул, – но во мне столько не растраченной нежности...

С его губ стекал майонез. А может, материализованный избыток нежности. Остекленев от злости, я слушала его и думала: «У каждой бляди своя история!»

– Марина, давай еще покатаемся по городу. Скучно одному, – канючил мальчишка за рулем. – Домой мне сейчас нельзя. Моя дома спросит, а чего это я так рано, и погонит в садик за ребенком.

– Если жена не знает, на, значит – не измена, – плевался при каждом слове блондин, по-пеликаньи оттопыривая нижнюю челюсть. Мне хотелось забросить в нее карася, чтобы он умолк. – Не знает, на, – спит спокойно!

– Почему у вас шашлычки холодные? – раздраженно он окликнул растерянную официантку. – Сегодня не оставлю чаевых, на, – не заслужили.

Мне виделись их жены. Я намеренно идеализировала их. Они встречали ужином беспутных мужей, а на работе любили пожаловаться незамужним коллегам с тенью легкого превосходства: «Меня Сергеев вчера чуть не убил. Пришла на десять минут позже, так он без меня рыбу подогревал и сжег. Я, – говорит, – тебя уволю, если будешь так допоздна работать!»

Они красят волосы и делают коррекцию бровей, они неумолимы в борьбе с целлюлитом, сгорая от нетерпения, терзают мужей в прихожей: «Ну как я тебе?» Мужья озадаченно бормочут: «Не, ну нормально».

Я приняла холодный душ, достала из серванта початую бутылку сухого вина. Отпила из горлышка. Открыла страницу сайта и удалила свой профайл.

Беззвучный поступок не гасил ненасытного огня моей ярости. «Вой, вихрь, вовсю! Жги, молния! Лей, ливень! Вихрь, гром и ливень! Ты, гром, в лепешку сплюсни выпуклость вселенной и в прах развей прообразы вещей и семена людей неблагородных. Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки! Разбейся, сердце! Как ты не разбилось?»

Я металась по комнате, в мусорную корзину летели безвинные напоминания о моих виртуальных поклонниках: цветы, плюшевые игрушки, конфеты, духи. Я уже приглядывалась к компьютеру: «Взять бы, да выбросить его из окна. То-то шуму будет!» Впрочем, вовремя одумалась: компьютер нужен для работы. Обмякнув на диване, я не помню, как уснула. Очнулась поздним утром. В слезах.

Я плакала во сне.

Несколько дней кряду, не переставая, лил дождь. Пузырились лужи, по обочинам дорог неслись мутные потоки воды, на деревьях зябко дрожала листва. Казалось, совсем скоро город затопит, не оставив ничего, кроме серой стены дождя и мерного шума. Истекала вторая неделя моего отпуска. Я не нашла в себе сил поехать к родителям на дачу. Не выходила из дому и не подходила к телефону. Целыми днями бесполезно бродила по квартире, иногда замирала перед телевизором, иногда лежала на диване в каком-то душевном обмороке, укрывшись книгой.

Слова! Самое страшное, что родителям, друзьям, продавцам в магазине необходимо их произносить. Я даже не могла представить, как и что я скажу, если внутри меня дыра, черная и холодная, как мой опустевший холодильник с перегоревшей лампочкой внутри. Я онемела. Жизнь застыла в томительной и изнуряющей неизвестности скорого поезда, оглохшего на полустанке перед красным семафором.

Временами я стала замечать за собой странные провалы памяти – и вдруг обнаруживала себя на балконе с сигаретой в руках. Зажженной. Как я там оказалась? Когда и где успела прикурить? В тесной квартирке я теряла решительно все, что можно было потерять: расчески, полотенца, солонку, пульт от телевизора. Моим личным рекордом стала утеря бутылки подсолнечного масла. Впрочем, я легко уступала судьбе и поисков не возобновляла.

Счастье усыпляет. В несчастьях мы зорки. И в заголовках газет, в каждой строчке наугад раскрытой книги я находила ответы на свои вопросы, причины своих ошибок, явственно видела собственную несостоятельность. Дом, населенный тайными знаками и ссылками на прошлое, ожил, как в детстве – бесхитростный рисунок обоев. Всюду я видела себя – самоуверенную, насмешливую, самовлюбленную. Как придирчива была я в своем выборе, ни разу не задумавшись, а что, собственно, я могу дать мужчине? Чем я-то могу быть полезна и интересна? Может быть, я энциклопедически образованна или невероятно умна? Так нет же. К тому же я никогда не испытывала потребности в заботе о ком-то, в любви. Я даже готовить толком не умею.

В ванной комнате были отчетливо слышны голоса. Соседи ссорились. Стало интересно. Я принимала душ и удовлетворенно слушала:

– Убирайся, алкаш несчастный, морду твою видеть не могу. Опять синий пришел, – кричала соседка.

– Да не пил я, – с досадой отвечал ее муж, – разве это питье – литруха на троих. Говорил я Палычу, литрухи мало...

Прочные узы Гименея много лет удерживали их друг возле друга. Нельзя ручаться, что и моя семейная жизнь, о которой я так мечтала, сложилась бы удачнее. Мой первый же завтрак мог разрушить любые отношения и нанести, вдобавок, серьезный материальный ущерб кухне.

К концу недели я стала беспокойной. Требовалось выйти на улицу, посетить магазин, то есть были необходимы усилия, к которым я оказалась не готова. Порой поход на кухню вызывал затруднения, ввергая в глубочайшие раздумья – сходить или еще немного полежать, а тут магазин! Я отложила покупки на завтра и сразу успокоилась. Из продуктов остались чай, немного сахара и макароны. Я заварила чай, полистала журнал, набрала петли на спицы. Перед сном решила связать шарф. Говорят, вязание успокаивает. Скоро бросила, потеряв спицу в складках одеяла.

Солнечным утром я раздвинула шторы и ужаснулась: свет, хлынувший в окна, застал квартиру в крайнем запустении, в золотых снопах болотной мошкарой кружила пыль, столы заставлены грязной посудой, в мутных стаканах плавали окурки. На кухне раковина отливала жирным блеском, на полу раскрошен хлеб. Ни дать ни взять – притон наркомана с многолетним стажем. Со страхом я не обнаружила следов проживания молодой социально-адаптированной женщины. Сначала я лишь прошлась мокрой тряпкой под столом и по подоконнику, увлекаясь, повесила одежду в шкаф, вымыла посуду и отправилась в магазин. На улице даже зажмурилась от яркого света. Дул резкий, пронзительный ветер. Облака стремительно мчались по небу, то вспыхивало солнце, то сеял мелкий дождь. Прогулка немного взбодрила меня. По пути из магазина я уже робко строила мелкие хозяйственные планы – починить стеклоподъемник, поменять набойки на босоножках, загрузить белье в стирку.

Я стряхивала зонт в подъезде, когда взгляд упал на свежее объявление. Клей еще не успел просохнуть и капельками росы проступал по краям листка:

«Объявляется набор курсантов в клуб дельтапланеризма». Я надорвала язычок с телефоном. Просто так, по привычке срывать интересные объявления или машинально на бегу брать рекламные листки из протянутых рук у метро. Но, поднимаясь по лестнице, уже невольно представляла, как я улетаю от опостылевшей жизни, и ветер путает мои волосы.