– Ты что, сумасшедший? По рельсам ночью ходить! – звонким голосом крикнула, высунувшись в окно, девчонка-вагоновожатая.

– Куда идет трамвай? – спросил Ашот.

– На ВДНХ, – сказала девчонка уже спокойнее, увидев, что незнакомец, кажется, нормальный. Только он ей кого-то ужасно напоминал. В кепке, в клетчатом шарфе… Может, просто живет где-то поблизости?

– Подвези меня, – попросил незнакомец. – Только у меня мелочи нет.

– Плати крупными и садись! – засмеялась девчонка, посмотрела в зеркальце, направленное в салон, и ахнула. Незнакомец залез в трамвай, снял кепку и уселся на переднее сиденье, скрестив на груди руки. Вылитый Александр Сергеевич Пушкин из школьного учебника! Просто привидение какое-то!

– Эй! – осторожно позвала она. – А тебе куда?

Ашот задумался и рассеянно глянул на нее. "На ВДНХ, значит, по дороге в больницу, – решил он. – Что ж, помогу Валерию Павловичу, все равно с утра мне его сменять".

Он громко сказал:

– Подвези-ка ты меня на работу! – И назвал остановку.

– Фу! – выдохнула она. – Это в больницу, что ли?

– Да, в больницу.

– Привидится же такое! – Вагоновожатая опять засмеялась, теперь уже над своей ошибкой, включила в салоне свет и тронула трамвай с места.


А на Ольховке, по-осеннему уже пустой и голой, в двух окнах небольшого старого дома все еще горел свет.

Татьяна, обессиленная, пустая, усталая, лежала на смятой простыне без сна и ненавидящими глазами разглядывала потолок.

"Ну и черт с ним, ушел так ушел! Хорош день рождения! Хоть бы все провалились в тартарары!"

Она дрожала от гнева, от злости. Ей хотелось что-нибудь разбить, на кого-нибудь заорать, наконец, стукнуться головой об стенку. Ее перепоняли опустошение и ярость.

Таня встала, прошла в ванную, включила горячий душ. Не обращая внимания на брызги (она терпеть не могла клеенку, противно прилипающую к телу, но защищавшую от брызг пол в ее крошечной ванной), встала под горячие струи. Вода, жалея ее, ласково омывала ее голову, плечи и грудь, стекала ручейками вниз по животу, по ногам, ласкала, успокаивала, убаюкивала. Танины глаза вскоре стали сами собой закрываться. Она вылезла из ванны, накинула толстый махровый халат, прямо в нем залезла под одеяло, угнездилась и закрылась с головой.

"Не пойду завтра на работу! – решила она. – Отосплюсь, позавтракаю со вкусом и пойду гулять по Москве. Пусть потом хоть зарежут!"

Высунула руку из-под одеяла, нащупала выключатель и решительно выключила свет. Но тут слезы принялись вдруг душить ее, и Таня еще немного поплакала, горько, как ребенок. Потом молодой организм взял свое, и сон наконец пришел к Татьяне, лежавшей на мокрой от слез подушке.


Доктор Барашков в это время спал в своей квартире рядом с женой. И снились ему огромная добродушная собака, помахивающая хвостом в комнате с дорогой мебелью, потом – недовольное лицо коллеги-хирурга, который сердито наблюдал, как он, Барашков, почему-то никак не мог вывести очередного больного из наркоза. И наконец приснилась огромная пачка денег, почему-то валявшаяся под ногами на лестнице в его собственном заплеванном подъезде. Во сне Аркадий Петрович какое-то время решал сложную задачу: брать или не брать эти деньги, но потом, вздохнув, поднял пачку и сунул ее в карман. Беспокойно поворочавшись, он перевернулся на другой бок и, обняв жену, уютно засопел ей в плечо.

21

Той же ночью ехали по Садовому кольцу и Валентина Николаевна с Азарцевым.

– Есть ли такой ресторан в Москве, куда бы вы хотели пойти специально? – спросил Азарцев, когда они вывернули на шоссе с лесной дороги.

– Да я почти нигде и не была, – доверительно сказала Тина, – особенно в последнее время. И что делается в Москве, я знаю только из газет, да и их читаю нерегулярно.

– В таком случае доверяете ли вы мне выбор? – спросил Азарцев.

– Полностью, – ответила Тина. – Я совершенно в вашей власти.

Так откровенно выраженное полное доверие (хотя и по такому пустяковому вопросу, как выбор места для ужина) вдруг странно сблизило их с Азарцевым. Оба развеселились.

– Хотите, расскажу вам случай из моей практики? – начал Азарцев, и один за другим, как из рога изобилия, посыпались рассказы, забавные и не очень, но всегда понятные и близкие каждому врачу.

