Памела Джонсон - Решающее лето

Элен справилась о здоровье Чармиан, сообщила, что ее отец все еще гостит у сестры, а затем спросила, не могу ли я дать ей почитать книгу Лоуренса «Сыновья и любовники».

Ничуть не лукавя, я предложил занести ей книгу вечером, поскольку буду в ее районе — мне предстоит обедать с одним художником, выставку которого Крендалл намеревается устроить весной.

— Я не думаю, что обед затянется, по дороге домой я мог бы занести вам книгу. Часов в десять не поздно для вас?

— О нет, если вас это не затруднит, разумеется, — согласилась она.

Для нее, так же как и для меня, это был самый обыкновенный разговор двух знакомых, случайно встретившихся на улице.

— Что предполагают делать Чармиан и Эван? Они останутся в Лондоне?

— Не знаю. А почему вы об этом спросили?

И тут Элен сообщила мне о предложении Чарльза Эйрли. В Прайдхерсте, графство Кент, у него есть дом. Обычно с мая по ноябрь он сдает его, но сейчас дом пустует. Эйрли охотно сдаст его Чармиан за умеренную цену. Дом меблирован, есть все вплоть до столового серебра и постельного белья. Имеется даже приходящая прислуга. Может, Чармиан стоит пожить там с мужем? В сущности, это предложение Эйрли, а Элен просто передает его.

Я согласился, что мысль неплохая, и попросил Элен поговорить с Чармиан.

— И обязательно поблагодарите мистера Эйрли, — сказал я.

Элен улыбнулась.

— Он ужасно любит помогать людям. Правда, иногда его помощь принимает весьма своеобразные формы. Например, одной моей родственнице, которую оставил муж, он упорно посылал билеты на концерты. У меня не хватило духу сказать ему, что она абсолютно лишена слуха и терпеть не может музыку. Итак, — она подняла кверху свое маленькое энергичное лицо, словно посмотрела на невидимые часы у меня над головой, — мне пора. Жду вас вечером.

Я смотрел ей вслед, и ее характерная скользящая походка позволила мне долго различать ее в толпе, даже когда ее платье стало всего лишь неярким расплывшимся пятном. Она была для меня сейчас не больше чем случайно встреченная подруга детства, которую приятно было увидеть — и только.

Около десяти я был у Элен и вручил ей обещанную книгу.

— Я сварила свежий кофе. Или вы боитесь бессонницы? — сказала она.

Вечер был жаркий, душный. На Элен было старенькое белое шелковое платьице без рукавов, какие надевают летом по утрам на морских курортах, и туфли на босу ногу.

— От кофе я не откажусь. О, я вижу, вы купили книжную полку!

— Да, два дня назад. Собираюсь покрасить ее, если только будет время и я буду меньше уставать. Ну, что у вас нового? Кроме Эвана, разумеется. Я передала Чармиан предложение Эйрли. Она очень заинтересовалась. Правда, она не знает, как отнесется к этому Эван.

— К черту Эвана! Он слишком много пьет, чтобы можно было принимать его во внимание.

— Представляю, что ей приходится терпеть, — заметила Элен. — Я уже не говорю о том, каково старой миссис Шолто.

— Да, ей очень тяжело.

— Унижение миссис Шолто должно было бы вас радовать, Клод, но, кажется, это не так?

— Увы, нет. Мечты о мести — вещь довольно безобидная, ими можно утешать себя. Ну а когда они сбываются, то редко кто из нас получает от этого удовольствие.

— Да, это верно, — задумчиво промолвила Элен. — Как часто я мечтала, чтобы Люси — это жена Чарльза Эйрли, — застукали в тот момент, когда она стащит что-нибудь с прилавка, или уличили в чем-нибудь другом, столь же недостойном. — Элен, не мигая, смотрела на огонь, и глаза ее по-кошачьи мерцали.

— Почему? — спросил я, внезапно ощутив беспокойство. — Почему?

Элен рассмеялась и сразу же пришла в себя.

— Да просто так. Я не люблю ее. Я была против этого брака. Всячески хотела ему помешать.

— Неужели вы…

— …влюблена в Чарльза Эйрли? Возможно, это и было немного, когда я только начала работать у него. — Она откинулась на спинку стула, сцепив руки на затылке. В глазах ее появились лукавство и сожаление. — Он буквально обворожил меня. Я вообразила, что мы влюблены оба, но скрываем это друг от друга. И в конце концов я поверила в это. — Она вскинула подбородок, насмешливо и презрительно поджала губы. — Может быть, так оно и было. Иногда он приглашал меня пообедать или в театр и временами мне казалось, что мои догадки подтверждаются. Но на том все и кончилось. Как вы считаете, возможно, чтобы люди, полюбив друг друга, потом так же просто перестали любить, не произнеся ни слова, даже не показав это?

