Следователь остался.

– Что тут у вас? – спросил он. – В вашей больнице вообще не соскучишься! Я тут уже два часа. В глазном отделении женщина из окна выбросилась. Ей один глаз удалили, а муж почему-то три дня к ней не приходил. Как выяснилось, в командировке был. Сегодня пришел, а она окно настежь и вниз с восьмого этажа. Бабах! А теперь тут еще у вас какого-то кавказца постреляли…

– И не только, – сказал Чистяков.

– У нас еще и девочку уксусной кислотой напоили! – добавил Барашков.

– Ну дела, – покачал головой следователь. – Дайте пожрать чего-нибудь, а то я с утра ничего не ел.

– Колбаса осталась и торт, – сказала Татьяна.

– Вот отлично! – Следователь взял большой кусок колбасы, положил его боком на кусок торта, сверху прижал куском маринованного огурчика и отправил в рот. – Класс! Чаем дайте запить!

– Спирта хочешь? – предложил Барашков.

– Нет, а то развезет. Лучше чаю.

– Вот вам, пожалуйста, – Мышка подала ему чай, который налила в свой, чистый уже стакан, и взяла в руки сумку. – Ну, до свидания. Мы пошли!

Следователь с набитым ртом промычал что-то благодарственно-прощальное, Ашот подхватил Татьяну в ее блестящей чешуе, Барашков сказал задумчиво:

– Кажется, мы все все-таки здорово влипли!

Чистяков выразительно покрутил пальцем около виска:

– А я всегда говорил тебе, что надо знать меру!

И вся компания выкатилась из ординаторской к лифту. В опустевшей комнате остались лишь следователь и Чистяков.

14

Валентина Николаевна расслабленно лежала в постели. Полчаса назад она выпила четверть стакана водки и съела пополам с Чарли котлету без хлеба. Теперь в животе у нее было тепло, в голове сонно, а по ногам разлилась приятная тяжесть. Она лежала на широкой кровати поверх одеяла, в черной комбинации, держала в руках какой-то иллюстрированный журнал, кажется, «Лизу» за прошлый год, но не читала. Тина рассеянно смотрела на стрелки настенных часов, висевших напротив, и думала, как было бы хорошо, если бы они не двигались хотя бы еще полчаса. Она уже наметила, что через пятнадцать минут должна обязательно встать, но пока наслаждалась покоем и теплом. На тумбочке перед зеркалом стояла узкая хрустальная ваза. Тина перевела на нее взгляд и задумалась. Когда же она ее купила? Боже, семнадцать лет назад, когда получила первую врачебную зарплату. Ваза стоила пятьдесят рублей, а вся зарплата тогда была сто пятнадцать. И все-таки она эту вазу купила, несмотря на тогдашнюю ужасную бедность. Купила на память. Можно, конечно, было выбрать и подешевле, но ей понравилась именно эта, тяжелая, но узкая ваза из толстого куска хрусталя, сделанная в форме восточного кувшина. С очень тонким горлышком, куда можно поставить только один цветок. Желтую розу, например, или хризантему с нежными кудрявыми лепестками. Но поскольку Валентине Николаевне цветы дарили редко, в вазу она воткнула несколько сухих травинок с метелками, которые специально насобирала на дачном участке еще в прошлом году, когда муж только начинал там строительство.

Теперь дом был практически построен. Тина его не любила. Она и раньше бывала на участке ужасно редко, но считала, что прежняя избушка на курьих ножках, которую они купили вместе с участком, милее, чем этот только что построенный огромный дом. Ей казалось (возможно, она была права), что дом и весь участок приобрели неуловимые черты краснодарской станичной усадьбы, где жили родители мужа и где прошло его детство. Она же тот дом терпеть не могла, как не любила свекровь, которую представляла себе как женщину, постоянно варившую борщи и жарившую свинину, как не любила свекра, с утра до вечера занятого работой во дворе и по дому и за семнадцать лет ее брака едва сказавшего невестке десяток слов.

Она не осуждала их, но и не любила. А как могла она их любить, если в первый же ее приезд услышала слова свекрови, которая нарочно говорила громко, для нее:

– Где же были твои глаза, сыночку, куда ты смотрел и кого выбирал! Вон соседка Галя – какая хорошая дивчина, и ты с ней со школы знаком, и с родителями мы дружим, и хозяйственная, и умелая, и собой хороша! А кого ты привез? Маленькая, хлипкая, белесая, нос в веснушках, глаза зеленые, будто лягушка! И где ей, москвичке, управляться с мужиком и с хозяйством! Да еще беременная!

