— Повезло вам, что вы встретили меня, когда я была одна, без мужа.

— Да что вы говорите?! И оба рассмеялись.


***

Игра игрой, но он заговорил и серьезно:

— Почему вы считаете, что правило: супруг или супруга превыше всего — не соблюдается? На ваш взгляд, этого не должно быть?

Он намеренно задавал все эти вопросы. Рассуждать вместе с этой женщиной, за которой он ухаживал, входило в его планы: изложить ей свои взгляды, расставить точки над «i». У него на все были свои ответы, четкие и свободные от условностей. Он пустился в долгие рассуждения.

«Конечно, я так не считаю», — собиралась ответить она, но не успела.

— Видите ли, есть люди, считающие, что обман или, скажем иначе, супружеская неверность доказывает, что у пары не все в порядке. Я же так никогда не считал. Любишь кого-то вне брака не потому, что в семье разлад, но потому, что испытываешь потребность в некоем потаенном внутреннем саде. Мне случается думать, что я и женился-то только для того, чтобы обзавестись тайнами.

Объяснения, даваемые им жене по поводу своих измен, были совершенно иного рода. Полина никак не могла об этом знать; он говорил весьма убежденно, и она поверила. Однако, не зная, совпадают ли их убеждения, предпочла промолчать.


***

— По натуре я не муж, а любовник. Меня влечет женственность. — Голос его превратился в нежный шелест, сам он был в эту минуту необычайно трепетным и при этом отнюдь не смешным. — Не все мужчины таковы, — добавил он, словно требовалось растолковать ей качество, которое он себе приписывал. — У многих это просто блажь. Одному невмоготу видеть ноги любовницы, и он бросает ее. Другому неприятна слишком белая кожа. Есть у меня один друг, который не выносит цветных женщин. Все это отговорки, на самом деле эти мужчины не любят женщин.

Она рассмеялась.

— А ваш муж — он муж или любовник?

— И то, и другое.

— Это невозможно, ведь речь идет о типе. Ты или то, или другое. Ну так что?

— Он скорее муж.

— Так я и думал.

Ей не понравилась его излишняя уверенность, ведь речь шла о незнакомом ему человеке. Однако он затеял галантную игру с жесткими правилами, в которой в жертву кому-то одному приносятся многие.

— Я уверен, вы очень нежная, — вдруг ни с того ни с сего заявил он. — Все, должно быть, думают обратное и ошибаются.

Он вновь заговорил своим особым задушевным голосом. И тут произошло нечто поразительное: буквально за долю секунды она вспыхнула и стала напоминать покрасневший на солнце помидор. Говоря это, он не был ни пьян, ни даже навеселе. Он был искренен. Чтобы понять или просто поверить в то, что так бывает, достаточно представить себе, как быстро между нравящимися друг другу людьми устанавливаются короткие отношения. Они обо всем могли поведать друг другу и догадывались, что становятся словно родными. Впрочем, это сродство, действительно существующее между ними, превосходило их, им еще требовалось добраться до него; пока же она заблудилась в своих чувствах, а он пытался как-то определить тот строй отношений, что образовался меж ними, сравнить его с прочими, и не мог — это было ни на что не похоже.

Он поставил локти на стол и приблизил свое улыбающееся лицо к лицу Полины:

— От чего вам бывает хорошо? Что вам по-настоящему помогает жить?

— Мой сын, — не задумываясь, с улыбкой отвечала она. — Когда я прижимаю его к себе, одеваю, мне кажется, в моих руках сама жизнь.

Он молчал, не прерывая ее. Она поняла, что мысли его витают где-то далеко. Говорить с ним о ребенке было неделикатно, и она перевела разговор на другое:

— Большое действие на меня оказывает музыка. Не знаю, смогла бы я жить без нее… Порой мне приходит в голову: со смертью я лишусь музыки. И сожалею об этом более всего…

Она снова покраснела. Почему она все это ему выкладывает? Почему рассказывает ему о себе то, о чем никому не говорит?

— Как хорошо, что есть уши! — рассмеялась она. Он словно перестал ее понимать. Она изменила тон.

Она гораздо моложе его, и в иные мгновения эта разница в возрасте вдруг бросалась в глаза.

Вглядевшись в нее, он подумал: «Да нет, она не глупа, просто юная совсем».

Она посерьезнела.

— Вы верите, что музыка призывает ангелов? Так говорят. А то, что мертвые остаются среди нас, становясь невидимыми, и слушают музыку? Верите, что мы станем ангелами?

