Autor Unbekannter - Rebekka

oulder.Под вечерним ветерком покачиваются цветущие нарциссы - золотые головки на стройных стеблях, - и сколько бы вы их ни сорвали, ряды их не станут реже, они стоят плечом к плечу, настоящая цветочная армия.On a bank below the lawns, crocuses were planted, golden, pink, and mauve, but by this time they would be past their best, dropping and fading, like pallid snowdrops.На берегу, за лужайками, посажены крокусы -желтые, розовые, розовато-лиловые, - их лучшая пора прошла, они уже отцветают, роняя лепестки, как бледные хлопья снега.The primrose was more vulgar, a homely pleasant creature who appeared in every cranny like a weed.Первоцвет, этот скромный милый цветок, растет повсюду, тянется из каждой щели, как сорняк.Too early yet for bluebells, their heads were still hidden beneath last year's leaves, but when they came, dwarfing the more humble violet, they choked the very bracken in the woods, and with their colour made a challenge to the sky.Для пролески еще слишком рано, она еще прячется в прошлогодних листьях, но когда расцветет, заглушив более мелкую и незаметную фиалку, она вытеснит в лесу даже папоротник и своим цветом бросит вызов небесной синеве.He never would have them in the house, he said.Он не разрешал заносить ее в дом, сказал он.Thrust into vases they became dank and listless, and to see them at their best you must walk in the woods in the morning, about twelve o'clock, when the sun was overhead.Поставленная в вазу, она становилась безжизненной и вялой; чтобы видеть ее во всей красе, нужно пройти утром в лес - незадолго до полудня, когда солнце стоит над самой головой.

They had a smoky, rather bitter smell, as though a wild sap ran in their stalks, pungent and juicy.	У нее чуть пахнущий дымом, горьковатый запах, словно по стеблям струится острый буйный сок.
People who plucked bluebells from the woods were vandals; he had forbidden it at Manderley.	Те, кто рвет пролеску в лесу, вандалы, в Мэндерли он это запретил.
Sometimes, driving in the country, he had seen bicyclists with huge bunches strapped before them on the handles, the bloom already fading from the dying heads, the ravaged stalks straggling naked and unclean.	Иногда, проезжая на машине, он встречал велосипедистов, у которых были привязаны к рулю целые охапки пролески, умирающие головки уже теряли свой аромат, голые, грязные стебли были перепутаны и сломлены.
The primrose did not mind it quite so much; although a creature of the wilds it had a leaning towards civilization, and preened and smiled in a jam-jar in some cottage window without resentment, living quite a week if given water.	Первоцвет примирялся с неволей легче; житель лесов, он не чуждался цивилизации и гордо красовался в банке из-под варенья на подоконнике жалких домишек неделю, а то и больше, лишь бы ему давали вдоволь воды.
No wild flowers came in the house at Manderley.	В Мэндерли диким цветам доступ в комнаты был закрыт.
He had special cultivated flowers, grown for the house alone, in the walled garden.	В цветнике за оградой выращивали специальные садовые сорта для дома.
A rose was one of the few flowers, he said, that looked better picked than growing.	Роза, сказал он, один из немногих цветов, которые лучше выглядят в вазе, чем на кусте.
'A bowl of roses in a drawing-room had a depth of colour and scent they had not possessed in the open.	В гостиной у них более сочный цвет, более глубокий запах, чем на открытом воздухе.
There was something rather blousy about roses in full bloom, something shallow and raucous, like women with untidy hair.	В распустившейся розе есть что-то неряшливое, что-то грубое и вульгарное, как в толстой краснощекой бабе с растрепанными волосами.
In the house they became mysterious and subtle.	В доме они становятся таинственными и изысканными.
He had roses in the house at Manderley for eight months in the year.	В Мэндерли розы держались восемь месяцев в году.
Did I like syringa, he asked me?	А жасмин я люблю?
There was a tree on the edge of the lawn he could smell from his bedroom window.	С краю лужайки был жасминовый куст, запах которого долетал до его окна в спальне.
His sister, who was a hard, rather practical person, used to complain that there were too many scents at Manderley, they made her drunk.	Его сестра, женщина серьезная и практичная, всегда жаловалась, что в Мэндерли слишком много всяких запахов, она пьянеет от них.
Perhaps she was right.	Возможно, она была права.
He did not care.	Ну и пусть.
It was the only form of intoxication that appealed to him.	Это единственная форма опьянения, привлекавшая его.
His earliest recollection was of great branches of lilac, standing in white jars, and they filled the house with a wistful, poignant smell.	Его самое раннее воспоминание - огромные букеты сирени в белых кувшинах, наполнявшие дом томительным горьким ароматом.