К тому времени, когда их покрытая мелкой изморосью машина уже мчалась по Садовому кольцу, Валентина Николаевна, забыв про усталость и суматошный день, тихонько смеялась своим грудным смехом, а обычно спокойный и уравновешенный Азарцев боролся с сильнейшим искушением, будто ненарочно, погладить ее теплую, кругленькую коленку.

– А вы верите в гомеопатию? – спросил он. Они как раз проезжали мимо кинотеатра "Форум", рядом с которым светились витрины гомеопатической аптеки.

– Да как-то не очень, – ответила Тина. – К нам в больницу приходил пару раз один деятель, якобы читать нам лекции. Этот гомеопат был такой бледный и такой занудный, что чуть не вогнал всех в сон. А потом оказалось, он просто хотел, чтобы мы дали ему больных на консультацию. Естественно, хотел заработать. Я в своей практике гомеопатические средства не применяю.

– А в нашей клинике, возможно, будет работать гомеопат. Мы должны использовать все возможности для привлечения больных. Как-то один раз я случайно зашел в эту аптеку купить лейкопластырь, так здесь была такая очередь, что я в ужасе убежал. А потом я подумал: раз люди пользуются этим методом, значит, им помогает?

– Не знаю, – Валентина Николаевна только пожала плечами. Они проехали мимо театра Образцова с его остановившимися часами, развернулись под путепроводом, и Азарцев вскоре заглушил двигатель на стоянке в конце Цветного бульвара.

– Если вы доверили мне свой выбор, – сказал Азарцев, – тогда я приглашаю вас в "Тадж-Махал".

– "Тадж-Махал"? Что это такое?

– На самом деле это замечательно красивый дворец-усыпальница в Индии, который один богатый султан построил в честь своей покойной жены, памятник любви. Я видел этот дворец – зрелище необыкновенное. Но пока у нас с вами нет возможности туда съездить, предлагаю посетить ресторан с таким названием. Он, конечно, не так красив, как оригинал, но кухня там восточная, очень хорошая. Я там бываю.

– Что ж, – весело согласилась Тина. – Давайте пойдем туда.

Цветной бульвар лежал перед ними во всей красе. Цветники на нем не разбивали уже лет сто, зато сохранились скамейки, усиженные молодежью и бомжами, старые деревья, усыпанные листьями газоны… Бульвар был пуст, хотя по сторонам, отделенные от его московской тишины ажурной решеткой и фонарями, неслись машины.

– Давайте немного пройдемся! Ноги немного устали, – смущенно пояснила Тина. – И такая красота здесь сейчас!

Через дорогу, несмотря на поздний час, горели витрины кондитерской, в которой когда-то давно Тина с маленьким еще тогда сыном пила чай после утреннего спектакля в театре Образцова. А рядом с кондитерской, как оказалось, все еще существовал мясной магазин, в котором они тогда же, после спектакля, купили для своего Чарли, четырехмесячного щенка, мясные обрезки. Сын тогда смеялся, что все должны быть довольны. Он любил пирожные, собака – мясо.

Около здания цирка сказочно сияли белые шары ламп. Тонконогие изящные лошадки, на спинах которых изгибались танцовщицы, одетые в блестящие капроновые пачки, призывно стучали копытцами на огромных афишах. По улице весело сновала молодежь. А на бульваре все еще было пустынно, только напротив цирка несколько алкоголиков и бомжей заняли скамейки, где посветлее, и разложили на них свой ужин. Тина слегка изменила курс, чтобы незаметно обойти бомжей.

– Какие они несчастные! – сказала она Азарцеву. – Вот мы выписываем из отделения больных, а куда они потом попадают? Хорошо, если сюда, пока не так холодно. Но по ночам температура уже такая, что вполне можно замерзнуть. Если останутся живы, значит, опять попадут к нам.

– Если не согреются тем же, чем отравились, – сказал Азарцев и взял Тину под руку. – А если выпьют чересчур много, то все равно попадут к вам – и дальше все по кругу. Поэтому я вас и зову работать к себе. Но пока мы должны пойти греться сами, потому что никому другому сегодня наша помощь не нужна. Скорее! А то мне кажется, вы тоже замерзли.

Тина не замерзла. Ей было приятно гулять в этом завораживающем моросящем полумраке, она казалась себе романтичной и молодой. Но Азарцев повлек ее с бульвара дальше, на улицу, в ресторан, и она с удовольствием покорилась.