– Мама, так это ж хорошо, что беременная! Ждать долго не надо! Ребенок будет! – отвечал ее будущий муж.

– А ты уверен, что беременная-то от тебя? – поджимала губы свекровь.

– Да от кого же еще! Вместе же в лагере были! – смеялся он.

– С таким пузом, да в белом платье! Позор! Вся станица смеяться будет! – отвечала свекровь.

Почему она тогда промолчала? Почему не сказала, что в беременности повинен ее сын, силой овладевший ею в душной лагерной палатке? А она побоялась поднимать шум, потому что считала сама себя виноватой – поддалась на приглашение прийти к ним в палатку вечерком, посмотреть, как они с друзьями живут. Потом выяснилось, что он долго тогда распихивал друзей по другим палаткам в надежде, что она останется ночевать. Но она не осталась. Когда он стал ее обнимать, настойчиво и умело, она затихла и сжалась, как зверек, пойманный в капкан, а едва придя в себя, стала рваться наружу, еле сдерживая подступившие слезы и торопливо объясняя, что, если она останется, подруги будут бегать, искать ее по всему лагерю и разразится скандал.

Да, это было неудачное лето. Она перешла на шестой курс, и ей предложили в составе бригады врачей поехать на практику в Анапу, в комплекс студенческих спортивных лагерей. Ее будущий муж тогда подвернул ногу на волейбольной площадке. В тот день в медпункте она случайно оказалась одна. Потом почти целую неделю лил дождь, купаться было нельзя. Он приходил к ней в медпункт и рассказывал байки из жизни студентов их строительного института. Он ей не очень-то и нравился. А потом, когда дождь перестал, он по вечерам ходил с ней на море купаться и дня через три пригласил посмотреть их палаточный городок.

Городок виднелся издалека. Белые палатки в дюнах. За несколько лет до того она ездила с родителями и сестрой в Прибалтику. Песчаные холмы Джамете напомнили ей Палангу. Та поездка с родителями была последней перед страшным прыжком Леночки в пропасть с моста. После она уже никуда не ездила – только в тот год на практику в Анапу.

Зачем она решила принять его приглашение? После того вечера он в медпункт больше не приходил. То, что она беременна, выяснилось уже в Москве.

Почему она тогда не сделала аборт? Испугалась. Решила рожать. Он нашел ее уже осенью. Прогуливался возле института. Объяснил, что решил повидаться, так как соскучился. Мог бы и не найти. У них в институте много клиник и корпусов.

Зачем она ему все рассказала? Даже мама с папой не знали. Знала одна подруга. Она сказала:

– Раз сразу же предложил жениться, значит, порядочный человек. Выходи за него.

И вот она вышла. Жить было негде. Он-то не знал, что в ее родительской квартире в одной комнате – Леночка, а в другой – родители. Денег сначала тоже не было. Надо было ходить на занятия. Родила она перед распределением. На госэкзамены оставляла ребенка маме, а когда выяснилось, что у нее окончательно пропало молоко, свекровь по телефону сказала:

– Вези его к нам. Неужели мы свою кровиночку не вырастим!

Насчет кровиночки свекровь была права. Когда ее выписывали из роддома, все сестры детского отделения умилялись, насколько сын оказался точной уменьшенной копией отца. Родился богатырем, а потом перестал прибавлять в весе, заболел сначала одним, потом другим, потом стал похож на маленького старичка… А в маленькой комнатке тогда умирала Лена, и родители ничем не могли помочь. Значит, она должна была пойти работать, а муж – доучиваться, заканчивать институт. И они решили на год отвезти ребенка в станицу. А потом мальчик остался там почти на семь лет. До школы.

Сколько денег она тогда тратила на самолеты! Стюардессы рейсов Москва – Краснодар ее знали в лицо! Приходила с дежурства, хватала сумку, спала два часа в самолете и два в автобусе – ради того, чтобы на две ночи, а бывало, что только на одну, ощутить с собой рядом родное тельце.

Однажды, когда сыну было пять лет, он сказал:

– Мам, ты такая худая, будто кошка бродячая!

– А ты стройных женщин не любишь? – спросила она.

– Мамы должны быть толстыми, добрыми… Как бабушка!

– Хорошо, я поправлюсь! – сказала Тина. И всю обратную дорогу, давясь рыданиями, запихивала в себя жаренные на свином сале свекровины пирожки. В конце концов ее вырвало, и на работу она явилась прямо из аэропорта измученная и больная.

