Она с каким-то садистским сладострастием изливала на Чармиан свое горе, желая заставить ее страдать вместе с нею, мучиться, плакать и корчиться от боли.

Но беспощадный голос Чармиан хлестал ее, как кнут:

— Я верю и не верю вам, мама. Я не знаю, где правда, где ложь. Знаю только, что вы должны оставить его в покое. Он сам сказал мне это.

Что-то задело мою ногу, словно удар электрического тока. На крыльцо прыгнул кот и скрылся в доме.

— Терпеть не могу, когда лгут! — громко произнесла миссис Шолто, отчеканивая каждое слово. — Я всегда ненавидела мелкую, гадкую ложь!

Она так неожиданно появилась в окне в ореоле мягкого желтого света лампы, что я невольно отпрянул назад, в тень, испугавшись, что она увидит меня. Затем, успокоившись, я снова посмотрел на нее. Каждый мускул ее лица, казалось, пришел в движение, дергался и дрожал от возбуждения. Она без стеснения с громким свистящим звуком слизывала с губ градом катившиеся слезы. Тишину нарушили мелодичные звуки курантов на башне.

Когда Чармиан снова заговорила, голос ее казался ровным и бесцветным; это был голос разумной и зрелой женщины, принявшей решение.

— Мама, когда все кончится и будет вынесен приговор, мы с вами больше не будем жить под одной крышей. Слишком многое произошло за это время.

— Надеюсь, — промолвила миссис Шолто жестким голосом, — у меня найдутся друзья, которые приютят меня. И можешь быть уверена, я не обмолвлюсь ни словом.

— Что вы хотите сказать?

— Я не собираюсь… обсуждать с кем-либо наши семейные дела. Я не стану осуждать тебя и не позволю этого другим. Можешь быть уверена.

— Осуждать меня? С какой стати? За что?

— Разумеется, на это нет оснований. Я, возможно, и могла бы сказать тебе что-нибудь резкое и неприятное, но в душе я верю, что ты хороший человек. Ты хранила верность Эвану. Спасибо тебе за это.

— Где вы собираетесь жить?

Миссис Шолто отошла от окна и, должно быть, прошла в дальний конец комнаты. Я продолжал слышать ее лишь потому, что она произносила слова очень громко и не без умысла.

— Где? Сама не знаю. Когда ты стара и у тебя ничего нет, трудно ответить на такой вопрос. Может быть, Том Лейпер согласится сдать мне комнату. Надеюсь, я буду в состоянии оплачивать ее. Это в том случае, если… если мы порываем навсегда. Я не в претензии, не думай.

Голос Чармиан прозвучал глухо, почти виновато.

— Эти деньги ваши, мама, мы ведь договорились.

Я не расслышал, что ответила старуха, но Чармиан быстро и резко воскликнула:

— Нет, нет, вы должны уехать! Я не вынесу такой жизни, да и вы тоже.

— Хорошо. Я готова принять любые условия. Только скажи, чего ты хочешь. Возможно, если я пойду на уступки…

— Я ухожу, мама. Мне жаль, что так все получилось…

— И хорошо, что так получилось. Ты благородный человек, Чармиан. Я только хотела бы, чтобы ты не оговаривала меня перед сыном.

— Обещайте мне, мама, не трогать его.

Наступила долгая пауза. Затем я услышал:

— Хорошо. До тех пор, пока он сам меня об этом не попросит.

Я осторожно сошел с крыльца и спустился по холму к воротам. Взошел месяц, ярко-желтый, как кусок сливочного масла, его свет заиграл на верхушках деревьев.

Вскоре Чармиан догнала меня. Мы вышли за ворота и пошли по дороге.

— Ну как? — спросил я.

— Она просила не оговаривать ее перед Эваном. Но если я заговорю с ним, я не оставлю от нее мокрого места. — Лицо Чармиан исказили гнев и отчаяние, горькое и страшное. В этом отчаянии была жалость, которой она не смела поддаваться. Чармиан грубо выругалась и вздрогнула. И вдруг крикнула куда-то в темноту аллеи, рассеченную серебряной полосой, крикнула так, словно мы были с нею одни в этом мире:

— Господи! О господи, господи!..

— Не надо ничего говорить, я все слышал.

Любопытство ее было почти машинальным, но оно помогло ей прийти в себя:

— Где же ты был?

— На крыльце, я не думал, что там будет слышно каждое слово. Воспитанный человек на моем месте ушел бы подальше, но я умышленно не сделал этого. Не захотел.