The little pathway down the valley to the bay had clumps of azalea and rhododendron planted to the left of it, and if you wandered down it on a May evening after dinner it was just as though the shrubs had sweated in the air.	Слева от тропинки, ведущей к морю, были посажены кусты азалии и рододендрона, и когда вы проходили по ней майским вечером, вам казалось, что кустарник покрыт душистой испариной.
You could stoop down and pick a fallen petal, crush it between your fingers, and you had there, in the hollow of your hand, the essence of a thousand scents, unbearable and sweet.	Стоило наклониться, поднять упавший лепесток, размять его в пальцах, и у вас на ладони оказывалась квинтэссенция тысячи запахов, сладких до одурения.
All from a curled and crumpled petal.	И все это - от одного сморщенного лепестка.
And you came out of the valley, heady and rather dazed, to the hard white shingle of the beach and the still water.	Вы выходили из лощины с кружащейся, словно от вина, головой и вдруг оказывались на твердой белой береговой гальке у неподвижных вод бухты.
A curious, perhaps too sudden contrast...	Странный и, пожалуй, чересчур внезапный контраст...
As he spoke the car became one of many once again, dusk had fallen without my noticing it, and we were in the midst of light and sound in the streets of Monte Carlo.	Пока он говорил, наша машина влилась в общий поток автомобилей, наступили сумерки, я даже не заметила когда, и мы снова были на шумных освещенных улицах Монте-Карло.
The clatter jagged on my nerves, and the lights were far too brilliant, far too yellow.	Шум болезненно раздражал мне нервы, огни были очень уж яркие, очень уж желтые.
It was a swift, unwelcome anticlimax.	Конец был нежданно-нежеланным, неожиданно быстрым - падение после взлета.
Soon we would come to the hotel, and I felt for my gloves in the pocket of the car.	Скоро мы подъедем к отелю, и я стала нашаривать перчатки в "кармане" машины.
I found them, and my fingers closed upon a book as well, whose slim covers told of poetry.	Мои пальцы сомкнулись на книжке, судя по размеру, это были стихи.
I peered to read the title as the car slowed down before the door of the hotel.	В то время, как автомобиль замедлял ход, я заглянула в "карман", чтобы прочитать заглавие.
'You can take it and read it if you like,' he said, his voice casual and indifferent now that the drive was over, and we were back again, and Manderley was many hundreds of miles distant.	- Можете взять ее, если хотите, - сказал он; теперь, когда наша прогулка окончилась, мы вернулись в Монте, а Мэндерли отодвинулся на много сотен миль, голос его снова стал небрежным и безразличным.
I was glad, and held it tightly with my gloves.	Я обрадовалась и крепко зажала книгу вместе с перчатками.
I felt I wanted some possession of his, now that the day was finished.	Мне так хотелось оставить себе хоть какую-то частицу его самого, раз уж наш совместный день был закончен.
' Hop out,' he said.	- Выскакивайте, - сказал он.
' I must go and put the car away.	- Мне надо отвести машину на стоянку.
I shan't see you in the restaurant this evening as I'm dining out.	Я не увижу вас сегодня вечером, я ужинаю в гостях.
But thank you for today.'	Спасибо за сегодняшний день.

I went up the hotel steps alone, with all the despondency of a child whose treat is over.	Я одна поднялась по ступеням в отель, на душе у меня было уныло, как у ребенка, когда окончится праздник.
My afternoon had spoilt me for the hours that still remained, and I thought how long they would seem until my bed-time, how empty too my supper all alone.	Время, проведенное с ним, доставило мне такое удовольствие, что испортило оставшиеся часы, и я думала, как тоскливо они будут тянуться, пока не наступит пора идти спать, как пусто будет мне одной за ужином.
Somehow I could not face the bright enquiries of the nurse upstairs, or the possibilities of Mrs Van Hopper's husky interrogation, so I sat down in the corner of the lounge behind a pillar and ordered tea.	Я со страхом думала о бодрых расспросах сиделки наверху, о миссис Ван-Хоппер, которая тоже может начать допытываться сиплым голосом, что я делала весь день, поэтому я села в углу гостиной за колонной и попросила принести мне чай.
The waiter appeared bored; seeing me alone there was no need for him to press, and anyway it was that dragging time of day, a few minutes after half past five, when the nonnal tea is finished and the hour for drinks remote.	Официант хмуро взглянул на меня; увидев, что я одна, он не спешил, к тому же было тридцать пять минут шестого - тот затишек между часом, когда все нормальные люди уже кончили пить чай, и тем далеким еще временем, когда начнут пить коктейли.
Rather forlorn, more than a little dissatisfied, I leant back in my chair and took up the book of poems.	Мне было грустно и одиноко; откинувшись в кресле, я взяла томик стихов.
The volume was well worn, well thumbed, falling open automatically at what must be a much-frequented page.	Он был потрепанный, с загнутыми углами, и сам собой раскрылся на той странице, которую, должно быть, читали чаще других.
I fled Him, down the nights and down the days; I fled Him, down the arches of the years; I fled Him, down the labyrinthine ways Of my own mind; and in the midst of tears I hid from Him, and under running laughter.	Я от Него бежал сквозь мрак ночей и дней, Я от Него бежал сквозь годы прожитые, Я от Него бежал сквозь лабиринт теней В сознании моем, и слезы лил я злые, Скрываясь, а потом смеялся над собой,
Up vistaed slopes I sped	И ввысь мечтой взмывал,
And shot, precipited	И вновь летел в провал,
Adown Titanic glooms of chasmed fears,	И погружался в бездны страха роковые,
From those strong feet that followed, followed after.	И слышал топот, топот за спиной.[8]
I felt rather like someone peering through the keyhole of a locked door, and a little furtively I laid the book aside.	У меня возникло чувство, будто я подглядываю в замочную скважину запертой двери, и я украдкой отложила книжку.
What hound of heaven had driven him to the high hills this afternoon?	Какие угрызения совести погнали его сегодня на вершину горы?
I thought of his car, with half a length between it and that drop of two thousand feet, and the blank expression on his face.	Я думала о машине, чуть-чуть не доехавшей до края пропасти в две тысячи футов, о его застывшем лице.
What footsteps echoed in his mind, what whispers, and what memories, and why, of all poems, must he keep this one in the pocket of his car?	Какие шаги звучали у него в душе? Какие шепоты, какие воспоминания? И почему из всех стихов на свете он держит эти в "кармане" автомобиля?

• 1
• …
• 10
• 11
• 12
• 13
• 14
• …
• 150

Книги на сайте опубликованы легально на правах партнёрской программы ЛитРес. Если Ваша книга была опубликована с нарушениями авторских прав, пожалуйста, направьте Вашу жалобу, заполнив форму обратной связи.

© 2019-2025 LadyLit.ru.