В конце октября Арно уведомил, что все готово для приема семьи, но дела еще задерживали графа в Рекенштейне. Когда же и в начале ноября отъезд все еще не был назначен, раздражение и нетерпение Габриэли достигло своего апогея. Муж ее, заметив это лихорадочное состояние, сжалился над ней и сказал однажды за столом:

— Так как дела все еще задерживают меня здесь, то предлагаю тебе, дорогая моя, ехать без меня с Танкредом. А вы, мой милый Веренфельс, будете сопровождать и охранять мою жену. Мне совестно заставлять ждать долее моего доброго, заботливого Арно, который сгорает нетерпением там, как здесь таким же нетерпением томится моя милая капризница. Дней через двенадцать перееду и я. Габриэль этим временем успеет только разобраться в своих вещах, заказать новые туалеты и отдохнуть к моему возвращению для визитов, которые нам придется с ней делать.

Графиня поблагодарила мужа, но в ту же минуту, краснея от досады, с удивлением устремила взор на Готфрида, так как в ответ на слова графа он возразил:

— Не лучше ли мне остаться, граф, чтобы помочь вам скорей окончить ваши дела; графиню сопровождает такая большая свита, что, мне кажется, вы можете быть совершенно спокойны.

— Нет, нет, с ней отправятся лишь один лакей и две камеристки. Остальных слуг привезу я сам. Мне хочется, чтобы вы ехали, Веренфельс; я буду спокоен за жену и за Танкреда.

После обеда, когда граф ушел, Габриэль, направляясь к себе, остановилась в комнате, смежной со столовой, и, обратись к Готфриду, сказала язвительным голосом:

— Я еду завтра; если вы не будете готовы, месье Веренфельс, я доставлю вам удовольствие остаться здесь, только похищу у вас Танкреда. Как видите, я великодушна и даю вам возможность избежать роли цербера.

Молодой человек почтительно поклонился.

— Я буду готов сопровождать вас, графиня. Что же касается роли цербера, я счел бы ее слишком для себя лестной, и есть ли надобность приставлять такого сторожа к графине Рекенштейн.

Его спокойный властный взгляд пронизал как бы струей холодного воздуха пламенный взор молодой женщины, и она быстро отвернулась.

Придя к себе, графиня от досады кинулась на диван. Этот дерзкий человек осмеливался избегать чести провожать ее.

Ужели он неуязвим, что один из всех остается бесчувственным к ее красоте? Для непомерного самолюбия Габриэли равнодушие было оскорблением, и она решила во что бы то ни стало повергнуть его к своим ногам и хорошенько отомстить. Она не думала теперь о том, что это был человек подчиненный, принадлежащий к тому роду людей, которых она привыкла презирать; нет после найденного сходства между ним и графом Жаном Готфридом, образ Готфрида Веренфельса преследовал ее; что-то бушевало в ее груди, что-то влекло к нему, и сама она не подозревала всей глубины этого неопределенного чувства.

На следующий день графиня уехала в город с сыном и с Веренфельсом. Она, казалось, забыла свое неудовольствие и все капризы, была весела, пленительна, и так как Танкред все время ел, спал или глядел в окно, то Готфрид в течение всего пути служил предметом ее искусного кокетства. Как человек хорошо воспитанный и артистичный, он отвечал любезностями хорошего тона на любезность этой очаровательной женщины. И в самом доброгласии они приехали в Берлин, где Арно ожидал их на дебаркадере.

Рекенштейнский дом был старый, массивный, построенный в царствование Фридриха Великого и сохранивший снаружи и внутри стиль и украшения XVIII века. Войдя в вестибюль, Габриэль была приятно поражена, заметив, что все отделано заново и роскошно. Удовольствие ее увеличивалось по мере того, как они подвигались вперед по длинной анфиладе комнат. При виде своего будуара, этого изящного гнездышка, заново меблированного, с обоями вишневого цвета на стенах и такой же материей на мебели, с зеркалами в золоченых рамах и множеством душистых цветов, она вскрикнула от удовольствия:

— Благодарю вас, Арно, благодарю; это ваш подарок, я в этом уверена. Папа не подумал бы это сделать; порой он очень расчетлив.

— Нет, нет, все это от отца, а мой подарок на новоселье, дорогая Габриэль, я покажу вам после обеда.