— Ты слышал, что я сказала? — спросила Чармиан. — Ты ведь считал меня тряпкой и размазней? Но видишь, это не так. Я сказала ей, что мы не сможем жить вместе, когда Эван… когда его заберут…

— Что ты тогда собираешься делать? Ты можешь жить с нами, со мной и Элен, если мы к тому времени поженимся. Ты могла бы уехать с нами на север, ведь теперь тебя ничего здесь не удерживает.

Но, сказав эти слова, я тут же пожалел о них. Ведь я хотел оградить Элен даже от капризов родного отца, какое же я имею право заставлять ее строить свое счастье бок о бок с отчаянием и несчастьем Чармиан? Мой разум моментально восстал против этого. Отчаяние всегда казалось мне самым страшным, самым тяжким проклятием человека Я искренне любил Чармиан, но я знал, что, как только она перестанет сопротивляться и примирится с судьбой, между нами ляжет пропасть. И самое страшное, я знал, что не сделаю попытки преодолеть ее.

Следует ли презирать себя за это? Так ли уж это плохо? Мне кажется, каждый из нас должен бояться поражения. И если оно ждет кого-либо из нас, тем хуже для него. Живые должны бежать от мертвецов, иначе их тоже ждет гибель. Все величие человека в его вере в будущее. Если путь его лежит через кладбище, он должен пройти его, не глядя под ноги, как по траве, устремив взгляд вперед и вверх, отдавая любовь, привязанность и нежность живым, тем, кто с ним рядом и к кому жадно протянута его ищущая рука.

Поэтому я постарался вложить в свои слова всю силу убеждения:

— Ты уйдешь от него! Ты знаешь это. Ты все равно уйдешь от них.

Казалось, она не слышала этих последних слов и автоматически ответила лишь на вопрос, заданный мною раньше.

— Я буду жить одна, с Лорой. Благодарю тебя, но я должна быть поближе к Эвану. Нам ведь разрешат изредка видеться.

Она пошла быстрее.

— Должно быть, уже половина девятого. Если мы не поторопимся, нам не удастся выпить, а мне это сейчас просто необходимо.

Я взял ее под руку и заставил умерить шаг. Сквозь ветви деревьев заблестели огни Прайдхерста. Дорога поднималась в гору.

Когда мы вошли в пивную, залитую желтым светом памп, полную табачного дыма и гула голосов, я взглянул на Чармиан. Щеки ее раскраснелись, глаза блестели и казались черными, как уголь, а вся она была, как натянутая струна. Мужчины оборачивались и одобрительно смотрели ей вслед. В ней было столько трогательной, совсем юной прелести, а движения были плавны и осторожны, словно она шла по натянутой проволоке.

— Узнай, есть ли виски, — просительно сказала она. — Закажи мне двойную, нет, лучше тройную порцию. Мне нужны силы, чтобы вернуться в этот дом, а если он опять пьян, то я тоже начну пить. Я еще этого не пробовала, но, кто знает, может, в этом есть смысл.

Виски, однако, не оказалось. В баре не было крепких напитков, и мне пришлось взять херес, чтобы хоть как-то утешить огорченную Чармиан.

— Даже и здесь все против меня, — горько сетовала она.

— Вот уж не думал, что тебе взбредет в голову напиться.

— А почему бы нет?

— Потому что ты первая презирала бы себя. Мучилась от стыда. Я ведь тебя знаю.

— Да, пожалуй, ты прав, — мрачно согласилась Чармиан. — Я бы этого не вынесла. Я видела бы себя этакой пьянчужкой, и меня бы преследовала кошмарная картина, как я в конце концов роняю Лору через перила моста. И все же я выпью еще.

Но когда я подошел к стойке, чтобы повторить заказ, оказалось, что бар уже закрылся. Одна за другой гасли лампы, однако посетители не спешили расходиться.

— Пойдем, — сказал я. Мы вышли на крыльцо.

— Смотри, дождь! — воскликнула Чармиан, словно увидела чудо.

В это лето дождь и впрямь казался чем-то необычным. Мостовые блестели, и крупные капли отскакивали от поверхности луж, словно кусочки стекла. Влюбленные парочки, взвизгивая и радостно смеясь, осторожно ступали по мокрому булыжнику и еще крепче прижимались друг к другу; они словно радовались неожиданно посланному им подарку.

— Надо подождать, — сказал я. — Иначе мы рискуем утонуть в какой-нибудь луже.

— Ничего не имею против, если это случится. И все же пойдем, Клод.

— Зачем?

— Мне всегда не по себе, когда я их оставляю одних. Они словно держат меня на привязи и то и дело дергают за веревочку и тянут к себе.

— Я не собираюсь принимать холодный душ, даже если ты этого хочешь. У меня нет лишнего костюма, чтобы переодеться.

