В комнату вошла няня, женщина с быстрыми, живыми глазами; она с трудом скрывала распиравшее ее любопытство. Няня справилась, следует ли ей пойти с Лорой на прогулку и не будет ли у миссис Шолто каких-либо поручений.

Чармиан, подумав с минуту, сказала:

— Если вы не возражаете, я сама погуляю с Лорой. А вы тем временем сможете закончить ночные рубашки.

— Как вам угодно, мадам, — ответила нянька. — Девочка уже одета. Нижние юбки тоже, если успею?

— Да, пожалуйста. Это было бы очень кстати.

— Неужели ты действительно собираешься гулять в такую жару? — спросил я у Чармиан.

— Да. Мне нужно уйти отсюда. Я должна побыть с Лорой. — Она проглотила таблетку аспирина, наспех попудрилась и оставила меня с миссис Шолто.

Старая леди казалась спокойной. Она попросила меня не уходить, если я никуда не спешу.

— Клод, сколько осталось до суда?

— Адвокат Эвана думает, что слушание назначат через месяц-полтора.

— Как, по-вашему, он выдержит? — На ресницах ее дрожали, но не падали слезинки, похожие на аккуратные капельки росы.

— Надо сделать все; чтобы помочь ему, — ответил я.

— Да, — решительно произнесла она, вскинув вверх квадратный подбородок, — да, мы должны помочь ему. Чармиан будет ему опорой. О Клод, как трудно иметь детей!

Я не знал, что ей сказать.

— Это такая ответственность. Где-то я ошиблась как мать, где-то недоглядела!

— Не вините себя напрасно.

— Его отец был такой эгоист, всегда занят только собой, — сказала она тихо, растерянно вглядываясь в прошлое, словно в разостланную перед нею некую огромную географическую карту. — Он не баловал Эвана. Люди, занятые собой, не балуют своих детей. Для этого нужно их любить. — Ее маленький рот горестно сжался. — Артур не находил времени для сына, разве только чтобы отругать его за то, что он ему мешает. Поэтому я старалась восполнить мальчику все, что могла. Я испортила его, понимаете? Я где-то ошиблась и потеряла чувство меры.

— Едва ли только этим можно все объяснить, — заметил я, не зная, что сказать. — Есть и другие причины.

— Это я должна понести наказание, — продолжала она. — Я должна вместе с ним сесть в тюрьму, если это ему грозит. Как могу я смириться с тем, что моего сына судят чужие люди? Наказывать следует родителей, а не детей. Нет, я не смогу примириться с тем, что его накажут другие.

И тем не менее миссис Шолто встретила катастрофу спокойно, почти бесстрастно, потому что в душе уже примирилась с нею.

В передней раздался звонок. Дверь открыла новая служанка. Она доложила, что некая миссис Лаванда желала бы видеть миссис Шолто.

Я взглянул на мать Эвана, она была напугана и растеряна.

— Ей, очевидно, нужны не вы, а Чармиан, я уверен.

— Скажите ей, что миссис Шолто нет дома. Скажите, что мы не можем ее принять, — заволновалась старая леди.

— Разрешите мне поговорить с ней, — предложил я. — Нельзя так просто отказать ей. Люси, эта дама молодая?

— Нет, в летах.

— Должно быть, это мать Лаванды, — сказал я миссис Шолто. — Думаю, следует принять ее.

— Какое она имеет право?..

— И тем не менее надо поговорить с ней. Проведите ее в кабинет, Люси. Я сейчас приду.

Я увидел женщину лет шестидесяти, грузную, с неподвижным землистого цвета лицом. Она стояла у письменного стола, сложив руки на ярко-зеленой сумке из пластика, которую положила на стол.

— Миссис Лаванда?

— Да, я мать Джорджа, — ответила она, произнеся эти слова, почти не шевельнув плотно сжатыми губами. — Вы будете майор Шолто?

— Нет, моя фамилия Пикеринг. Я брат миссис Шолто.

— Мне нужно с ней повидаться.

— Ее нет дома. Могу я быть вам полезен?

— Надеюсь, в этом доме найдется человек, который толком объяснит мне, что к чему.

Ее раздраженный голос, казалось, заполнил собою всю комнату. За напускной агрессивностью скрывались смятение и страх. Я предложил ей сесть.

— Нет, спасибо. Я пришла сюда не чаи распивать! Мне нужна правда. Джордж совсем потерял голову. Что с ним будет? Он ничего мне не говорит.

— Не знаю.

— Ну, вы-то знаете. Ведь ему грозит тюрьма, да?

Что я мог ей ответить?

