А каким счастливым чувствовал себя Рено! Наконец-то он ступал по той самой Святой земле, о которой столько мечтал. Наконец-то видел прекрасную даму, которую обожал всем сердцем! Она стояла от него совсем близко, потому что король еще в Дамьетте сделал Рено своим оруженосцем, и теперь он всегда был рядом с королем. К тому же Маргарита посмотрела на него так ласково, что сердце его растаяло, будто кусок масла. Никогда еще она так на него не смотрела, и Рено непременно совершил бы безумие и бросился к ее ногам, если бы не услышал ворчанье Жуанвиля:

– Черт бы меня побрал! А я и не знал, что вы в такой дружбе с королевой!

Тон был язвительным. Рено и не подозревал, что миролюбивый сенешаль Шампани может источать столько яда. Или… он тоже был влюблен в их прекрасную государыню?

– Я знаком с Ее Величеством гораздо дольше, чем вы, – заявил Рено с непринужденностью, которая должна была развеять все нежелательные предположения. – Вы ведь впервые увидели ее на Кипре?

– Ничего подобного! Этот счастливый случай произошел со мной 24 июня 1241 года в Сомюре, во время праздника в честь посвящения в рыцари графа де Пуатье. Я был в свите графа Тибо Шампанского, который стал потом королем Наварры. Ах, из всех прекрасных праздников это был наипрекраснейший! Как красиво был одет наш король! А королева! Невозможно быть изысканнее! Я хоть и был зеленым юнцом, но ничего не забыл, и должен признаться, она ничуть не изменилась!

Тяжкий вздох завершил это признание. Рено в ответ промолчал и не стал интересоваться, что думает по этому поводу дама Аликс де Жуанвиль, рожденная де Гранпре, о которой ее муж почему-то никогда не упоминал… Сам он тут же позабыл о Жуанвиле, и вдруг голос, который он и не надеялся больше услышать, произнес:

– Досточтимый шевалье по-прежнему ослеплен и не видит никого, когда рядом Ее Величество королева!

Рено мгновенно понял, кого он увидит, обернувшись, до того ясно насмешливый тон напомнил ему ту, которая всегда с ним говорила подобным образом. Однако увидел он не совсем то, что ожидал, крайне изумился и, не обладая умением светских людей держать свои чувства в узде, воскликнул:

– Святой Георгий! До чего изменилась наша милая маленькая дурнушка!

Ярко-зеленые глаза – Рено никогда не замечал, что они такие большие и продолговатые, наверное потому, что обычно они бывали полузакрытыми, – заискрились гневом.

– Зато вы совсем не изменились! Все такой же невежа! Нечего сказать, умеете сделать даме комплимент!

Рено от души расхохотался, несказанно обрадованный тем, что видит свою старинную знакомую, которую никогда уже и не надеялся увидеть. Она в самом деле очень изменилась, хотя не настолько, чтобы слыть придворной красавицей: длинный тонкий нос с трепещущими ноздрями остался прежним, но по-детски неопределенные черты обрели теперь утонченность. Белая, как молоко, кожа стала нежнее лепестков, на которые торопливая пчела уронила несколько крупинок золотистой пыльцы. Веснушки не исчезли с лица Санси, но Рено находил, что они чудесно сочетаются с ее пышными медно-рыжими волосами, на которых едва держалась круглая шапочка из серебристого бархата и легкое покрывало из муслина. Большой насмешливый рот был прекрасно очерчен, а между розовых губ сияли ровные белые зубки. Никто и сейчас не мог сказать, что Санси де Синь удивительно хороша собой, но в ней появилось нечто, что не только притягивало взгляд, но и удерживало его. Рено сам убедился в этом, когда стоял и смотрел ей вслед, а она удалялась вслед за королевской четой. Должно быть, ей уже исполнилось восемнадцать, а может, и немного больше, фигура развилась, обрела изящество, подчеркнутое красиво скроенным платьем. Высокая, обманчиво тонкая, Санси манила соблазнительной округлостью там, где ей положено было быть, подчеркивая свою привлекательность грациозно-женственной походкой. Рено, вот уже полгода не державший в своих объятиях женщину, с удивлением отметил, что при взгляде на Санси в его крови заиграл огонь. Он был крайне смущен своим открытием, мысленно попросил прощения у Господа и пообещал себе, что при первой же возможности попросит прощения и у дамы де… Как же ее теперь зовут? Он тут же позабыл ее новое имя, но какое это имело значение? Она навсегда останется для него Санси де Синь…

