Де Лорж заглянул в комнату: на постели, беспомощно кутаясь в покрывала, сидела Анна и горько рыдала. И столько безнадёжности, столько страдания было в её позе, в выражении её лица, что у Филиппа сердце зашлось от дурных предчувствий.

Он дотронулся до плеча Регины и еле слышно спросил:

— Что?

Она ответила ему каким-то совершенно отстранённым взглядом и, немного помолчав, обронила:

— Я не знаю, как это могло случиться, но… Похоже, твоя кузина не та, за кого мы её принимали. Я даже не знаю, что и думать теперь. Брату я сообщать ничего не стану, поскольку у меня нет никаких разумных объяснений происшедшему. Это всё так невероятно и… так некрасиво. Или просто глупо. Извини, Филипп, но я бы на твоём месте поговорила с Анной начистоту. Я боюсь в это поверить, но, кажется, она попала в очень нехорошую и грязную историю. Нужно что-то решать, пока не поздно. С Луи пусть объясняется сама, как хочет. Конечно, вы оба можете рассчитывать на мою помощь, но боюсь, что их свадьба не состоится. Теперь я и сама не допущу этого.

Она стремительно зашагала прочь, оставив де Лоржа в полной растерянности.

Вечером Регина предпочла отсидеться у герцогини Монпасье. Конечно, здравый смысл требовал не оставлять без присмотра ситуацию ни на минуту, но она не нашла в себе сил присутствовать при разговоре Филиппа и Луи. С другой стороны, дальнейшие действия обоих мужчин были вполне предсказуемы.

Филипп, узнав страшное известие о дурной болезни своей кузины, не мог не пожалеть Анну. Но порой жалость убивала быстрее ненависти, и это был как раз такой случай. Как и предполагала Екатерина-Мария, Анна истово клялась в своей невиновности, но этим ещё больше восстановила против себя Филиппа. Разочарование и нетерпимость лжи вытеснили из его сердца жалость. То, что он легко мог простить Регине, в случае с Анной только оттолкнуло его.

— Анна, почему ты сразу мне ничего не сказала? — в который раз усталым голосом спрашивал он.

Анна видела, как сострадание и нежность в его глазах покрываются тонкой ледяной корочкой равнодушия и брезгливости, и всё глубже замыкалась в себе.

— Что ты молчишь? Этому ведь должно быть какое-то объяснение.

— Я не знаю. О, я ничего не знаю, — беспомощно лепетала девушка и заливалась слезами.

— Поздно плакать. Раньше надо было думать. Для чего нужно было заводить интрижку с Майенном, право, не понимаю.

В отчаянии Анна заламывала руки, не зная, как объяснить всё произошедшее и как доказать свою невиновность. У неё просто в голове не укладывалось, почему все вокруг приписывают ей роман с младшим Гизом и откуда взялась эта сплетня. Растерянная, испуганная, она не могла толком даже объяснить нелепость всех этих слухов и домыслов не то что Филиппу, но и самое себе.

— Завтра придёт лекарь и осмотрит тебя. Может, всё ещё поправимо. Но… на твоём месте, кузина, я бы не рассчитывал более на брак с графом де Бюсси.

Уже в дверях Филипп, покачнувшись, ухватился за стену и, не сдержавшись, воскликнул:

— Но как ты могла допустить такую глупость, Анна! Я чувствую, что все наши беды только начинаются.

Дверь за ним захлопнулась и Анне показалось, что вместе со звуками его удаляющихся шагов её покидала последняя робкая надежда. Филипп встретится с Луи, наверное, прямо сейчас и всё ему расскажет. Он слишком честен, чтобы скрывать от друга подобные вещи. И тогда Бюсси отречётся от неё, проклянёт её имя и навсегда забудет. Несчастливая судьба лишь поманила её зыбким миражом радости и обещанием любви, а взамен бросила в бездну страха и стыда. Жить дальше было не зачем. И посмотреть в холодные, безразличные глаза Бюсси было бы для неё страшнее самой мучительной смерти.

Едва по дому расползлась тишина и слуги разошлись по своим комнатам, Анна бесшумной, дрожащей тенью выскользнула в темноту улиц и торопливо зашагала к набережной. Холодные воды Сены казались ей единственным убежищем от того страшного и смутного будущего, которое ждало её на рассвете.



Поздно вечером Филипп и Луи сидели друг напротив друга и молча вертели в руках полупустые бокалы. Густое янтарное вино тяжело, словно ртуть, колыхалось за тонким стеклом. В комнате царила тревожная, глубокая, как ночь, тишина, разбавленная только мерным плеском вина и осторожными шагами слуг за дверью. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Луи решился нарушить её.