Графиня явилась к столу очаровательной и отдохнувшей. Она принимала ванну и оставила распущенными свои чудные непросохшие волосы; лишь два маленьких коралловых гребешка придерживали их с обеих сторон; блестящие шелковистые пряди спускались по ее простенькому платью из серого кашемира, отделанному широкой кружевной фрезой вокруг шеи. Как бы не замечая восхищения молодых людей, она, смеясь, извинилась за свое вынужденное неглиже. После обеда, опираясь на руку Арно, графиня поспешила пойти взглянуть на обещанный сюрприз. Молодой человек, сияя радостью, повел ее в приемные комнаты и, пройдя бальный зал, остановился у двери, ведущей в зимний сад, которая прежде была заделана и завешена. Приподняв портьеру, он дал пройти Габриэли. Она остановилась, как очарованная. Все в этом волшебном месте было залито мягким и приятным светом, который отражался в каскадах и фонтанах; раззолоченные его блеском раковины горели, как в огне; в гротах царил таинственный полумрак. Танкред и Готфрид были тоже поражены, но мальчик прежде всех прервал молчание.

— Арно, ты волшебник! — вскрикнул он, хлопая в ладоши.

Молодая женщина как бы очнулась от сна. И не думая о присутствии своего сына и его восхищении, с сияющим взглядом кинулась на шею молодого графа и, целуя его, твердила: «Благодарю, благодарю!»

Прислонясь к мраморной группе, Готфрид глядел на эту сцену с чувством сожаления к Арно, с чувством досады и отвращения к этой легкомысленной и безнравственной женщине, которая, пользуясь тем, что врожденная честность молодого человека делала его слепым, вливала в его душу смертельный яд. Конечно, так могла благодарить сестра своего брата, мачеха — своего пасынка; но Габриэль была слишком опытной женщиной, чтобы не понимать, какие чувства волновали Арно и выражались в его взгляде. Зачем же позволять себе проявление благодарности в такой опасной форме? Арно не давал себе отчета в том, что происходило в его душе; но случай мог сорвать завесу с его глаз, и каким будет его нравственное состояние, когда однажды он поймет, что питает безумную страсть к жене своего отца.

Как бы почувствовав неодобрительный взгляд, обращенный на нее, Габриэль обернулась и посмотрела на Готфрида; руки ее опустились, и яркий румянец залил ей щеки.

Арно ничего не заметил, так как был слишком возбужден.

— Я глубоко счастлив, что вы довольны, Габриэль. Теперь позвольте мне отвести вас к диванчику, возле которого стоит наяда: она имеет нечто поднести вам.

Место, на которое он указывал, было особенно прелестно. Там, прислоненная к стене, украшенной сталактитами, виднелась огромная раззолоченная раковина, в которой стоял маленький диванчик для двух человек. Возле этой раковины мраморная нимфа держала в поднятой руке букет водяных цветов, в их лепестках скрывались лампы.

Когда Габриэль села, Арно взял с подножия статуи шкатулку с перламутровой инкрустацией и подал ее графине.

— Это мне? — спросила она, рассматривая с любопытством прелестный ящичек с графской короной на крышке.

— Конечно, вам. Это дар, который нимфа приносит своей прекрасной царице.

И Арно показал молодой женщине, как открывается секретный замок шкатулки. Внутри она была обита бархатом и разделена на две части; в одной из них лежало великолепное жемчужное ожерелье с рубиновым фермуаром, в другой — сапфировая парюра. На минуту Габриэль онемела от радости и удивления.

— Арно, — сказала она наконец, — чем заслужила я этот царский подарок, который мне совестно принять. Это, вероятно, ваша наследственная драгоценность.

— Не беспокойтесь, Габриэль. Конечно, я не имею права располагать фамильными драгоценностями, но поднесенные вам парюры принадлежат моей бабушке. И кто больше вас достоин носить этот жемчуг, дорогую для меня память о ней, и эти сапфиры, несовершенное подобие ваших чудных глаз?

Он нежно поцеловал ее руку.

В эту минуту вошел лакей и подал графу на маленьком серебряном подносе визитную карточку. Взглянув на нее, молодой человек встал с большим неудовольствием.

— Простите, Габриэль, что я оставлю вас на минуту. Я должен принять одного моего хорошего знакомого. Это молодой бразилец, с которым я познакомился в Рио-Жанейро, затем я снова встретился с ним в Париже и теперь здесь. Я назначил ему свидание вечером, но он не мог приехать и отложил до сегодня, о чем я совсем позабыл.

Оставшись одна, Габриэль еще раз полюбовалась на свои подарки; потом позвала Веренфельса и сына, чтобы и они поглядели на них, но лишь Готфрид, который тем временем осматривал сад, пришел на ее зов; Танкред же ничего не слышал, весь поглощенный созерцанием большого аквариума, который он нашел в одном из углублений стены.