— Вы уж точно! — рассмеялся он. Она оставалась серьезной.

— Я очень боюсь смерти. Мне кажется, я никогда не доберусь до нее. Жизнь восхитительна! Я не могу примириться с тем, что однажды она кончится. Даже если наш разум бессмертен, мне все равно хотелось бы перевоплотиться в кого-нибудь после смерти. Обладать телесной оболочкой — это и есть жить, поскольку смерть лишает нас именно ее.

— До чего же вы наставительны!

— После смерти мне уж не смотреть на вас такими глазами, — хитро добавила она.

— И дождь будет мочить наши волосы, — подхватил он драматическим голосом.

Она не заметила, что он подтрунивает над ней.

— Мне так трудно представить себе это.

— А ведь это единственная неоспоримая вещь в этом мире, — без всякого волнения произнес он. — Нас не станет, и лично я думаю, что от нас ничего не останется, может, только воспоминание у тех, кто нас знал, да и то ненадолго. И потому нужно спешить жить в отпущенный нам срок. Это так просто. Свершать что-то, если есть в том нужда. Быть счастливыми, если с нас довольно этого. И любить.

— Моему мужу очень не понравилось бы то, что вы сказали. Он верит в перевоплощение. — Она рассмеялась, словно выдала какую-то глупость. — Он считает, что мы узнаем друг друга во всех последующих жизнях.

— Это оттого, что он не может смириться с тем, что однажды вы потеряете друг друга, — проговорил он, не особенно задумываясь над своими словами, слишком поглощенный очарованием, исходившим от лица собеседницы.

— Нет! Он уверен, что любовь сильнее смерти!

— А вы? Что думаете вы?

Она молчала. У нее были не самые красивые глаза, а в эту минуту они казались даже глуповатыми. Но, может быть, женщина, смеющаяся над любовью своего мужа, неизбежно выглядит глупой? Примерно так он обычно и думал. Но сейчас он был влюблен: в ее лицо, кожу, грациозную тонкую и нежную шейку, нордически светлые волосы, в холодность, которая таяла, когда она смеялась, в детскость ее зубов. Вот только глаза были не ахти какие. Но он не смог бы признаться себе в том, что у нее глуповатый взгляд, он просто не замечал этого.

— Кажется, что конец тела означает и конец любви. Так считают даже католики. — Поскольку она не отвечала, он заунывным голосом продекламировал: — «Этим ли приводитесь вы в заблуждение, не зная Писаний ни силы Божией? Ибо, когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах» <От Марка: 12, 25.>. Разве вам неизвестно это обращение Христа к фарисеям? — проговорил он с усталой улыбкой, будто всуе произнесенное слово наполняло его грустью.

— Мне кажется, если бы мне удалось поверить в это, я бы успокоилась, — тихо произнесла она.

И вновь он зачарованно смотрел на нее, а она ему улыбалась. Он взял ее белые руки в свои, сжал их, весь исполнившись противоречивых чувств — тяги и самозапрета, и нежно положил их на стол.

— Успокойтесь же! Почему вы не можете успокоиться? Вы уже спокойны! Взгляните на себя, вы вся сияете от счастья! — Он от всей души рассмеялся.

Страстно желая его любви, она перестала быть собой, а превратилась в марионетку: так он на нее подействовал. Он говорил ей одно, а ей слышалось совсем иное: «Успокойтесь, я вас люблю, боготворю и храню». Хотелось слышать только это. Но этого он почему-то не говорил.


***

А не говорил он этого потому, что так не думал. Знай она это, она бы задумалась над тем, почему он так не думает. Она же слышала то, что хотела услышать: что любима, боготворима и хранима. Она желала, чтобы он думал и произносил вслух все то, что означает для женщин понятие поклонения. Она желала, чтобы любовь снова и снова звучала в его речах, да еще выраженная так, как нравилось ей, да еще чтобы это происходило само по себе и чтобы ни о чем не просить. Услышав желаемое, она была бы способна вслед за ним повторить все им изреченное и стать его эхом. Повторить — да, но не изречь слова любви первой, поскольку еще не теряла надежды, что это произойдет. Ее настоятельная потребность показывала, каковы ее собственные чувства и сколько в них содержится и гордого и нелепого, и книжного и романтичного…