— Я до сих пор не могу до конца поверить в случившееся. Анна казалась мне такой чистой, такой непосредственной и доверчивой, — он пристально рассматривал дно бокала, просвечивающее через золото вина.

— Боюсь, что эта её доверчивость и подвела её в конце концов. Бедняжка Анна никогда не отличалась умом, но я всегда надеялся, что природная робость убережет её от подобных поступков.

— Я всё могу понять, но — герцог Майенн!

— О, в этом как раз ничего удивительного нет, ибо кому, как не Гизу воспользоваться женской наивностью. Услышав о нашей с Региной помолвке он опять пустился во все тяжкие. Другое дело, что такой подлости, как соблазнение моей кузины, я от него не ожидал.

— Меня удивляет другое — как у него хватило смелости соблазнить мою невесту, — невесело усмехнулся Бюсси. — Если бы я своими глазами не увидел, как они ворковали возле церкви, чёрта с два бы я поверил болтовни этих двух сорок!

— И всё-таки это так непохоже на Анну, — мучившие Филиппа сомнения начинали передаваться Луи.

— Да, непохоже. Есть что-то во всей этой скверной истории, что никак не даёт мне покоя. Какая-то мелочь, которая всё время ускользает от меня. Я не могу понять, что именно меня настораживает. Нет, что-то здесь определённо неправильно. Не складывается головоломка.

— И всё же, Луи, каковы бы ни были причины произошедшего, факт остаётся фактом — Анна больна и опозорена, ни о какой помолвке не может быть и речи и мне остаётся только послать картель герцогу Майенну.

— С дуэлью ты уже опоздал, мой друг. Я сам намеревался проучить мерзавца, но его и след простыл. Наш неотразимый Гиз спешно покинул город. Может, оно и к лучшему? Регина бы потом не простила мне этого. К тому же, он и так достаточно наказан за свою беспечность, если верить словам герцогини Монпасье.

— Что ж, даже хорошей дракой не суждено мне сегодня утешиться. Пожалуй, лучше всего мне сейчас вернуться домой и присмотреть за кузиной. Не нравится мне её состояние. Бедняжка себя не помнит от ужаса и раскаяния.

Филипп уже вышел на улицу, когда нос к носу столкнулся с возвращавшейся домой Региной. Он склонился к её руке и при виде его усталых, покорных плеч и глубоко несчастных глаз сердце Регины пронзила острая жалость и раскаяние за то, что причиняет ему сейчас новую боль.

— Пусть он ещё несколько часов побудет счастливым и спокойным, прежде, чем разобьётся его сердце. Я искалечила всю его жизнь, но эти капли радости и любви я одна ещё могу ему подарить. Может, эта малость снимет хотя бы частичку моей страшной вины, — еле слышно прошептала Регина, подняв тёмный и упрямый взор к пустому небу.

Она обняла Филиппа, обдав его будоражащей волной холодного ночного воздуха и шлейфом тающих духов:

— Куда ты так торопишься, любимый? — игриво промурлыкала она, — Останься со мной. Ночь так холодна, я озябла и соскучилась по тебе. День был такой тяжёлый и неприятный и мне так не хватало тебя. Останься.

Никогда и ни в чём Филипп не мог ей отказать, а уж в такой просьбе… Да ради того, чтобы услышать такие слова из уст прекрасной графини, любой мужчина в Париже не задумываясь пожертвовал бы спасением души.

После Филипп часто будет думать, что было бы, не останься он с Региной в ту ночь. Возможно, всё сложилось бы иначе. Но как бы он потом не винил себя в грянувшей трагедии, ни об одной минуте, проведённой в объятиях Регины, он ни разу не пожалел. В ту ночь она была так немыслимо нежна с ним, так жадно и отчаянно целовала и ласкала его, что Филипп забыл все тревоги и печали. Она словно опустошила его, выпив своими поцелуями всю горечь до капельки со дна его души, оставив взамен сладкую, томную теплоту своего дыхания. И когда неуловимая, ускользающая улыбка качалась на её губах, а её гибкое тело покорно таяло и горело в его руках, исчезал весь мир — оставалась только её красота и любовь к ней. Слепая, преданная, пульсирующая болью, до краёв переполненная полынной отравой её обманов и измен любовь.

На рассвете, когда Филипп, уставший и счастливый, безмятежно спал, а Регина, не сомкнувшая потемневших от горя и сознания собственной страшной вины глаз, притихла в железном кольце его горячих рук, боясь шевельнуться, чтобы не потревожить его сон, в двери дома уже громко и требовательно стучалась беда.

