– Ну правильно, – протянула Тина задумчиво, как бы самой себе. – У всех одно и то же. По кругу, из Брешии в Брешию.

– Что?

– Нет-нет, ничего. Просто говорю, что вот и она уехала. А была в отделении самая грамотная сестра.

Аркадий ласково прижал к себе Тину и осторожно и нежно поцеловал в лоб.

– Знаешь что, дорогая, – сказал он ей, – а я почему-то уверен, что ты вернешься в медицину. Отдохнешь и вернешься. Потому что наша профессия – это такой наркотик, без которого доктору невозможно жить.

Тина помолчала, потом похлопала его по рыжей волосатой руке.

– Пойдем по домам, дорогой. Этот день, как и тот последний день, когда мы были вместе, запомнится мне на всю жизнь.

Она перекинула сумку через плечо и легко встала.

– Машина в той стороне, – показал Аркадий.

– Спасибо. Но тебе уже пора домой. А я еще хочу зайти в ГУМ и купить себе помаду. Более дорогие вещи я купить не могу, но помаду теперь покупаю только там.

Она повернулась и, помахав рукой, легко ступая в новеньких белых кроссовках, пошла по аллее назад в сторону ГУМа. Барашков долго смотрел ей вслед, а потом спустился в метро, решив проехать одну остановку до Лубянки, чтобы не идти к машине пешком.

30

Новая помада приятно возбуждала. Получив от продавщицы коробочку с золотистым металлическим тюбиком, Тина не выдержала, отошла к дальнему прилавку и, глядя в пудреницу, накрасила губы. Оттенок назывался «мускусная дыня» – очаровательная смесь бежевого, оранжевого и розового тонов. К светлым волосам, веснушкам и зеленым глазам Тины ничего лучшего подходить не могло.

– Боже мой! – внезапно воскликнула она, посмотрев на часы. – Я здесь развлекаюсь, а бедный Чарли уже, наверное, весь истомился! – И быстро подхватив сумку, Тина помчалась домой.

Металлический тюбик с помадой она специально не стала больше укладывать в коробку, а положила в карман и всю дорогу ощупывала его пальцами. Он замечательно ложился в ладони и приятно холодил руку.

Она пронеслась узким и пустынным Ветошным переулком мимо новых витрин и зубчатых арок. Выбежала на Ильинку – и стены персикового оттенка и колонны Биржи удивленно посмотрели ей вслед, а на Никольской, заполненной туристами, белый единорог с фасада историко-архивного института проводил ее удивленным взглядом. Поравнявшись с витриной аптеки, Тина увидела в зеркальном стекле собственное отражение. Оно было ни капли не похоже на отражение Валентины Николаевны Толмачёвой, заведующей отделением реанимации, виденное ею в зеркале больничного вестибюля в тот день, когда она пристроилась в очередь за сыром следом за Азарцевым. Теперь по Никольской к Лубянке быстро шагала энергичная молодая женщина в джинсах, зеленой кофточке и ветровке, с пучком светлых волос, заколотым с небрежной элегантностью, и задорным носом, и проходившие мимо мужчины то и дело останавливали на ней заинтересованные взгляды.

Уже совершенно стемнело. Отравляя свежий весенний воздух, поток блестящих машин проносился мимо Тины с Моховой и Охотного ряда к Театральной площади, разделяясь затем на мигающие огнями ручьи. Часть машин уходила на север – на Большую Лубянку, а потом на Садовое кольцо. Другая часть стремилась по Новой площади вниз на набережную.

Тине нужно было попасть на Кузнецкий мост. Ноги у нее уже здорово устали, и она не захотела спускаться вниз в переход. Она и сама понимала, что это безумие, но тем не менее, выждав, когда на Театральной площади зажжется красный и остановит на полминуты общий поток машин, она ринулась поверху через улицу.

Тина даже не поняла, откуда, с какого бока вылетела на нее темная блестящая "восьмерка" – только услышала страшный визг тормозов и лишь потом ощутила удар по ноге.

Когда она очнулась, вначале увидела звездное небо, а потом небо закрыло чье-то ужасно знакомое лицо.

– Я вас искал и страшно рад, что нашел! – сказал человек и взял Тину на руки.

Кругом вновь мчались машины, и парочка зевак с любопытством смотрела, что будет дальше. Тина, хромая на одну ногу, слезла с Азарцева, встала на обочине и осторожно потрогала ушибленную ногу.

– Я в порядке, – сказала она. – Просто испугалась. Сама виновата. Если можете, отвезите меня домой.

– Я мечтал об этом полгода, – заявил Азарцев и осторожно уложил ее на заднее сиденье. – Ложитесь на спину и не вздумайте вставать, пока я хорошенько вас не осмотрю. Может быть, у вас все-таки перелом, а вы на пике стресса не чувствуете боли.

– Вы полгода мечтали о том, чтобы сбить меня на улице? – спросила Тина, когда они отъехали от опасного места.

– Нет. Я мечтал о том, чтобы вы вот так свободно и непринужденно развалились у меня на заднем сиденье. Правда, я бы хотел, чтобы нога у вас была совершенно целой.

– У меня теперь другой адрес, – сказала Тина.

– Ага! – глубокомысленно произнес Азарцев. – Значит, вот почему я никак не мог выследить вас около вашего прежнего дома.

Они уже мчались по набережной, и Тина, задрав голову, еще какое-то время наблюдала, как проносятся мимо них освещенные башни и развевается флаг над куполом желто-белого, ажурного, как праздничный торт, Кремлевского дворца. Потом, уже как в тумане, она заметила за окном Таганскую площадь, а уж когда они выехали на Волгоградский проспект, Тина с облегчением вытянулась, насколько ей позволяли габариты салона, вздохнула и, как каждый раз это случалось с ней в машине Азарцева, сладко заснула.

Как показало на следующее утро обследование ноги в ее квартире – и в постели, и за чашкой кофе, – никакого перелома у Валентины Николаевны не оказалось. Зато в вазе с радужными петухами в стиле начала века, стоявшей на шатком столике, принесенном из кухни, красовался букет ослепительно белых лилий.

– Извини, в ближайшем киоске ирисов не было, а уходить далеко я побоялся: вдруг ты опять исчезнешь, – пояснил Азарцев, обнимая ее и целуя.

Она промолчала, не в силах поверить, что счастье настало. А он нежно прижал к своей груди ее голову и прошептал:

– Все что угодно. Только не исчезай.

И тогда Тина благодарно вздохнула, снова закрыла глаза и уснула, доверчиво и спокойно. Так, как спала когда-то давно, в детстве.