***

Но Жиль Андре не произносил ожидаемых от него слов. И кокетка рассердилась, разгневалась. Почему же он молчит, не высказывает того, что думает? В том, что он может думать иначе, она не могла признаться даже самой себе. А дать ему понять, чего от него ждет, она не могла. «Я бы хотела, чтобы вы меня любили, боготворили и хранили». Если бы она только произнесла это, он бы знал, как ему держаться, и ответ его был бы скорее всего таким: «Для этого у вас есть муж. Почему вы ждете этого от меня? Я не ваш муж». Но она ничего не говорила. Было еще слишком рано требовать каких-либо слов. Позднее она станет умолять. А теперь она сделала вывод, что он с ней играет, ведет себя расчетливо и удерживается от того, чтобы жаловать ей власть над собой, признаваясь в нежных чувствах. Было ли это лишь начальной стадией недоверия? Может быть, другие мужчины заронили ей в душу подозрение в неискренности? Как бы то ни было, она заподозрила Жиля Андре в преднамеренном обмане. Ну конечно, он играет с нею, ведь он ловкий, хитрый, опытный любовник, настоящая продувная бестия. И все же она заблуждалась. Он лишь следовал (и будет следовать дальше) своей склонности, оставался в рамках непритязательной гармонии сродства.

которое в их случае оказывалось неизбежным. О нет, он не произнес ни одного из этих сакраментальных слов. Он завел речь об ином.

— Ваш муж сейчас со своими друзьями?

— Почему вы мне об этом говорите?

Муж словно бумеранг возвращался к ней, отделенный от нее пропастью грез, в которых она не могла ему признаться.

— Потому что подумал о нем. Воцарилось молчание.

— Ведь он не ведает, где вы, — улыбаясь, докончил он. Ей это вовсе не казалось веселым. Тогда он заявил, посерьезнев:

— Мне бы хотелось не быть знакомым с вашим мужем.

— Что ж, так оно и есть, — нетерпеливо отозвалась она.

— О нет, я видел его лицо, слышал его голос, видел его голым в клубе в душевой. Вы только представьте себе. Ведь это почти неправдоподобно комично.

— Не понимаю почему.

И в общем-то она была права. Он придумывал проблему на ровном месте. Забавлялся. Когда женщина производит на вас такое впечатление, мало что может вас остановить. Но ему захотелось расшевелить ее, посмотреть на ее реакцию, заставить ее подергаться.

— Как давно это было?

— Давно… А что, есть срок давности?! — пошутил он. Она совсем потерялась, и разговор зашел в тупик.

— Ну-ну, я пошутил. Не знаком я с вашим мужем. Но позволю себе дать вам совет. Если однажды вы ему измените, храните это про себя, не наносите ему удара, невыносимого для мужского самолюбия.

Она по-прежнему молчала и лишь удивлялась его наглости. И снова ей пришло в голову, что их любовь будет незаконной. И кто может предсказать, как сложатся новые отношения и не порвутся ли старые, освященные Церковью узы? И каково будет отношение любовника к женщине, согласившийся на подобную внебрачную связь? Она взяла да и спросила его об этом:

— А что бы вы подумали обо мне, стань я неверной женой?

— Я бы стал думать, что вы нуждаетесь в личном потаенном саде, — с улыбкой ответил он.

— Вы все о своем.

— Да, я не стараюсь ничего придумывать, говорю, что считаю, и без надобности не меняю своего мнения.

Она была неприятно поражена — сопоставив эти слова со своими предыдущими мыслями, она поняла: он и впрямь не лгал, не играл с ней, тогда как она сама, желая нравиться, слегка лукавила. Нравиться ему любой ценой, пусть для этого пришлось бы кривить душой, изворачиваться. Почему ей было так важно соблазнить его? Далеко ходить за ответом не требовалось: потому что ее саму соблазнили и пожелали. Она лишь отвечала на льстящий ее самолюбию призыв. Он раскусил ее: она тоже была из породы любовниц. И приковал свой взгляд к ее лицу. И с той поры ей оставалось лишь, в силу принципа мимикрии, который превалирует в женском поведении, отдаться этому взгляду и быть такой, какой он себе ее представлял. Все это она открыла для себя с тайным стыдом, однако смирилась с этим фактом и его последствиями. Так, значит, он решил за нее? Что ж, она признавала за ним такую власть. Но как могла она, у которой не было недостатка ни в любви, ни в мужском внимании, с такой легкостью пойти за ним? Возжелала потому, что возжелали ее, снизошла потому, что снизошли до нее… Разве тут не было над чем задуматься? Первый шаг навстречу сделал он, великим завоевателем встав на ее пути, воодушевленный силой, которая пробивалась к ней сквозь плоть и завесу из слов. Она была завоевана, как новый берег, сокровище, произведение искусства. Быть предметом вожделения показалось ей блаженством.