— Не знаю, — сказал я. — Лично я в таких случаях не молчу, как вы могли в этом убедиться.

Она чуть заметно покраснела, и легкий румянец лег тенью на ее щеки и лоб. Затем она продолжала так, будто не слышала моих слов.

— Во всяком случае, я ревновала Эйрли к Люси, хотя он был мне тогда уже безразличен. Ну не глупо ли?

— Бывает. Собака на сене и так далее…

Мы помолчали немного.

— А что нового у вас? — наконец спросила она.

Я рассказал ей о предложении Колларда и о том, как отнеслись к этому Крендалл и Суэйн.

Она молча слушала, изредка улыбаясь.

— Ну, а что думаете вы сами?

— Пока еще не решил. Я люблю Лондон и не уверен, что долго выдержу в ссылке.

— Но это же блестящая возможность!

— О, конечно. Тем более что миллионеры теперь не так часто встречаются.

— Понимаю. Вам предлагают наконец постоянную работу?

— Да.

И тут она буквально закричала на меня.

— И вы еще раздумываете?

Я вдруг почувствовал такое безмерное облегчение, такое острое и щемящее чувство радости, что не смог вымолвить ни слова и только смотрел на Элен. Я снова любил ее, отбросив все сомнения и «объективные оценки». Это была Элен, небезразличная к моей судьбе настолько, что моя нерешительность способна была привести ее в бешенство, заставляла презирать меня, Элен, освещенная мягким светом лампы, с тонкими, гибкими, белыми, как сахар, руками, изящная и легкая, как дуновение ветерка.

— Не понимаю, как вы можете так жить!.. — неистовствовала она, распаляясь все больше, словно хотела скрыть от меня то, что сама уже начинала понимать, — …словно разочарованный бездельник из Блумсберри!.. Знаете, на днях я прочитала рецензию, которая рекламировала книгу. Там сказано об авторе, что он «умен, талантлив и разочарован». Словно разочарование — это величайшая из добродетелей. Мне противно это мертвое безразличие, эти живые трупы, добровольно отказывающиеся от жизни! Это именно то, что вы решили сделать — отказаться от жизни.

Хелена! Элен и Хелена, вместе взятые! Нет, это Элен, Элен сама по себе, без Сесиль или Хелены в ней. Ее резкость так же трудно сравнить с резкостью Сесиль, как остроту лезвия с остротой вина, ее жизнелюбие и оптимизм не имеют ничего общего с оптимизмом и жаждой жизни Хелены.

Я встал. Элен тоже поднялась, и мы стояли теперь друг против друга.

— И вам не стыдно! — воскликнула она, отчаянно цепляясь за спасительное состояние раздражения и гнева. — Так трусливо бежать, бездельничать, тратить попусту время на…

Я обнял ее и поцеловал.

— Родная моя…

— Тратить время…

— Я люблю вас.

— Я тоже люблю вас, — не задумываясь, скороговоркой выпалила она, — но так впустую растрачивать время!..

— Черт с ним, с временем. Я люблю вас.

Я поцеловал ее в губы. Она пыталась еще что-то сказать, но сбилась, повернула голову, и губы ее коснулись моей щеки.

Мы отстранились, все еще не выпуская друг друга из объятий.

— Зачем вы рассказали мне о Чарльзе?

— Потому что это правда.

— А зачем мне ее знать?

— Беспокойство, растерянность. Мне хотелось что-то сделать, бросить вызов. Или просто хотелось, чтобы вы все знали. — Она дрожала.

— Вы любили меня сегодня утром, когда мы встретились? А на прошлой неделе? А все это время нашей размолвки?

— Нет. Я была уверена, что все прошло. Я испытывала одну лишь тревогу за Чармиан.

— И я тоже.

— Клод, — промолвила Элен, почти плача, — как я была груба с вами! А вы так дурно поступили со мной!

— Простите. Я не хотел этого. Даже когда писал вам письмо из Нью-Йорка.

Мы были счастливы; рухнули преграды, которые мы сами воздвигли. Мы засыпали друг друга вопросами, жадно пытались понять, объяснить, оправдаться.

Мы наконец наговорились, вознаградив себя за долгое и мучительное молчание, и я спросил, когда же она выйдет за меня замуж.