О самоубийстве Анны Лаварден первым узнал Луи, которого разбудила бледная, смертельно напуганная мадам Беназет. И когда он увидел в спальне Регины спешно одевающегося Филиппа, ему было уже не до сцен ревности. Регина, непривычно тихая и какая-то настороженная, стояла у окна, вцепившись бледными до синевы пальцами в тёмный бархат портьер.

Она не слышала ни слова из того, что сказали друг другу мужчины — в голове победным звоном гремели трубы "Анна мертва! Мертва! Мертва! Луи мой! Он мой! Он мой!", но сквозь их дьявольский звон пробивался глухой рокот набата, предвещающего страшную кару.

Перед отъездом в Бордо Филипп пришёл попрощаться к Бюсси. Регину он не застал дома — она отсиживалась у Екатерины-Марии. Открыто посмотреть в глаза Филиппа, доиграть роль непричастного к смерти Анны человека она так и не осмелилась, предпочла спрятаться и не видеть ни его страданий, ни смутных подозрений во взгляде Луи.

Уже садясь в седло, Филипп посмотрел на друга помутневшими от горя, когда-то синими глазами:

— Я мог её спасти. Если бы я был рядом, был дома, ничего бы не случилось. Она бросилась с моста в Сену в тот самый час, быть может, когда я обнимал твою сестру. Пока сбежались люди, пока искали тело… Знаешь, я почему-то никак не могу отделаться от мысли, что это мы её погубили. Да, я всё понимаю, для неё это был, возможно, единственный выход, но всё же… Всё же я не могу поверить в произошедшее. Не говори мне ничего, я понимаю, что доказательств её вины было предостаточно! Но не может у падшей женщины после смерти быть такого невинного выражения лица! И не может человек перед смертью в прощальном письме клясться в своей невиновности, если в самом деле совершен грех.

— Дай мне её письмо. Пожалуйста!

— Нет, — Филипп покачал головой, — не могу. Оно предназначалось не тебе. Она только просила передать тебе, что никого и никогда не любила на этом свете так, как тебя. Что у неё и в мыслях не было изменять тебе. Она не знала, как объяснить всё случившееся. Но она простила и наше с тобой недоверие, и жестокие слова Регины. Она простила всех. Вот только простим ли мы сами себя?

Луи обессилено упал в кресло и сжал ладонями виски.

— Господи, да что же происходит с нами! — простонал он сквозь зубы, — Двое сильных, умных, богатых мужчин не смогли уберечь одну глупую беззащитную девчонку!

— Луи, — Филипп положил руку ему на плечо, — я утром уезжаю в Аквитанию. Анну нужно похоронить дома. Париж не принёс ей счастья живой, не даст и покоя после смерти. Тебе не стоит ехать вместе со мной — кто-то должен остаться с Региной. Она сейчас начнёт во всём винить себя, а ей нельзя так волноваться. Ты как-нибудь сам объясни ей всё и позаботься о ней до моего возвращения. И не отпускай её никуда ни на минуту! Если мы и её потеряем, то грош нам с тобой цена.

— Я обещаю, что из двух свадеб ваша с ней — будет.

Нелепая, жуткая смерть нежной Анны смогла воскресить их былую дружбу. Теперь Бюсси готов был уступить сестру Филиппу, чтобы хоть как-то облегчить его боль и снять с себя это гложущее чувство вины.

Откуда им было знать, что две амбициозные и решительные женщины давно уже всем распорядились за них и теперь воплощали свои планы в жизнь.



Одна из них, Регина де Ренель, не теряя зря времени, решила навестить больного Этьена. Герцогиня Монпасье очень уж нервничала из-за того, что их затея с письмом папе римскому оказалась под угрозой срыва.

— Послушай, — убеждала она подругу, — в последнее время нам с тобой подозрительно легко всё удаётся, а мой опыт подсказывает мне, что подобная удача весьма недолговечна и хрупка. Шарль сейчас по дороге в Пуату, в Лувре пока ничего не известно, и твоя соперница почила в бозе.

— Да уж, великолепная новость! — Регина торжественно подняла бокал с вином, — неплохо бы помянуть её отлетевшую душу. Точнее, утонувшую.

— Ты становишься очень циничной и жестокой, — не то одобрила, не то укорила её Екатерина-Мария, — но, в любом случае, одно дело сделано. И на его примере я убедилась в том, что ты учишься на лету. Вот только пока мы расправлялись с этой круглолицей дурочкой, Этьен пошёл на поправку, а вестей от него нет. И ни о какой поездке в Рим он не заикается. И записок от него не было ни к тебе, ни к кардиналу Лотарингскому.