— Будь ты проклята, ведьма! Да настигнет тебя кара небесная, дьяволица, нечестивое отродье Лилит. Будьте вы оба прокляты! — прошипел одними губами потрясённый до глубины души юноша и отпрянул прочь от дверей, словно пламя ада раскалило их докрасна.

Но двое влюблённых, для которых ничего больше не существовало в мире, кроме их любви, которая, выплеснувшись, наконец, через края, затопила собой всю вселенную, даже не заметили его. Ни его почти осязаемая ненависть, ни глухое проклятие, произнесённое почти шёпотом, ибо весь голос иезуита переплавился в боль, ни его взгляд, которым он пытался испепелить их сплетённые в объятье тела, их не коснулись. Призрак Этьена растворился в гулких коридорах дворца Бюсси.

Ночью они так и не смогли сомкнуть глаз. Даже когда сил на любовь уже не оставалось, они просто лежали, тесно прижавшись друг к другу, и руки их изучали каждую клеточку кожи, каждый волосок, каждую трещинку на губах, каждую складочку на теле. Они не говорили ни слова: все слова были сейчас лишними и могли только спугнуть нечаянное счастье, разрушить тонкую прелесть этой ночи. Слова могли напомнить о преступности их любви, о страшном грехе, совершённом ими. Сейчас они просто лежали, обнявшись, не сводя друг с друга счастливых глаз. Их дыхание сливалось в одно, одновременно опускались и поднимались их ресницы. Они оба были созданы только друг для друга и ни для кого больше. Их губы, тела и души сходились изгиб в изгиб, как две половинки одного неба, два осколка одного зеркала. За это совершенное единение плоти и души можно было заплатить самую страшную цену. Счастье, обрушившееся на них так внезапно и с таким грохотом, искупало сейчас любой грех.

Какое дело было этим двоим до законов Божьих и человеческих! В этом мире им нужно было только одно: чтобы эта ночь никогда не кончалась. Когда-то родные и любимые лица остались далеко в прошлом, голоса друзей и любовников растворились и исчезли напрочь из памяти. Они забыли даже собственные имена. На всей земле существовала сейчас только их Любовь и она диктовала свои законы и правила.



По-весеннему рано поднявшееся солнце ласково и насмешливо будило Город. Рассыпалось золотой пылью на шпилях соборов, озорными искрами блестело на замерших флюгерах, любовалось своим отражением в сонных водах величавой реки, заигрывало с разноцветными витражами церквей и дворцов, брезгливо касалось немытых окон и раскисших дорог. Город просыпался и постепенно, сначала медленно: где стукнут ставни, где прокричит шальной петух, где шумно выплеснут из окна содержимое ночного горшка, — потом беспорядочно, с гвалтом и суматохой, со стуком копыт и грохотом колёс, криками уличных торговцев и звонким смехом прачек и белошвеек. Запахи и звуки наполняли утренний Город, как рачительная хозяйка наполняет корзину для покупок. С глухим стуком открывались двери и лотки в торговых рядах, с шорохом и шуршанием разворачивались рулоны тканей, откуда-то уже лилась мелодия бродячих музыкантов и жалобная песенка сироты-побирушки. Поднимался тяжёлый, пропахший щелочью и дешёвым мылом пар от прачечных и вкусный манящий запах горячего хлеба из пекарен, вонь со стороны кожевенных мастерских сбивала с ног и дурманили легкомысленные ароматы парфюмерных лавок с мостов Менял и святого Михаила.

Протяжные, звонкие крики уличных торговцев разбудили Регину. Она лениво потянулась и, спросонок медленно осознавая, что покоится в чьих-то ласкающих руках, открыла глаза. И сверкающее ослепительной бриллиантовой россыпью и звенящее тысячи птичьих трелей СЧАСТЬЕ обрушилось на неё, как июльский ливень на иссушенную засухой землю. Прошлая ночь была не сном. Всё было наяву. И она впервые проснулась рядом с Луи. И первым ощущением после сна было тепло его рук, первым, что она увидела, были его влюблённые глаза. Его бархатный, густой голос окутал её пушистым покрывалом и говорил этот голос слова любви.

