Так и катилась, не радуя особенно, жизнь, а вот сейчас, Тина это чувствовала, настало время перемен.

"А надо ли было ей что-то менять? Да и в какую сторону что-либо могло измениться?" – маячил в слегка затуманенном алкоголем мозгу Валентины Николаевны вопрос.

Однако стрелки часов показывали, что до приезда Азарцева осталось не более тридцати минут.

Тина со вздохом встала и прошла по комнатам. В самую большую комнату муж купил дорогой гарнитур, но мебель была ей не по вкусу, от нее за версту несло магазином, казенщиной. А мужу этот гарнитур нравился своей монументальностью, темными оттенками дерева, синей с желтыми полосками обивкой, которая напоминала Тине матрас. Теперь она считала эту комнату мужниной. Как-то так постепенно получилось, что он переехал туда из их общей спальни. Тина не возражала – с возрастом муж стал сильно храпеть, а ей это мешало заснуть.

Затем Тина заглянула во владения сына. Беспорядок, царивший там, свидетельствовал о переходном возрасте хозяина и неумении идти на компромиссы. Средняя комната, которую она называла "гостиной", нравилась ей больше всего. Муж считал эту комнату старомодной, сын выражался конкретнее: "Мать нашла себе кучу старья!" Это Тина потребовала убрать из комнаты телевизор и сохранить старую обстановку. В результате, кроме нее самой, в гостиной почти никто никогда не бывал. Но Тине хватало и того, что телевизоры постоянно орали и на кухне, и в комнате сына, и там, где стоял дорогой гарнитур. Она накрывала в гостиной овальный стол, только когда к ним приходили ее родители. Обычно это бывало два раза в год – на день рождения мужа и сына. К Леночке тогда приглашали сиделку. Родители мужа приезжали всего один или два раза, не на кого было оставить большое хозяйство. К своим родителям Тина забегала сама каждую неделю, приносила лекарства для Леночки, гости сына собирались в его комнате, причем он и не думал там убирать даже перед приходом приятелей, а в последнее время туда приходили и мальчики, и девочки, а муж встречался с друзьями и знакомыми где-то в других местах. К Валентине же Николаевне никогда никто, кроме Барашкова, не заходил. Подруг юности она растеряла, а новых не завела – образ жизни не оставлял на них времени.

Тине нравилась ее гостиная. Как-то на экскурсии в музее в Абрамцеве она с удивлением заметила, что ее комната напоминает обстановку того дома. А вообще-то, это не очень-то удивительно. Мебель для гостиной Тина купила у родственника их покойной соседки-старушки, вдовы какого-то сталинского начальника средней руки. А той она досталась, видимо, еще от ее родителей. Муж не хотел покупать эту мебель, уж больно старой и немодной она ему казалась: высокий шкаф-сервант для посуды, овальный стол на птичьей ноге, несколько стульев с гнутыми спинками и еще один узкий шкафчик непонятного предназначения, типа буфета с резными дверцами. Тина приспособила его для книг. Еще от старушки ей на память досталась ваза из толстого синего прозрачного стекла, расписанная то ли диковинными жар-птицами, то ли петухами. Вазу Тина поставила на кухню. Ромашки и колокольчики смотрелись в ней замечательно.

Мебель родственник отдал за бесценок, только чтобы не тратиться на перевозку. Муж не понимал, зачем Тине нужна эта рухлядь. А ее почему-то всегда завораживала солнечная теплота дерева и мягкий блеск карельской березы. Тину восхищал изящный рисунок двух симметричных лиловых с золотом ирисов на стеклах серванта, мягкая резьба перьев на птичьей ноге у ножки стола… Ей казалось, что на этих простых деревянных стульях удобно и не холодно сидеть. Ручки на дверцах буфета представляли собой вырезанные из дерева львиные морды, и Тина украдкой их гладила. Реставрация обошлась на порядок дороже тогдашних гарнитуров. А про то, с каким трудом и с какой руганью мужу и грузчикам пришлось втаскивать шкафы на их высокий четвертый этаж, Тине не хотелось и вспоминать.

За стеклом серванта не стояла красивая посуда, но отреставрированные светло-сиреневые ирисы с золотыми листьями были лучшим украшением, чем какие-нибудь хрустальные бокалы и немецкие перламутровые тарелки. Светло-желтое дерево, украшенное резьбой, мягко сияло, а когда в окна падало солнце, после полудня в любое время года, вся комната заливалась веселым, радостным светом. Весной и летом в окне показывались зеленые ветки берез, кленов и тополей. Зимой в окна стучалась вьюга, но в свободном просторном углу этой комнаты сверкала огнями огромная елка, таящая под нижними ветками приятные сюрпризы. Блестящие елочные украшения многократно отражались и в стеклах с ирисами, и на самой поверхности полированного дерева.

