– Значит, ты здесь живешь?

– Да, сворачивай во двор. Первый подъезд направо. Сейчас посмотришь мою конуру.

Ашот помолчал, потом сказал якобы неуверенно, пытаясь соблюсти приличия:

– Вообще-то, уже поздно…

– Если тебе далеко возвращаться, останешься у меня. У меня каморка маленькая, но два дивана имеются. Один, правда, на кухне. Но там даже уютнее.

– Тогда идет.

Пока Ашот закрывал машину, Татьяна замерзла. Она была легко одета, ела и пила у родителей мало, много сердилась – поэтому быстро израсходовала энергию. В девушке боролись два чувства: она устала и хотела спать, но ей хотелось осуществить задуманное. Сейчас был удобный момент. Собственно, для того она и пригласила Ашота в гости.

Квартирка была действительно маленькой, но Таня переделала ее на свой вкус. Велела снести лишние перегородки и двери – и получилась студия под крышей всего с двумя окнами. Кухни как отдельного помещения в ней не было – только небольшой карман, который можно было бы назвать и нишей. Плиты тоже не было. На морозильной камере стояла микроволновка, и все – хозяйка квартиры вовсе не расположена была готовить. Зато по разным стенам действительно стояли два широких дивана в стиле модерн. Эти диваны, низенький книжный шкафчик да мягкий ковер с геометрическим рисунком на полу и составляли интерьер. Для еды служило нечто стеклянное, напоминающее прозрачный журнальный столик. Стены были выкрашены светлой масляной краской, под потолком висели две одинаковые люстры с маленькими фонариками в виде веточек какого-то экзотического растения. Обстановка вся была новая, модная, но квартира в целом до того напомнила жилье Татьяниных родителей, что Ашот рассмеялся.

– У тебя божественно хорошо, – сказал он, – но можно не сомневаться, гены есть гены.

– Убожественно до смешного? – спросила Татьяна, задетая его смехом.

– Ну что ты, просто прелестно. – В закутке, обозначавшем прихожую, Ашот снял свой плащ. – Ты сама подбирала обстановку?

– Конечно.

– Так вот, ты всю дорогу ругала своих родителей, говорила, что вы несовместимые люди – а твой вкус повторяет родительский. Только дизайн вещей сместился на тридцать лет вперед.

– Ну уж ты загнул! – воскликнула Таня, но поняла, что Ашот прав. Ей и самой иногда так казалось. Она лишний раз удивилась, насколько умен Ашот. Что ж, вероятно, пригласив его, она сделала правильный выбор.

– Кстати, мне очень понравились твои родители.

Она не собиралась спорить. За окном была темная ночь, маленькие лампочки-ветки под потолком горели неярко и загадочно. Наступила пора действовать.

– Ну вот и отлично. Я замерзла в этом тонком платье. Сейчас переоденусь, и мы что-нибудь выпьем. У меня есть хорошее вино и шампанское.

Не в планах Татьяны было скрываться. Она столько раз переодевалась при Ашоте в ординаторской, что уходить в ванную просто не было смысла. И она, не скрываясь, а даже с удовольствием демонстрируя свое тело, стянула нарядное платье, сбросила лифчик, надела просторный светло-желтый шерстяной джемпер и джинсы, и от этой перемены вовсе не стала хуже. Наоборот, девушка показалась Ашоту более домашней, теплой, отзывчивой.

"Интересно, зачем она прилагает столько усилий, чтобы меня соблазнить? – подумал он. – Она ведь знает, что очень красивая, и нужно совершенно не иметь гипофиза, чтобы от нее не возбудиться".

Сначала он открыл шампанское. Потом они пили белое вино. Потом по рюмочке коньяку. Потом над одним из диванов взметнулась темно-синяя простыня, туда же прыгнули две подушки, а сверху легло лоскутное модное одеяло.

– Иди ко мне! – Татьяна одним движением распустила густые светлые волосы и протянула к Ашоту нежные руки.

Он с легкостью подхватил Таню на руки. После такого призыва он просто не мог не показать себя мужчиной. Да и зачем сопротивляться? Ему даже казалось, что эта красавица – именно та, с кем он хочет связать свою судьбу.

"Но у армянских девушек нежность проявляется по-другому. Они не такие агрессивные", – заключил Ашот через какое-то время.

Они лежали в постели и курили. Было уже совсем поздно. В груди Ашота разлилась теплая волна нежности к этой холодной и жесткой девушке, которой он, по-видимому, был симпатичен. Иначе зачем она его позвала?