— Как ты прекрасна, когда просыпаешься! И я не знаю, чего больше сейчас в этом мире, твоей ошеломляющей красоты или моей любви к тебе. Как мог я когда-то быть с другими женщинами? Как мог я наслаждаться ими и любить их? Неужели это и вправду было? Я сам сейчас верю в это с трудом. Я не помню ни их имён, ни голосов, ни цвета глаз и волос. Во всём мире есть только ты, любовь моя. Нет ничего нежнее твоих рук, отзывчивей твоего тела, горячее твоих губ. Твоя красота — это насмешка над ангелами и вызов всем святым и демонам. Моя любовь к тебе сильнее смерти и выше неба. Я тону в тебе, растворяюсь без остатка. Каждый раз обладая тобой, я чувствую себя равным Богу. Пусть это смертный грех, пусть это дьявольская гордыня и неизлечимая болезнь. Мне всё едино. Нет никого во всём свете, кроме тебя. Нет ничего на земле, кроме моей любви к тебе. Я и представить себе не мог, что такое счастье возможно под этим синим небом, на грешной земле.

— Если б ты знал, возлюбленный мой, как долго ждала я этих слов! — слёзы прозрачными ручьями струились по её нежному лицу и Луи благоговейно собирал их губами, словно пил колдовское зелье.

Регина обняла его, приподнимаясь с измятых простыней, уткнулась носом ему в плечо и счастливо засопела, вдыхая запах его тела, прижимаясь щекой к груди, где гулко и неровно билось сердце. Билось только для неё.

— Дай мне слово, что больше никто, ни один мужчина к тебе не прикоснётся! — стискивая в железных руках её хрупкие плечи, потребовал Луи, — Я не смогу вынести этого, понимаешь ли ты? Знать, что чьи-то чужие руки касаются этого живого бархата, что твои волосы струятся в чужих пальцах и кто-то пьёт волшебное вино твоих губ, для меня страшнее инквизиторских пыток. Ведь ты принадлежишь только мне, как и я тебе. Ты была создана для меня, а я — для тебя. Я с ума схожу от ревности и ненависти.

— Луи, я люблю тебя. Только тебя, неужели ты не видишь? Или тебе этого мало?

— Я не хочу ни с кем делить тебя. Как можно разделить последний глоток воздуха перед гибелью, единственный глоток воды в пустыне?

— А зачем меня делить? Меня ведь больше нет. Есть только моё отражение в твоих глазах. Есть моя рука, спящая на твоём плече. Есть моё дыхание на твоих губах. Есть только моя любовь к тебе. Иногда мне кажется, что я родилась с этой любовью в своём сердце, с этой тоской по тебе и болью в каждой клеточке тела. Я умирала без тебя все эти годы и теперь мне целой жизни не хватит, чтобы насладиться этим счастьем — просто засыпать на твоей груди и просыпаться от твоих ласк. И слышать, что ты меня любишь.

— Бедная моя богиня, прости слепого и бестолкового меня. Прости. Любимая моя, как я жил без тебя всё это время? Неужели я мог видеть чьи-то лица и говорить, что они красивы? Неужели это я жаждал других женщин и добивался их любви? Я сам верил в то, что люблю их! Я писал им стихи, я мучился и ревновал! А на самом деле я всюду искал тебя. Твоё неповторимое лицо, твой дурманящий запах, твой колдовской взгляд, твою невероятную любовь.

— Ты был юным и глупым. Меня не надо было искать. Достаточно было просто позвать. Мы с тобой испугались своей любви и потеряли столько времени из-за ненужных предрассудков и страхов. Мы думали, что, отказываясь от своей любви, сможем сделать друг друга счастливыми, даровать покой. Но всё это не так! Я могу быть счастлива только с тобой. Только я могу любить тебя так, как ты хочешь.

— Любовь моя, беда моя, сестра моя, я едва не потерял тебя! Это Филипп учил тебя поцелуям, это Шарль учил тебя радостям тела, это Катрин учила тебя нарушать запреты и устанавливать свои правила игры. Я только смотрел со стороны и сгорал от желания и ревности, терял друзей, связывался с какими-то пустышками, прожигал жизнь. И причинял тебе боль. Бедная моя, как ты всё это выдержала?

— Ради любви к тебе. Ради твоего счастья я пойду на что угодно и выдержу всё. Я убью и солгу, предам и пройду по горящим углям. Я умру ради тебя.

Она смотрела на него открыто и прямо, готовая в это же мгновение умереть самой лютой смертью по одному лишь его слову. Готовая отстаивать до последнего глотка воздуха своё право на любовь перед лицом самого Господа Бога. И не было в мире такой силы, которую не смогла бы победить её страсть, неподвластная законам ни земным, ни божеским.

Луи глубоко и шумно вздохнул, словно хотел напиться досыта этой любовью, причаститься каплей той власти, которую имела над ним её красота.

— Нам надо уезжать из Парижа, — решительно сказал он. — Уезжать сегодня же. Медлить нельзя.