Традицию обязательно ставить елку Тина переняла от родителей. Когда они с сестрой были детьми, в доме обязательно появлялась нарядная, украшенная игрушками елка, и они с Леночкой, родители и подружки непременно устраивали праздничный концерт.

Приехавший на свой первый Новый год в Москву ее мальчик с гордостью заявил, что в Деда Мороза не верит, как не верит в Кащея и в Бабу-ягу, и начал с того, что съел все шоколадки, вывешенные на елку, не дожидаясь боя курантов. Тогда же, в новогоднюю ночь, его здорово рвало от шоколада, он лежал в постели обессиленный и бледный, но не выпускал из маленьких рук китайский заводной паровозик и рельсы к нему. Таким запомнился Тине первый Новый год, когда вся семья собралась вместе.

Осенью, как сейчас, ее любимый мебельный гарнитур светился золотом от пожелтевших листьев деревьев. Валентина Николаевна, какой бы усталой и занятой она ни была, всегда стремилась пройтись специальной салфеткой по шкафам и столу, чтобы стереть накопившуюся за день пыль и вернуть дереву сияющий блеск.

В этой комнате не хватало только одного – музыкального инструмента. Иногда Валентину Николаевну посещало неудержимое желание играть на фортепиано и петь. Но инструмента не было, муж не любил музыку и не понимал пения. И когда Тину одолевало такое желание, она спешно надевала фартук и шла на кухню жарить котлеты.

Родители несколько раз предлагали забрать инструмент из их дома, ведь Леночка больше не могла играть. Но Тина не хотела этого делать.

– Пусть пианино стоит там же, где и раньше, у вас, – говорила она. – Когда мне играть? Некогда, да и некому. Мое желание теперь – каприз, причуда, не более того.

Воспоминания о музыке посещали Тину все реже. Правда, она странно взволновалась, когда Азарцев упомянул о рояле, стоящем в гостиной новой косметологической клиники.

– Ерунда, пустяки. Ничего у меня не выйдет! – вслух сказала Тина. Машинально достала тряпку, которой всегда вытирала пыль со шкафов, прошлась по полкам и дверцам, ласково погладила львиные морды на ручках, легко перебрала пальцами корешки медицинских книг в псевдобуфете и в который раз за сегодняшний день посмотрела на часы. И опять ахнула. До прихода Азарцева оставалось ровно десять минут. Она наспех обозвала себя "идиоткой, не нашедшей лучшего времени, для того чтобы полировать шкафы", и ринулась в ванную умываться и чистить зубы.

"Чтобы убить запах водки, надо поесть чего-то другого, перебивающего этот запах. Например, два зубчика чеснока", – мелькнуло в голове. Валентина Николаевна чертыхнулась и слегка помассировала щеки полотенцем, чтобы они не казались слишком бледными.

"Интересно, что лучше? Если от вас пахнет водкой или чесноком? – философски размышляла она. – Что за глупости лезут в голову!" Но в голове опять крутилось: "Все-таки водкой или чесноком?" Она уж и отгоняла эту мысль от себя как летнюю муху, но мысль возвращалась снова и снова.

Тина вышла из ванной и полезла в кухонный шкафчик. Муж обожал по воскресеньям на даче готовить что-нибудь мясное, например, шашлык. У него была своя коробка со специями, которые он привозил от родителей с юга. Тина пошарила в ней и нашла то, что искала. На самом дне металлической круглой коробки из-под когда-то дефицитного растворимого индийского кофе болтался маленький огрызок мускатного ореха, испачканный крупинками перца и желтой пылью шафрана. Тина потерла орех о халат, подозрительно понюхала и откусила половину. Что с ней стало! Как только терпкий вкус муската разлился во рту, на нее напал такой дикий приступ чихания, что его можно было сравнить разве что с тем, как чихал Моргунов в фильме "Операция Ы".

– Все! Умираю! – выдавила из себя Тина и, продолжая чихать, ползком добралась до ванной. Там она сумела прополоскать рот и нос чистой холодной водой, тут же закинула в себя две таблетки супрастина, запила их водой из-под крана и через пять минут наконец смогла вздохнуть полной грудью.

Итак, она сидела на краю ванны в распахнутом мокром на груди халате, с лицом, красным от напряжения и уже не требующим никакого растирания, с влажными на лбу, потемневшими прядями волос и издевательскими чертиками в глазах.