"Она очень одинока, – думал Ашот, – ей хочется завести свой дом, мужа, детей… А вокруг никого подходящего нет". Вероятно, с целью убедить его в том, какая она восхитительная женщина, она и зазвала его к себе домой. Что ж, проделано убедительно. Хоть все и было подстроено, с первого до последнего мгновения, он совсем не в обиде.

Таня, почувствовав, что Ашот смотрит на нее, раскрыла глаза. Спать ей уже не хотелось. Настала решающая минута, сейчас она должна ему все сказать…

– Ты хочешь выйти за меня замуж? – спросил Ашот.

Татьяна опешила.

Вот это да! Что же ему ответить и как поступить? Можно, конечно, соврать и сказать, что влюбилась в него с первого взгляда. Но что это повлечет? Ненужные иллюзии, возможную беременность, которой она никак не желала, и дикую ревность с его стороны. В том, что представители кавказских национальностей ужасно ревнивы, она не сомневалась.

Нет, уж лучше действовать напрямую. По крайней мере, если ничего не выйдет, то и винить будет некого. Но все-таки какие же мужчины идиоты! Неужели они всерьез воображают, что каждой женщине только и нужно, что выйти замуж и засесть дома среди грязных кастрюлек и капризных детей! Какая глупость! Пока женщина молода и здорова, она должна посмотреть мир, попользоваться всеми благами жизни. А уж на старости лет, если не подвернется ничего интересного, зажить в маленьком домике где-нибудь на берегу океана, скажем, на боку старушки Британии, в садике среди роз и разводить собак или кроликов. А лучше всего (если, конечно, муж оставит наследство) раз в год наезжать куда-нибудь в Монте-Карло и играть до самозабвения. Что еще может в старости так волновать кровь, если не игра?

Однако требовалось разрешить ситуацию.

– Да, – сказала Татьяна и повернулась к Ашоту. – Я хочу выйти за тебя замуж, но с одним условием: ты увезешь меня в Америку и, как только я найду себе подходящего миллионера, разведешься со мной.

– Что? – спросил Ашот. Ему показалось, он просто не понял, что она сказала.

Таня повторила. Четко, раздельно.

Ашот помолчал. Потом сказал уже совсем другим голосом:

– Тебе, дорогая, нельзя пить слишком много. Ты начинаешь нести какую-то ерунду!

– Отлично я понимаю, что говорю! – Татьяна почувствовала в его словах отчуждение, но решила идти ва-банк: – Напрягись и ты. Подумай, какая из меня может выйти жена? Я не умею и не люблю готовить, я не люблю детей и не уважаю родителей. Своих родителей я и то не люблю, а чужих, вероятно, просто возненавижу. Но я знаю, что твои родители живут в Америке и ты собираешься к ним уехать и стать гражданином Соединенных Штатов. Так увези меня к ним!

– Зачем же мне тебя к ним везти, – Ашот потряс головой, чтобы сосредоточиться, так как он не понимал Таниной логики, – если ты будешь ненавидеть моих родителей?

– Да я их и видеть не буду! Мы же не будем жить вместе. Как только я получу гражданство, ты со мной сразу же разведешься. Под любым предлогом. И я начну искать себе мужа-миллионера. Это здесь моя красота никому не нужна, а там ценителей женской красоты много.

– Что-то когда я там гостил, особенно не заметил ценителей женской красоты. Все как у нас. Много людей очень толстых, очень примитивных. Мне было там скучно. И я пока еще не решил, уезжать мне или нет.

– Так реши! – заявила Татьяна. – Хуже, чем у нас, быть не может! Я больше не могу выносить, когда какой-нибудь ублюдок мужского пола не только не пропустит в любую дверь, хотя бы в магазин, но еще норовит толкнуть и обозвать шлюхой. Я больше здесь жить не могу. Хоть убей.

– А какой смысл мне на тебе жениться?

– Ну я ведь не буду запрещать тебе, как мужу, пользоваться моей красотой. В любой момент, всегда, пожалуйста. Денег на фиктивный брак у меня нет, а то бы я уже давно отсюда слиняла. Чтобы подцепить какого-нибудь фирмача, тоже нужны деньги, хотя бы на рестораны и дискотеки. И потом, какие дискотеки, когда мне уже двадцать пять стукнуло! И какие, с другой стороны, здесь в России могут быть фирмачи? Все фирмачи или наши евреи, которые раньше уехали, а теперь вернулись, чтобы делать здесь бизнес, или американские неудачники, которых вместо престижной Европы засунули сюда, в российскую задницу. Нет, мне нужны не они. Мне нужен стопроцентный американский миллионер, лучше лет шестидесяти от роду.

– Тед Тернер, например, – сказал Ашот. – Он как раз сейчас с Фондой развелся.