Людовик и Маргарита расположились в старинном дворце неподалеку от порта, в котором когда-то обитала Изабелла Иерусалимская со своим третьим супругом, Анри Шампанским, и четвертым – Анри де Лузиньяном. В этом дворце Изабелла провела и свою единственную ночь любви с Тибо де Куртене. Тайну этой незабвенной ночи старый отшельник поведал в своей рукописи и открыл ее Рено, так как именно благодаря ей родилась мать Рено, Мелизанда. С искренним сердечным волнением проходил Рено по прохладным покоям дворца, по его внутренним дворикам с цветущими розами и жасмином, с узорными окнами и полом из драгоценных плиток, которых касались когда-то парчовые, цендаловые, атласные и златотканые платья его красавицы-бабушки. Сходство Маргариты с Изабеллой было удивительным, и прошлое словно бы по-настоящему оживало перед его глазами. Рено невольно грезил, что однажды ночью опочивальня его возлюбленной, которая была когда-то спальней Изабеллы, окажется приоткрытой, и в нее бесшумно проскользнет возлюбленный, и этим возлюбленным будет он… Стоило ему это вообразить, как чудесные грезы полностью завладевали им. Он заранее знал, как волшебно будет любима им Маргарита…

В порту он не отрывал глаз от королевы и ее супруга Людовика. Она – само совершенство, нежная и изящная, несмотря на многочисленные беременности, с ясным и светлым выражением лица, ничуть не ожесточенная многочисленными тяжкими испытаниями. Он, едва живой, огромный, костлявый, сгорбившийся, источенный изнурительной болезнью, но с каким-то совершенно необыкновенным взглядом запавших голубых глаз, которые смотрели словно бы сквозь Рено, сквозь любого человека и видели нечто, находящееся и дальше, и выше доступного простым смертным. Маргарита поклонилась супругу, немного согнув колени, а он приподнял ее и поцеловал. Потом они удалились в покои дворца, чтобы вновь стать мужем и женой. Мысль об этом становилась для Рено все более невыносимой. Если у Людовика хватит сил, он вновь сделает свою жену беременной, помолившись и до любовного объятия, и после него, потому что истовый христианин сходится с женой только ради зачатия. И Маргарита вновь будет обречена на девять месяцев тошноты, немощи и тягостных ощущений, она вновь подурнеет, вынашивая сына или дочь. А белый город, раскинувшийся между синим морем и голубыми холмами, казавшийся раем после египетского ада, манил к той сладостной любви, которую воспевали поэты: к долгому пути ласк и упоительных блужданий по лабиринту взаимных чудесных откровений… Есть женщины, достойные стать божеством, но Рено трудно было себе представить, что Людовик был способен видеть в своей супруге исключительно предмет религиозного поклонения…

В первый день ни в городе, ни во дворце не было устроено никаких празднеств. Все понимали, в каком болезненном состоянии находятся вернувшиеся из египетского плена воины, жертвы разнообразных болезней. Королевский ужин был короток, и чета рано удалилась в свои покои. Слуги сенешаля Шампани нашли для него возле церкви Святого Михаила Архангела и неподалеку от бань небольшой домик, принадлежавший вдове ткача. Жилище понравилось Жуанвилю, и он предложил Рено поселиться вместе с ним. Места для двоих было достаточно, зато расходы уменьшались вдвое, что было очень существенно для стесненного в средствах сенешаля, но совсем не заботило де Куртене, поскольку он теперь служил королю и считался членом его дома, так что все его нужды оплачивал королевский казначей.

Дом понравился и Рено. Внутри его был небольшой дворик, посыпанный желтым песком, где рос раскидистый лавр со светлым стволом и темной листвой. Дворик опоясывала галерея под красной черепичной крышей, ее оплетал виноград, защищая от палящего дневного солнца, и в эту прохладную тень выходили все не слишком большие комнатки строения.

В эту ночь Рено никак не мог уснуть. Он оставил Жиля Пернона и Василия обустраиваться на новом месте, а сам отправился подышать воздухом той страны, о которой мечтал столько лет… И еще он сбегал от жалоб своего нового приятеля. На суше Жуанвиль обнаружил у себя куда больше хворей, чем было на корабле, и словно поставил своей целью находить повсюду поводы для недовольства.