– С такими приключениями я не собиралась на свидания никогда в жизни! – сказала отражению Валентина Николаевна, закрутила кран и пошла одеваться.

В первую очередь она надела колготки. Потом достала короткие замшевые сапожки, про которые в магазинном чеке было написано, что они "ботильоны". Обувь с таким названием следовало уважать, и, прежде чем натянуть их на ноги, Тина провела по ним пару раз щеткой. Затем положила на смятую, разобранную постель черное платье и стала краситься и причесываться. Нанеся завершающий мазок помады, Валентина Николаевна выглянула из окна гостиной во двор. У ее подъезда стояла темно-серая "восьмерка", а возле "восьмерки" в той же самой куртке, что и в магазине, стоял Владимир Сергеевич Азарцев собственной персоной и разглядывал бумажку с адресом.

– Елки зеленые, все-таки приехал! – воскликнула Валентина Николаевна, хотя сомнений у нее, в общем, не возникало. "Что же мужики-то мои вечером будут есть без меня? Суп-то, наверное, поленятся разогреть!" – с раскаянием подумала Валентина Николаевна, побежала натягивать платье и наткнулась на Чарли. У этой собаки была удивительная манера каждый раз подворачиваться под ноги в тот момент, когда нужно собраться как можно скорее.

– Ну, ты тут еще! – возмущенно сказала Валентина Николаевна и, вернувшись к холодильнику, дала Чарли кусок колбасы. Он благодарно вильнул хвостом и снова улегся в коридоре посреди дороги.

Платье вползло на тело сверху вниз, как футляр, и тут же прилипло к ногам. Десять секунд ушло на то, чтобы найти антистатик и сбрызнуть колготы. Теперь одной рукой Тина нашаривала в шкафу парадную черную сумку, а другой, изогнувшись, пыталась застегнуть на спине длинную "молнию". Сумку в шкафу она нашла, а вот замок застежки заело. Причем заело посередине спины, в самом неудобном для застегивания месте, где-то между лопаток.

– Какой же черт придумал шить такие узкие платья! – в сердцах выругалась рассерженная Тина, пытаясь извернуться как червяк и выползти из футляра. Но не смогла – ни через голову, ни через ноги. Тина опять выглянула в окно. "Восьмерка" стояла на прежнем месте. Азарцев присел на хлипкую влажную лавочку, подстелив под себя все тот же журнал с красотками, уже порядком измятый, и внимательно разглядывал лежавшие под ногами желтые листья клена.

– Прямо "Три тополя на Плющихе", – сказала Тина и повернулась к Чарли: – Ну, что теперь делать?

Чарли вопросительно приподнял уши и постучал по полу хвостом. Тина вздохнула и медленно пошла в спальню. Там она уже без энтузиазма на всякий случай повязала на шею шелковую косынку в надежде, что та закроет прореху на спине, но номер не прошел. Прореха зияла; более того, платье, узкое в талии, теперь некрасиво съезжало с плеч. Идти прямо так, надев сверху пальто, было немыслимо. И Тина легла на кровать прямо в ботильонах и в незастегнутом платье и беспомощно, по-детски, заплакала. Ей было жалко себя не оттого, что, видимо, сорвалось свидание, на которое она и не очень-то хотела идти, а оттого, что, несмотря на усталость, она все-таки встала, накрасилась, собралась, пережила жуткий приступ чихания и в конце концов так глупо осталась дома из-за не вовремя заевшей застежки! Чарли пришел к ней в комнату, лег на коврик перед кроватью и время от времени тяжело, по-собачьи, вздыхал.

На часах была ровно половина восьмого, когда все-таки раздался деликатный звонок в дверь. Чарли навострил уши и побежал в коридор за Тиной.

"Скажу, что у меня зверски болит голова!" – решила Тина и, накинув на платье кофту, в которой была на работе, пошла открывать. Увидев ее, Азарцев радостно улыбнулся.

– А я уж испугался, что вас что-то задержало в больнице! Хотел уж ехать за вами назад в больницу! – Его тон был настолько по-домашнему прост, что Тина, неожиданно для себя, сказала чистую правду:

– Я уже было совсем собралась, но в последний момент заело застежку на платье, и я теперь не могу ни застегнуть его, ни переодеться!

– Ну-ка, покажите! – сказал Азарцев тем тоном, которым обычно говорят врачи, когда хотят осмотреть больного. Валентина Николаевна без всякого стеснения стянула с плеч старую кофту и повернулась к нему спиной. Чарли занял место у двери и стал напряженно рычать: он увидел, что Азарцев приближается к хозяйке на недозволенно близкое расстояние.