Муж не понимал ее бесконечных поездок.

– Неужели ты думаешь, что ему там плохо? – удивлялся он.

– Это мне плохо, – отвечала Тина.

Постепенно они отдалялись друг от друга.

У мужа были другие женщины, она не сомневалась. Он был молодой, цветущий, здоровый. Выпивал, приходил поздно. Но было не до разборок. Больница, дежурства, авиакассы, "Детский мир", поцелуи, родное тельце рядом на одну ночь, снова поцелуи, дорога и снова больница. Очнулась она, когда ей уже исполнилось тридцать лет, а сын должен был пойти в первый класс.

Тогда они уже жили в двух комнатах в коммунальной квартире.

Одну из них сразу получил ее муж, как только стал работать прорабом на стройке. Он строил новые микрорайоны. Они могли бы довольно быстро получить квартиру в новостройках, но муж, всегда отличавшийся житейской сметкой, сказал:

– Не торопись. У нас будет хорошая квартира в центре.

Так и получилось. Сначала получили квартиру их соседи, и им удалось получить ордер на вторую комнату. Потом умерла старушка из маленькой комнаты. И уж тогда муж стал уговаривать оставшихся соседей съехаться с их престарелыми родителями. Для того чтобы выкупить эту последнюю комнату, они залезли в крупные долги, но зато квартира перестала быть коммунальной. Правда, денег на ремонт у них тогда не было ни копейки, надо было отдавать долги. Тина опять работала день и ночь, и года три они еще жили, как раньше, в двух комнатах, а в две оставшиеся свозили стройматериалы. На дворе стояла перестройка, материалы были такие, что теперь их и даром никто бы не взял, но когда, наконец, они побелили потолки, постелили новый линолеум и поклеили обои, квартиру стало не узнать.

За разменами и ремонтом пролетело еще не менее пяти лет. Мальчик пошел уже в пятый класс. Перестали платить зарплату, стали отключать отопление, свет. Президент страны смотрел на это сквозь пальцы, зато искал тридцать девять снайперов. На рынках кавказские лица полностью вытеснили славянские. Банкиры стали делить нефть, газ и производство алмазов. По телевизору показывали только боевики и фильмы тридцатилетней давности. И когда она вдруг опомнилась, их семья вместе со всей страной оказалась перед входом в новое тысячелетие. Но что бы ни происходило в стране и в ее личной жизни, череда Тининых рабочих дней и ночей непрестанно составлялась из смены дежурств, историй болезни, диагнозов и выработанных годами схем и методик для лечения больных с разными видами патологии. Для нее это было святое. И в любое время суток, днем или ночью, в состоянии бодрствования, сна или даже алкогольного опьянения, как хорошо отлаженная, умная машина, Валентина Николаевна готова была в несколько секунд выдать ответ, что нужно было сделать больному, как и в какой последовательности, чтобы помочь тому, кому еще можно было помочь.

Правда, случались в ее практике и атипичные случаи, вроде сегодняшнего, с этим больным алкашом. Но такое, в общем, бывало нечасто. А в целом, почти за семнадцать лет работы Валентина Николаевна достигла высшей компетентности. Другое дело, что доступные пониманию задачи далеко не всегда удавалось реализовать из-за отсутствия необходимого оборудования, недостаточного уровня лабораторных исследований, да и просто условий работы. Но это она не могла изменить, как не могла изменить ту обстановку, что сложилась у нее дома. Проще сказать, что лучше всего Валентина Николаевна чувствовала себя тогда, когда в квартире, кроме нее и Чарли, больше никого не было. А если дома оставались мужчины, она стояла у плиты и следила за тем, чтобы все было сделано правильно, ничего не перекипело, не убежало и не пригорело. Как-то само собой получилось, что она или отсутствовала дома, или занималась работой – стиркой, уборкой, готовкой… Теперь, правда, стирка не вызывала таких проблем, но разговаривать друг с другом вместо того, чтобы стирать, оказалось уже невозможно.

Несколько лет тому назад муж купил участок и затеял там стройку. Ей же не нужен был этот большой дом, она предпочитала оставаться в квартире.

– Зачем нам дом, если у нас на троих четырехкомнатная квартира? – спрашивала Тина. Такая позиция не способствовала укреплению семьи, но ничего с собой поделать Тина уже не могла. Слишком накопилась усталость, тяжело было притворяться. Щебетать и хитрить, как делают многие другие женщины, чтобы удержать возле себя мужчину, она считала ненужным.