Элен отстранилась.

— Только не сейчас. Потом, возможно.

— Почему не сейчас?

— Потому что я не уверена.

— Во мне?

Она не ответила.

— Надеюсь, вы не собираетесь меня шантажировать? — сказал я, — Неужели вы хотите сказать, что станете моей женой лишь в том случае, если я приму предложение Колларда?

Я ждал, что она рассмеется, станет отрицать, но на ее лице появилось серьезное и упрямое выражение.

— Разумеется, вы не собираетесь ставить мне такое условие? — продолжал я дразнить ее. — Право же, не собираетесь?

— Не будем говорить об этом сейчас, — сказала Элен, — не будем.

— Когда же?

— После… после судебного процесса. Все и без того так сложно. Сейчас не время.

— Но потом, когда все кончится, вы обещаете стать моей женой?

— Я ничего вам не скажу сейчас, — ответила Элен с прежней знакомой мне резкостью. — Как могу я вам верить? Вы ничего не способны решать, вы вечно колеблетесь, не знаете, как поступить. Я вам ничего не могу обещать.

— Мы опять поссоримся? — спросил я. — Стоит ли?

— Нет, — ответила она после минутной паузы. — Мы не будем ссориться. На это нет причин. Что, если я попрошу вас подождать?

— Если вы любите меня, неужели вы попросите меня об этом?

— Я люблю вас, и я прошу вас об этом.

— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но я не позволю вам пользоваться любовью как дубинкой. Я сам буду решать, принимать мне предложение Колларда или нет.

— Милый, — вдруг воскликнула Элен, и в голосе ее были одновременно радость и отчаяние. — Зачем, зачем нам все это? Зачем нам обязательно быть вместе? — И она протянула ко мне руки; я взял их и резко опустил вниз.

— Ответьте мне на мой вопрос. Я еще раз вас спрашиваю: вы согласны быть моей женой?

— Нет, — ответила она спокойно; глаза ее как-то странно блестели, взгляд был серьезен. — Нет, пока вы не станете настоящим мужчиной.

Я не думал, что смогу снова любить, отдаться этому чувству так полно, испытывать то неизъяснимое электризующее состояние влюбленности, когда кажется, что весь мир заключен только в тебе самом. Это было таким неожиданным открытием, таким чудесным вознаграждением, что мои прежние представления о природе человеческих страстей рассеялись как дым. Когда-то я считал любовь чем-то, что можно измерить и взвесить, словно буханку хлеба: если за завтраком ты съел три четверти, значит, на ужин осталась всего четверть. Мне казалось, что человек, испытав любовь в юности, в известной степени лишил себя ее в зрелые годы. Разумеется, я не сомневался, что он сможет еще полюбить, но его чувства будут лишены той непосредственности и красок, которые отбрасывают свой яркий отблеск на все вокруг, и той чудодейственной силы, которая способна превращать каждый новый день в первый день мироздания.

Теперь я знал, как нелепо было сравнивать любовь с буханкой хлеба — это было бесконечное количество хлебов, и ими можно насытить бесконечное множество людей; любовь — это постоянный, неиссякающий источник человеческих радостей, чудесная вечно новая весна.

Я был в тот период законченным эгоистом. В первые ослепляющие часы даже Чармиан ушла куда-то в тень, и я думал только об Элен, слышал ее торопливые, почти небрежно брошенные слова: «Я люблю вас», — будто их вообще можно было не произносить — и без того я все сам должен знать.

В сущности, я не верил, что Элен придает такое большое значение тому, как я отнесусь к предложению Колларда. Я считал, что ее сомнения вызваны другими, гораздо более серьезными причинами. Кроме того, я был уверен, что ей доставляет удовольствие держать меня в напряжении и неизвестности, и этим она беззлобно и наивно мстит мне за мои прежние колебания и нерешительность. А пока я был счастлив, я не мыслил жизни без нее и верил, что рано или поздно она согласится стать моей женой. Между нами сразу же установились чудесные отношения постоянной ежедневной близости. Прежде она никогда не бывала у меня. Теперь она приходила ко мне без предупреждения, бродила по комнатам с видом муниципального инспектора и безапелляционно давала указания, что исправить и что заменить. Однажды вечером я, поддразнивая ее, сказал, что она не способна написать любовное письмо, и она пообещала, что напишет письмо, которое сможет послужить образцом любовных излияний, и, действительно, сев за мой письменный стол, тут же написала его, вложила в конверт, надписала адрес и с решительным видом отправилась опустить его в почтовый ящик на углу.