— Поглядите, месье Веренфельс, какой великолепный подарок я получила от Арно. Как он добр; другие пасынки ненавидят свою мачеху, а он выказывает мне самую преданную любовь.

Готфрид стоял наклоняясь над шкатулкой, но при последних словах графини поднял голову и, устремив глубокий, пытливый взгляд в глаза молодой женщины, сказал:

— Да, графиня, это любовь, но любовь не к мачехе, а просто к женщине. Вы не можете не сознавать, какого рода чувство питает к вам Арно, а потому долг и сострадание разве не предписывают вам не платить ему за любовь злом, не губить его жизнь и его покой. Конечно, я не имею никакого права говорить вам это, я чужой, подчиненный человек в вашем доме, но ваш муж и молодой граф всегда относились ко мне как к другу и совесть моя заставляет меня вам сказать: «Не злоупотребляйте, графиня, своей ослепительной красотой, не толкайте в пропасть вашего пасынка; Арно так благороден и так должен быть свят для вас, что вам нельзя обрекать его на гибель».

Габриэль слушала его, бледная и трепещущая. Ее приводили в бешенство не столько его слова, сколько холодное спокойствие больших черных глаз, устремленных на нее без всякого восторга; они, казалось, читали в глубине ее души и беспощадно осуждали ее преступное кокетство. Бросив парюры, она встала и гордо, презрительно смерила взглядом молодого человека.

— Вы, кажется, бредите среди белого дня, месье Веренфельс, или, может быть, фантастический вид этого зала так омрачил ваш рассудок, что простую дружбу Арно, его сыновнюю преданность, его братские чувства вы объясняете таким гнусным образом. Никто не может мне запретить любить Арно, самая строгая нравственность не может осудить мою любовь к сыну моего мужа. Вам, милостивый государь, я замечу, что уже не первый раз вы позволяете себе переступать границы, которые вам предписывает ваше положение. Дружба моего мужа не дает вам права учить меня; вы приглашены воспитывать Танкреда, а не его мать. И без ваших советов я сумею охранить честь мою и моей семьи.

Бесстрастный вид Готфрида при этом жестоком ответе, странная улыбка, скользнувшая по его губам, подняли бурю гнева в груди Габриэли. И когда он поклонился и проговорил без всякого волнения: «Не премину принять к сведению приказание графини», — она повернулась к нему спиной и быстро вышла из сада.

В своем возбуждении молодая женщина пошла к себе самой дальней дорогой, приемными комнатами. В одной из них она вдруг увидела Арно и незнакомого человека, которые разговаривали с большим оживлением. Смущенная и недовольная, графиня остановилась; она не могла уйти назад, так как молодые люди заметили ее и поспешно встали.

— Извините, дорогая Габриэль, что я не предупредил вас, что мы поместимся в этой проходной комнате, — сказал Арно. — Но если на долю моего друга выпала такая счастливая случайность, то позвольте мне представить вам дон Район Диоза, boello у Arrogo графа де Морейра. — Затем, обратясь к гостю: — Моя мачеха, графиня Рекенштейн.

Иностранец низко поклонился, но его черные, пламенные глаза впились в лицо молодой женщины с таким страстным восхищением, что легкая улыбка шевельнула румяные губки Габриэли, она протянула руку бразильцу, приветливо пригласила его от имени мужа быть частым посетителем их дома, затем извинилась и ушла.

— Madre de Dios! — воскликнул дон Рамон; глаза его горели восторгом. — Не сон ли это? Ужели я видел живое существо, а не небесное видение! Ах, граф, как я завидую вам, что вы сын такой женщины. Чтобы видеть ее, беспрерывно любоваться ею, принадлежать ей, я был бы рад обратиться в ее болонку.

— Ну, дон Рамон, ваша тропическая кровь снова заговорила в вас с необузданной силой, — сказал Арно, смеясь. — И без такой трудной метаморфозы вы можете видеть графиню и любоваться ею, если только останетесь в Берлине.

— Я не собираюсь уезжать, — ответил поспешно пылкий молодой человек.

За чаем Арно передал Габриэли свой разговор с доном Рамоном.

— Мало сказать: вы победили его сердце, вы убили его наповал, — заключил он, смеясь. — И я боюсь, что у вашего стража чести будет много хлопот, чтобы удержать в границах благоразумия кипящую лаву его чувств.