Регина молчала, прекрасно понимая, что стоит за решением Луи. Отлучение от церкви, пытки в подвалах инквизиции, позор, неизбежно падавший на их семью, публичная казнь, глумление толпы… Призрак кровавого кошмара, раньше только маячивший где-то за гранью сознания, за одну ночь превратился в реальность. Такого шанса раз и навсегда разделаться с Клермонами королевское семейство не упустит. На казнь сбежится весь Париж. Посмотреть на то, как полетят с плеч две самые красивые и самые безумные головы в городе, найдётся много желающих. Да ещё по обвинению в кровосмешении… Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Страшно было умереть сейчас, когда счастье только-только легло в её ладони. Страшно было оказаться в руках палача и потом нести до площади свой позор под градом насмешек, камней и нечистот. Страшно было вдвойне за Луи, который вместе с ней прошёл бы все эти круги ада.

— Куда мы поедем? — покорно спросила она.

— В Анжу. В Сомюр.

— Почему не домой в Нормандию? Или в Амбуаз?

— В Нормандии нас будут искать в первую очередь. И там быстро узнают в жене графа де Бюсси его родную сестру. Амбуаз уже давно не наша собственность, он принадлежит Екатерине Медичи. А в Анжу о тебе не знает никто. К тому же там я губернатор и притом губернатор уважаемый. К тому же став губернатором Анжу, я получил разрешение обосноваться в Сомюре. Рене Бирагу и церковникам не так-то легко будет добраться до меня в моей вотчине. Я спрячу тебя в Сомюре от короля, от церкви, от Гизов, от всего света. Потом вернусь в Париж и что-нибудь наплету, лишь бы никто не подумал, что мы уехали вместе. Потом вернусь к тебе. Будет день, будет и пища. Со временем что-нибудь я смогу придумать, доверься мне.

— Но это не может продолжаться вечно! — в отчаянии прошептала Регина.

— Ничто не длится вечно. Пока нам нужно выиграть время. А потом твой супруг что-нибудь придумает.

— Супруг? Ты ещё не раздумал выдать меня замуж за Филиппа? — не удержалась она от колкости.

Луи чувствительно ущипнул её за бедро.

— Я себя имел в виду. Отныне ты — моя жена перед Богом, а мнение людей меня мало трогает.

— Перед Богом мы с тобой преступники. Так тебе скажет весь белый свет. А я тебе скажу, что богу мало дела до того, кто с кем спит и кто кому рожает детей. Он вообще редко обращает внимание на людей.

— Еретичка, — убеждённо припечатал Луи. — Обольстительная еретичка, прекраснейшая из ведьм, языческая богиня плотских утех, посланная мне небесами на зависть всему миру.

Регина гибким, тёплым плющом обвилась вокруг него, ласкаясь бесстыдно и трогательно. Этим утром она решительно ни о чём не желала думать, только наслаждаться любовью человека, которого ждала так долго.

Но Луи, столько времени предпочитавший плыть по течению и полагаться на судьбу — судьбу, которую всеми правдами и неправдами выстраивала Регина, — теперь начал действовать с присущей ему решительностью.

— Одевайся. В полдень мы должны уже выезжать из Парижа.

Регина захлопала ресницами:

— В полдень? Но… но это никак не возможно! Я ничего не успею! Мне нужно встретиться с герцогиней, у нас очень важное дело! Я должна дождаться письма от Жуайеза и ещё у меня много необходимых дел, которые нужно завершить, и пара важных встреч, и…и я просто не успею собрать вещи!

— Регина, — Луи говорил тихо, но в голосе его звучала гранитная твёрдость, так что у его любовницы-сестры не возникло даже мысли продолжать пререкания, — собирайся. В полдень мы уезжаем в Анжу. И об этом не должна знать ни одна живая душа. И больше никаких дел с семейством Гизов.

— Екатерина-Мария — моя единственная подруга, — попыталась напомнить графу Регина.

— Я знаю. Но и Гизов я знаю лучше, чем ты. И поверь моему опыту, они первые воспользуются нашим с тобой положением.

Регина могла поспорить с братом и привести доводы куда более убедительные, чем его многолетнее плавание среди подводных камней придворной жизни. Чтобы он не думал о Гизах, но в самые тяжёлые моменты её жизни Екатерина-Мария и Майенн всегда оказывались рядом и поддерживали её. В отличие от Луи, который всегда был прекрасным призраком мечты. Мечты, ставшей реальностью только благодаря той страшной и кровавой цене, сполна оплаченной Региной. Всё это она могла бы ему сказать и имела на это полное право. Но сейчас было не самое удачное время для свержения богов. Она любила Луи воистину слепой и беззаветной любовью и если ради этой любви требовалось отказаться от друзей, от собственных желаний и решений — она делала это, не раздумывая.