Рено спустился вниз, к берегу, и пошел вдоль него, как ходил когда-то и в Эг-Морте, шел довольно долго, а потом уселся на кучу бревен и стал любоваться портом Сен-Жан-д’Акр, который открылся ему отсюда почти полностью. Он так ясно помнил, что писал его дед об осаде этого города, когда в 1190–1191 годах Франция Филиппа Августа и Англия Ричарда Львиное Сердце вступили в сражение, чтобы завладеть им. За спиной крестоносцев плескалось море, а перед ними стояло войско Саладина, загораживая им путь внутрь страны и осаждая их самих… Сен-Жан-д’Акр мало изменился с тех пор, разве что минареты стали колокольнями, а разрушенные стены возвели заново. На самом верху стояла крепость с церковью Святого Иоанна Крестителя, на которой развевался вымпел госпитальеров, а от крепости вниз спускались белоснежные улочки – хотя всякий знает, как темны и опасны они могут быть, – спускались они до мыса с высокой башней маяка, огни которого помогали морякам ориентироваться ночью. Неподалеку от маяка, главенствующего над портом, возвышались крепкие стены монастыря тамплиеров с черно-белым знаменем рыцарей-монахов. А вокруг многочисленных строений королевского дворца виднелись другие монастыри и другие дома с внутренними двориками, а еще сады, в которых пышную листву инжировых деревьев пронзали тонкие стрелы кипарисов.

Рено сидел и смотрел на Сен-Жан-д’Акр так долго, что не заметил, как ночь сменилась рассветом. С моря подул ветерок и взъерошил ему волосы, освежил шею и проник за широко распахнутый ворот рубашки, пошевелил наброшенный на плечи плащ. Небо побледнело, и море, мирно покачивавшее на своих волнах корабли, тоже стало светлеть. И вдруг все стало розовым, и все вокруг пробудилось. На берегу появились люди, на море – лодки, в порту начали разгружать корабли. Рено встал и со вздохом потянулся. Настало время помыться и что-нибудь съесть.

Он возвращался в свое новое жилище мимо церкви Святого Михаила. Зазвонил колокол, оповещая о ранней мессе. Рено решил заняться туалетом попозже и отправился в храм. Он хотел помолиться Господу, чтобы он помог ему найти подлинный Крест в земле, на которой он родился. Рено вошел в церковь.


Трепещущий свет факелов, зажатых железными крюками на колоннах, оживлял каменные листья и цветы капителей, освещая и хоры, где мальчик не спеша зажигал большие красные свечи. Загораясь, они распространяли вокруг себя запах жира, который вряд ли был по нраву Господу. По счастью, дым ладана из кадильниц заглушал его.

Закутанные с головы до ног в покрывала, как мусульманки, женщины входили, крестились, преклоняли колени и погружались в молитву… Одна из них привлекла внимание Рено скромным изяществом своего наряда, цвет его, достаточно темный, трудно было различить в потемках, зато никакое покрывало, даже плотное и темное, не могло погасить пламени ее волос. Санси…

В сопровождении пожилой женщины с недобрым лицом, которая подозрительно поглядывала в разные стороны и которую в другие времена назвали бы дуэньей, Санси прошла между скамеек и встала на колени на подушку, которую подложила ей служанка. Она не видела Рено, а он не успел подойти к ней поближе, потому что под звон колокольчика священник в зеленой ризе уже подошел к алтарю и началась служба.

Вопреки своим добрым намерениям Рено был необыкновенно рассеян. Взгляд его беспрестанно обращался к склоненной головке Санси, лица которой он так и не увидел. И хотя он молился, время тянулось для него бесконечно медленно. Услышав наконец: «Идите, месса окончена», он с облегчением вздохнул и отправился к чаше со святой водой, чтобы дождаться там Санси.

Когда она подошла, он опустил руку в чашу и предложил ей святую воду. Она вздрогнула.

– Соблаговолите оказать мне милость и позвольте проводить вас во дворец, – шепотом обратился он к ней. – Я хотел бы с вами поговорить.

Молодая женщина нахмурилась, но остановила рукой служанку, которая уже собиралась встать между нею и незнакомцем.

– Не понимаю, что вы могли бы мне сказать, шевалье.

– Прошу вас, давайте сначала выйдем из церкви.

– Да, конечно.

Они вышли на свежий утренний воздух, который вскоре обещал стать очень жарким, как-никак стоял месяц май, и некоторое время шли молча. «Дуэнья» следовала за ними. Санси не смотрела на своего спутника и расправляла вокруг лица складки покрывала. Оно тоже было фиолетовым, как и платье из плотного шелка.

– Я жду, – произнесла она наконец. – Вы онемели? Или то, что вы собирались мне сказать, оказалось совсем неважным?