— Значит, тюрьма? Сколько ему осталось ждать?

— Может, месяц или больше.

— Так. А вы не соврали мне, что жены майора Шолто нет дома?

— Нет.

— Я слышала женский голос. Кто это?

— Его мать.

— Я хочу ее видеть.

— Она слишком расстроена.

— Ага, она расстроена! Расстроена, значит. А я, по-вашему, не расстроена? — Лицо ее сморщилось от боли и отчаяния.

— Я знаю, что вы тоже расстроены, — сказал я. — И искренне вам сочувствую.

— Это Шолто и Филд должны сесть в тюрьму! — воскликнула она. — Я убила бы их собственными руками. Слышите? Я убила бы их!

— Я и сам бы охотно это сделал.

Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на меня недоверчивым и испытующим взглядом. А затем тихо, с нескрываемым презрением сказала:

— Так я вам и поверила. — Прижав ладонь ко лбу, она с силой потерла его.

— Неужели же у них денег нет, чтобы купить себе свободу, у этих ваших Шолто и Филда? Я думала, деньги могут все.

— Нет, не все.

— Хоть в этом есть справедливость… Да, я бы собственными руками их убила. Мой Джордж, он уже оступился однажды и поплатился за это. Он хотел жить по-честному. Он хороший мастер, знает свое дело и неплохой мальчик. И вот подвернулись эти двое со своими планами и проектами, у них, дескать, есть для него хорошая работа, прибыльное дело, где нужна смекалка, как раз то, что ему нужно, чтобы начать все по-новому. Особенно этот, слащавый такой, Филд. Чуяло мое сердце, что здесь что-то неладно. Я знаю своего Джорджа. Но разве из него хоть слово вытянешь? Молчит, как каменный. Он мне сказал, что поначалу отказался впутываться в их дела, но они ему клялись и божились, что все у них по закону… а Джорджу нужны были деньги. Он хороший сын. Мне нужна диета, у меня язва, лечение требует много денег. Необходимы рыба, яйца и все такое… Доктора думают, что все это так просто на дереве растет… — промолвила она с горечью. — А Джордж хотел помочь мне, понимаете? Он, конечно, и о себе думал, что правда, то правда, он не ангел. Но они его впутали. Они все это придумали. Что теперь будет?

— Для Шолто и Филда это конец.

— Ну нет, только не для таких, как они! — воскликнула миссис Лаванда. — Эти выберутся. Дайте им годика два, и они опять возьмутся за свое и опять будут наряжаться да разъезжать в шикарных машинах. Только моему мальчику уже не выбраться на прямую дорогу.

— Зачем вы пришли сюда? — спросил я. — Что можем мы для вас сделать?

— Я пришла, чтобы сказать его жене все, что я думаю об этом Шолто, — ответила миссис Лаванда. — И еще, чтобы хоть кто-нибудь сказал мне правду.

— Его жене можно не говорить, она и без того все знает. Может, вам станет легче, если я скажу, что миссис Шолто так же плохо, как и вам, но она готова терпеть все до конца. Какую правду вы хотите знать?

— Сколько им дадут в самом худшем случае?

— Года три.

— Три года, — повторила она, тупо уставившись на свою зеленую сумку, которую мяла в руках. Сумка была совсем новая. — Ведь он у меня один!

— Шолто тоже единственный сын.

— Я желаю его матери иметь шестеро таких сыновей, — вдруг сказала миссис Лаванда и в упор посмотрела на меня остановившимся взглядом своих желтых глаз. Воцарилось тяжелое, гнетущее молчание. Затем миссис Лаванда стала суетливо и растерянно оглядываться, словно испугалась, что оставила здесь какую-то вещь, перчатки или газету.

— Ну что ж, тогда все. Спасибо за правду. Все же я знаю теперь больше того, что я смогла бы вытянуть из своего сына.

— Мне очень жаль, что ему так не повезло.

— Спасибо, спасибо. Жалости мне как раз и не хватает, — сердито ответила она и направилась к двери, затем вдруг остановилась. На ее лице появилось какое-то торжествующее и вместе с тем отчаянное выражение. — Воображаю, каково теперь старой леди, его матери. То-то соседи будут судачить. Конечно, мне тоже несладко от их пересудов, но у нас это проще. Наши ко всему привыкли. От этих рабочих парней, мол, всего можно ждать. Ведь вы небось так думаете?

— Я понимаю, как вам тяжело.

— Ну, ничего, я умею не терять голову в трудную минуту и не падать духом, — тихо ответила она. — В тот раз тоже было нелегко, но мы с ним перетерпели. А теперь… Я буду помогать ему. У него… я хочу сказать, у этого Эвана Шолто, есть отец?