Мы стояли в дверях деревенской гостиницы и смотрели, как мчатся по мостовой потоки воды.

— Знаешь, — сказала Чармиан почти весело, — мне не уйти от них. Даже если я уеду в Австралию. Я все равно чувствовала бы, как они держат меня. Я даже представляю себе, как встаю ночью, одеваюсь, выхожу из дому, иду в гавань, сажусь на первый пароход, а утром снова вижу их — они уже ждут меня по ту сторону океана. Ждут спокойно, без нетерпения и без особой радости, — просто ждут.

Дождь перестал так же внезапно, как и начался. Небо прояснилось, и ярко заблестел серп молодого месяца. Было тихо, только вода продолжала шуметь в канавах.

— Пойдем, пока нет дождя, — сказала Чармиан. Мы пошли обратно к дому Чарльза Эйрли, шлепая по грязи. Дважды мы все-таки угодили в лужу и изрядно промочили ноги. Войдя в ворота, мы увидели на холме сверкающий в лунном сиянии дом. Окна его были темны.

— Кажется, они уже спят, — промолвила Чармиан, вздохнув с облегчением. — Как было бы хорошо! Я просто молю бога, чтобы они уже легли. У меня больше нет сил сегодня.

Мы вошли в переднюю. Там тоже было темно, ни один луч света не пробивался из дверей. В доме царила тишина.

— Пойдем в кухню, там оставался суп, — предложила Чармиан. — Я думаю, мы не успели простудиться, вечер теплый. Я ужасно проголодалась.

Насквозь промокшая обувь оставляла грязные пятна на белых и голубых квадратах линолеума. Мы сняли ботинки и поставили их на решетку камина; я снял даже носки.

— Боюсь, завтра мне придется просить носки и ботинки у Эвана. Хорошо, что хоть нога у него небольшая.

— А ты обратил внимание, какие у него миниатюрные руки?

— Да, а вот у Джонни Филда не ноги, а лапищи. Когда они стоят рядом, кажется, что кто-то в насмешку взял, да и перепутал все, и маленькому Джонни достались конечности, предназначавшиеся для Эвана.

— Дай-ка мне твои носки, я их выстираю. Думаю, если их повесить в вентиляционном люке, они к утру высохнут. А ты пока поищи на верхней полке буфета банку с вермишелевым супом. На этикетке подробная инструкция, как его готовить, так что справишься сам.

В ярко освещенной кухне было удивительно уютно; здесь царили покой и тишина. Чармиан, выстирав заодно еще и свои чулки, принялась счищать грязь с наших ботинок.

А затем мы, усевшись за стол, съели вермишелевый суп. Мне казалось, что мы в доме Хелены в Брюгге и если я выйду за порог, то увижу опустевшую набережную, вдохну аромат цветущего лимона, которым пропитан синий ночной воздух, и буду любоваться лебедями, которые гордо рассекают серебряную гладь канала, отправляясь в свое таинственное ночное путешествие. Чистый профиль Чармиан еще больше напомнил Хелену. Грубая, земная красота Хелены стала более тонкой, хотя и менее эффектной в ее дочери Чармиан. Мать и дочь удивительно напоминали друг друга посадкой и формой головы, только это сходство в конечном счете и было настоящим.

— Да, я выгляжу ужасно, — неправильно истолковала мой пристальный взгляд Чармиан. — Я знаю. Но и у тебя тоже усталый вид. Хотя не понимаю почему. Ведь при твоей нынешней работе у Крендалла ты не очень переутомляешься.

— Я устал от тревоги. Вернее, я чувствовал себя усталым некоторое время назад. Теперь мне лучше.

— Ты будешь счастлив, Клод. Ты веришь в это? А я никогда еще не была так уверена. Элен создана для тебя. А как вы собираетесь поступить с ее отцом? Он будет жить с вами?

— Я сказал ей, что нет. У него есть сестра. Она довольно богата и любит его. Она создаст ему все условия. Мы с Элен будем жить одни.

— Следовательно, когда ты предложил мне жить с вами, это была почти жертва. Да и глупость, пожалуй.

Я начал было возражать, но она быстро перебила меня.

— Пора спать. Мне еще надо взглянуть на Лору.

— Найдется у вас что-нибудь приличное почитать перед сном? Я не уверен, что смогу сразу уснуть.

Чармиан сполоснула тарелки, вымыла кастрюльку, проверила, как сохнет наша обувь, и, наконец, приготовила на утро сок грейпфрута.

— А теперь пойдем в библиотеку и ты сам поищешь, что тебе надо. У Эйрли неплохая библиотека.