– Тоже сгодится, – подхватила его тон Татьяна. – Правда, где-то я читала, что он психопат и голубой.

– Мне кажется, даже безмозглые модели и те поняли, что миллионеры на них не клюют.

– Это поняли те, кому не повезло! А те, кому повезло, наслаждаются жизнью и не кричат на всех перекрестках, что вышли замуж за стариков сугубо по расчету.

Ашот встал и методично, не спеша, начал одеваться. У Татьяны похолодело в груди. "Проиграла! Вот так всегда: скажешь правду, потеряешь дружбу! Ну что мне было соврать, что я от него без ума! Нет, дурацкая привычка – выступать с открытым забралом! Похоже, он собирается уходить. Надо держаться. Только бы не устроить истерику!"

– Ты куда? – как можно миролюбивее спросила она.

– Я не люблю иметь дело с дурами, – ответил Ашот. – А сегодня меня, видимо, бес попутал.

– Как же ты поедешь, ты же порядочно пьян? – Татьяна хотела перевести разговор на дружеские рельсы. Ничего особенного, никакой трагедии, друг с подружкой прощаются, так как не сошлись характерами.

– На трамвае, – сказал Ашот. – На прощание у меня для тебя совет. – Он уже стоял в коридоре и завязывал галстук. – Ты своему миллионеру сразу не говори, что тебя интересуют в первую очередь его деньги, а то никогда замуж не выйдешь. Там таких стервятниц, как ты, и своих много, всех цветов кожи.

– А разве я виновата в том, что государство за мои труды и знания не может обеспечить приличную жизнь и я хочу выгодно продать себя?

– Другие хуже живут, но больше ценят то, что имеют, – ответил Ашот.

– Если ты имеешь в виду эти модные вещи, так сюда вбуханы деньги с двух бабушкиных квартир, проданных в Омске и в Челябинске. Родители, я тебе говорила, – из Сибири и с Урала. А научные труды мамочки и папы, как оказалось, стоят немного.

– А твои труды?

– Мы с тобой получаем одинаковую зарплату, сам знаешь, какие это копейки. Думаешь, не оскорбительно жить так, как мы живем?

Ашот ничего не ответил и закрыл за собой дверь.

Он вышел на улицу в ночь. Потеплело, моросил легкий дождь. В душе Ашота царили такое опустошение, такое разочарование, такое одиночество и такая тоска, что он решил не ехать на машине. К тому же он вспомнил, что машинально выложил ключи в прихожей на тумбочку в Татьяниной квартире.

"Сигануть бы вниз с какого-нибудь моста, – подумал он. – Но мама не переживет. Будет думать, что это оттого, что они все уехали, а я остался один. Нет, нельзя причинять матери горе. Я достаточно вырос, чтобы это понимать. Ничего не поделаешь. Пусть все остается как есть. Брат устроен, родители старые, мать сидит с внучкой, отец еще пытается подрабатывать… А я хочу остаться здесь. Мне не нравится в Америке, хотя там спокойнее, чище, красивее. Там еще более все чужое. Может, действительно, если жениться, завести свою семью, детей, разлука с теми, кто живет там, не будет так чувствоваться…"

Ашот, покачиваясь, шел по трамвайным рельсам вдоль путей. "Нагонит же какой-нибудь трамвай, поеду куда-нибудь", – думал он. Домой не хотелось, слишком холодной и неуютной казалась его съемная квартира. Ашот с удовольствием бы поехал к Аркадию, в семье Барашковых Оганесяна любили и всегда радушно принимали, но сейчас ехать к ним было неудобно. Он ведь отказался помочь Аркадию с собакой – и все из-за того, что вообразил, будто эта красивая сучка Татьяна сумела оценить его.

"Вот дура, – злился Ашот. – И вроде разбирается в медицине, а все-таки невозможная дура! Заморочила себе голову каким-то мужем-миллионером, как будто не понимает, что за все на свете приходится платить. А за что тогда плачу я? – подумал он. – За то, что провел счастливое детство в дружной семье, в уютном доме с большим садом, где летом абрикосы падали градом на крышу сарая, на которой я лежал с книжкой?"

Он еще молод. А каково было родителям перебираться из родных краев в страну, язык которой они даже не в силах освоить? Нет, он должен выбиться в люди, найти свою нишу в науке, которую он любит и которой только и хочет заниматься, и одновременно с этим построить свой дом, завести свою семью.

Вдруг из-за угла показался трамвай. Пустой, с приглушенными огнями, он, по-видимому, направлялся в парк.

"Не остановится", – подумал Ашот, но на всякий случай взмахнул рукой. Трамвай остановился.