— Нет, он сирота, как и ваш сын. Его мать осталась вдовой.

— Да-да, как и мой сын. Ну ничего, он вывернется, ваш Шолто, вот увидите. А вот мой — нет. Я знаю, для него это конец.

В передней она обернулась и сказала:

— Я на вас не в обиде, не думайте. Я знаю, что вы-то здесь ни при чем. Думаю, что и вам сейчас несладко.

Она коснулась моей руки. Лицо ее просветлело и стало почти приятным.

— Знаете, что я подумала? Может, мой Джордж все же выдержит, а? Может, как раз те двое не выдержат?

— Я уверен, что вы сделаете все, чтобы помочь ему.

— Да, сделаю.

Я не сомневался, что она сделает невозможное, чтобы поддержать сына, не обращая внимания на косые взгляды и злословие соседей. Она будет верить в своего мальчика, пока жива. И даже если в критическую минуту она вынуждена будет взглянуть правде в лицо, то и тогда, собрав крохи своей упрямой веры, она скажет, что он не виновен и на все воля божья.


Два дня спустя я получил письмо от Колларда, который повторил свое предложение. Теперь он писал конкретно и вполне официально: если я согласен заняться составлением каталога, он готов подписать со мной контракт на два года, установить мне жалованье — семьсот фунтов в год и предоставить бесплатную квартиру. По истечении срока контракта или в случае смерти Колларда до того, как срок контракта истечет, муниципалитет городка Б. должен предложить мне место хранителя музея с жалованьем, которое они сами сочтут возможным мне определить.

Разумеется, я тут же поделился новостью с Крендаллом, и, как и следовало ожидать, тот принялся высмеивать меня.

— Представляю, что за жизнь там тебя ждет. Два года! И каждый день — настой из чернослива. Научишься, как истый житель севера, проглатывать букву «р» и тянуть гласные. Завидная перспектива, нечего сказать, поздравляю.

Суэйн, заглянувший в галерею, чтобы еще раз полюбоваться своей последней картиной, возмутился и яростно набросился на него:

— Перестань паясничать, Крен. Для Клода это просто находка: прочное место, и притом возможность самостоятельной работы. Да я бы сам ухватился за это предложение, если бы Клемми согласилась расстаться с Лондоном. Не раздумывай, Клод.

— Представляю его в северной Англии, в глуши, где день-деньской льет дождь, — не унимался Крендалл. — Коротать вечера в компании фабрикантов скобяных изделий и торговцев шерстью! Они ведь, знаешь, какие шутники: «В кино я признаю только этого, как его… вот-вот, Чаплина! Ха-ха-ха!» И при этом так дружески хлопнут тебя по спине, что угодишь в канаву, где недолго и захлебнуться в грязи.

Мы с Суэйном не могли не отдать должное живому воображению Крендалла, однако усомнились в его объективности.

— Я лично люблю северную Англию, — заявил Суэйн. — Там по крайней мере ценят культуру и серьезно к ней относятся. Они не утратили интереса к жизни, чего не скажешь о теперешних лондонцах. Пресыщенные, развращенные дилетанты.

— Зимой там адски холодно, — не сдавался Крендалл. — Кроме того, тебе придется жрать рубленую печенку и свиные ножки.

— А сам-то небось дальше Хайгейта не бывал, — возмутился Суэйн.

— Бывал даже в самом Бирмингеме.

— Ого. Так вот, позволь тебе сказать, что я родился в Шеффилде. Поэтому не морочь мне голову всякой ерундой.

— Что-то ты там недолго задержался.

— Не по своей воле, поверь. Моя матушка притащила меня сюда в бельевой корзине, и я всю дорогу орал как резаный.

— Что ж, ты можешь выбирать, — огорченно буркнул Крендалл. — Но если есть возможность остаться в Лондоне, почему бы ею не воспользоваться?

— Потому что ему надоело заниматься ерундой, — отрезал Суэйн. — Это не для Клода — все эти кривлянья от искусства и бездельничанье.

Они яростно спорили, совершенно забыв обо мне. В полдень, когда я уходил завтракать, они все еще продолжали сражаться, а я так же был далек от решения, как и в самом начале спора.

Встреча с Элен произошла неожиданно. Я говорил с ней и думал: как часто я мечтал о такой неожиданной встрече на улице, как ждал ее и готов был даже пуститься на хитрости, лишь бы ее устроить, а теперь сердце бьется ровно, словно ничего и не произошло, и кровь не приливает к щекам.