Оформление ресторана было выдержано в прекрасном восточном духе – не какая-то скоропалительно возведенная сакля, из которой одуряюще несет пережаренным шашлыком. Во всем чувствовался выдержанный и утонченный азиатский стиль. Высокие арочные двери поддерживали деревянные колонны с тонкой резьбой. В вестибюле стояли низкие шелковые диваны, а пол устилал огромный ковер. В простенках на полу стояли металлические расписные кувшины с узкими горлышками. На одном из диванов полулежал человек в полосатом шелковом халате и курил кальян.

– Здесь продают опиум? – изумилась Валентина Николаевна.

– В вестибюле? Конечно, нет, – рассмеялся Азарцев. – Этот человек лежит здесь только в рекламных целях. Но видите, он вызвал у вас правильный ход мыслей, правда, то, о чем вы сказали, продается не здесь. Но я опиум не курю. Надеюсь, вы тоже. Не думайте больше об этом.

И чтобы отвлечь спутницу, повел ее в противоположный угол вестибюля, к киоску, где в огромных белых вазах стояли цветы. Целые острова из роз – белых, желтых, багровых – сменялись оазисами хризантем. Кораллово-красные и оранжевые герберы улыбались узкими, как у ромашек, загнутыми назад лепестками. В отдельных сосудах топорщились гладиолусы и орхидеи. Лилии источали аромат южных широт. Были здесь и такие экзотические цветы, названий которых Валентина Николаевна не знала.

– Хочу, чтобы вы выбрали то, что вам нравится! – сказал Азарцев.

– Ох! Здесь так много цветов! – растерялась Тина.

– Выбирайте любимые!

– Я не могу, это трудно! – она секунду подумала и решилась. – Ну, можно мне какую-нибудь розу из тех? – Она показала на вазу, в которой широко раскинулся роскошный букет из белых и бледно-розовых роз. Муж дарил ей розы. Всегда розы и только розы. Мысли ее вновь побежали по кругу, как цирковая лошадка или машина на ралли в Брешии.

Продавец, мужчина средних лет в тюбетейке, услужливо придвинул к ней вазу.

– Пусть дама укажет, – сказал он.

– Любую. Они все одинаково хороши.

Все-таки Тина осторожно показала пальцем на ту, которая показалась ей самой большой и красивой. Розу тут же упаковали в прозрачный целлофановый футляр с золотым обрезом. Тина улыбнулась Азарцеву. Белая роза очень ей шла.

– Минутку! – остановил ее спутник человека в тюбетейке. – Боюсь, Валентина Николаевна, вы себя не знаете! Роза, конечно, очень хороша, но, на мой взгляд, вам подходят совсем другие цветы.

Тина смотрела на него, не понимая.

– Мне довольно! Зачем еще?

Но Азарцев внимательным и серьезным взглядом методично обшаривал весь цветник, а человек в тюбетейке, предвкушая хорошую выручку, поворачивал перед ним вазы с цветами. Наконец Азарцев нашел то, что искал. Еле заметным движением он указал продавцу на цветы, незаметно стоявшие в сторонке. Тот мгновенно понял Азарцева.

– О! У господина прекрасный вкус, – забормотал он, доставая охапку. – Это самые изысканные экземпляры из всех, что вы могли бы достать в Москве.

Тина изумленно перевела взгляд на Азарцева. Как он смог за такое короткое время понять, что она собой представляет на самом деле? Ведь цветы, что он выбрал для нее, могли бы быть символом ее жизни. Только сейчас она это поняла.

Перед ней были ирисы. Не примитивные, с короткими стеблями и тремя толстыми сине-фиолетовыми лепестками, что время от времени продаются во всех цветочных киосках у метро. Перед ней были королевские ирисы. Темные, медовые, с тонкими золотистыми прожилками и нежным бархатным ворсом на лепестках. Попадались среди них и нежно-лиловые и бледно-голубые с бутонами, сложенными в виде куполов восточных мечетей, и с нижними лепестками, изогнутыми, словно пенистые гребни высоких волн. У цветов были тонкие, длинные стебли и нежные мягкие листья, изгибами повторяющие форму лепестков.

Валентина Николаевна ахнула. Это были точно такие же ирисы, что изображены на стенках ее шкафов в гостиной! Она и не думала, что такие цветы бывают на самом деле, они казались лишь фантазией Серебряного века. Неброские, легчайшие на вид создания, потерянные в общей массе цветов. Нестойкие, молчаливые, не приспособленные к борьбе. Но как же нежен был их еле уловимый аромат, как непередаваемо изысканна красота!

Она взяла в руки букет.

Тина была не очень светлой блондинкой. Ее одежда – черное платье, черное пальто, желто-зеленая косынка на плечах – создавали фон. А сами ирисы подходили ее лицу так же органично, как будто это были лица ее детей, только прилетевших откуда-то из другой галактики.