— А разве это плохо? — спросила Нина.

— Я не уверена. У меня есть великолепная коллекция рецептов и историй о пекарне. Я думала, книга будет об этом. А теперь мне нужно изменить ее на рассказ о девочке, которая обозлилась на свою мать за то, что та ее бросила, на рассказ о несчастной любви. А еще мне нужно будет написать в конце что-то вроде откровения. — Дженни тряхнула головой. — А я понятия не имею, как закончить эту книгу.

— Возможно, на том моменте, когда ты встретила Филиппа Беллами или когда пекла пирог на пятидесятилетие свадьбы людей, которые являлись твоими бабушкой и дедушкой, а ты об этом даже и не подозревала. Выбирай сама, — предложила Нина. — Ты сильно хочешь написать эту книгу?

Хочу — не то слово. Дженни вздохнула, поднялась и стала беспокойно расхаживать по комнате.

— Я хочу это сделать.

— Тогда тебе, наверное, стоит поискать эту концовку. Дженни улыбнулась и вылила в цветок стакан воды.

— Это не так просто.

— Знаешь, что я думаю? Я думаю, что твоя концовка — это Рурк Макнайт.

Дженни отодвинула трубку и нахмурилась.

— Опять ты за свое?

— Ты с Рурком. Возможно, концовка такова.

— Нет никаких нас с Рурком. Господи, Нина!

— А знаешь, что еще? — настаивала Нина. — У тебя несчастный голос. Не думаю, что поездка в Нью-Йорк оказалась удачной идеей для тебя.

— Я всегда этого хотела, всегда. И кому, как не тебе, это знать!

— Думаю, тебе нравилась не реальность, а сама идея, — сказала Нина. — Маленькая уютная квартирка, оживленные толпы, шумиха. Но реальность такова, что твоя жизнь находится в Авалоне. Здесь живут люди, которым ты небезразлична.

— Я встречусь со своей новой семьей, — заметила Дженни. — С сестрами своего отца, бабушкой и дедушкой по его линии, с кузенами, о которых я узнала лишь полгода назад.

— Хорошо, познакомься с ними, но я все равно считаю, что твой дом — это наш город.

Дженни моргнула. Неужели она и вправду была этой девушкой? Владелицей пекарни, которой суждено жить в маленьком городке, но мечтать о другой жизни, как Джордж Бэйли[12] в женском обличье? Дженни ходила взад-вперед перед окном. Люди на улице торопились по делам, потоки машин сжимались и растягивались, подобно огромному аккордеону. В дверном проеме напротив через дорогу, опершись о косяк, стояла женщина в сером пальто. Она о чем-то размышляла и была грустна, словно ее кто-то сильно обидел.

— Мне здесь нравится, — настаивала Дженни, хотя увиденное в окно заставило ее задуматься, не обманывает ли она себя.

— Возвращайся домой. Ты ведь хочешь.

— У меня нет дома, забыла? Я отказываюсь жить у Рурка. И я очень тебя люблю, но я ни за что не перееду к вам с Соннет.

— Ты можешь найти съемное жилье. Это не проблема. — Нина душой и сердцем принадлежала Авалону. Она любила город настолько, что работала мэром по четырнадцать часов в день, и просто не могла понять, почему кто-то хочет жить в другом месте.

— Я подумаю об этом, — ответила Дженни главным образом потому, что от этого разговора у нее разболелась голова. Головная боль была вызвана неразберихой в мыслях. Честно говоря, Дженни не знала, чего хочет… что чувствует… уже не знала.

— Мне нужно кое-что сделать помимо встречи с семьей отца.

— Что именно?

Дженни глубоко вздохнула.

— Мне нужно сходить к Джоуи.

— О, Джен. — Голос Нины дрогнул. — Не делай этого.

— Со мной все будет в порядке, — ответила Дженни. — Просто… мне необходимо это сделать.

Было очень холодно, и Дженни взяла такси. Вместо снега на обочинах дорог там и сям виднелись серые зернистые кучи. Над Манхэттенским мостом нависало тяжелое бесцветное небо. Такси проехало к Бруклину и направилось по Флэтбуш-авеню. Дженни бывала здесь однажды, но ее воспоминания затемняло ощущение боли в тот день. После встречи с Мартином Гриром Дженни много думала об историях, скрывавшихся внутри нее, и начинала понимать, что она прячется от прошлого вместо того, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Такси миновало арку чугунных ворот и покатилось вдоль серой мощеной дороги. Дженни мысленно считала ряды могил, потом заговорила:

— Думаю, это здесь. — Ее голос был тихим и слабым. — Вы можете подождать?

Водитель кивнул, и Дженни выбралась на улицу. Кроме нее, здесь никого не было. Земля под ногами пропиталась холодом, трава пожухла и потеряла цвет. Дженни шла, считая могилы, потом остановилась и повернулась, радуясь, что сейчас здесь никого нет. Желудок нервно затрепетал.

— Привет, Джоуи, — произнесла Дженни. — Это я. Она глубоко вздохнула и стала говорить:

— Я планирую кое-что сделать и хочу рассказать тебе об этом. Помнишь, как я всегда мечтала написать книгу? А ты дразнил меня за то, что я все записываю, помнишь? Я все еще это делаю, и, похоже, у меня появился шанс. Хотя это и трудно. Некоторые вещи, о которых я собираюсь написать, вернут меня к… тяжелым воспоминаниям. Не знаю, может, я мазохистка, но я хочу написать об этих воспоминаниях. Возможно, нужно было давно это сделать. Думаю, ты знаешь почему. Вот таков мой план.

Из-за холодного ветра глаза Дженни стали слезиться. Она еще постояла, размышляя, вспоминая. Могильная плита располагалась рядом с уже тронутым временем памятником на могиле матери Джоуи. Его же плита до сих пор выглядела новой. Закругленная вверху, блестящая, выгравированные буквы с завитками по краям:

«ДЖОЗЕФ ЭНТОНИ САНТИНИ, 1976–1998. ЛЮБИМЫЙ СЫН.

СТУПАЙТЕ ТИХО — ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНА МЕЧТА».

Раздался звонок. Дженни поспешно открыла дверь для Джейн Беллами. Ее бабушка — мать Филиппа — ступила на порог, широко улыбаясь. На ней было красивое шерстяное пальто цвета красного вина, а из-под мягкой шляпки из ангорки выбилась волнистая прядь серебристых волос. Джейн являлась абсолютным воплощением доброты, и Дженни не знала, как себя вести.

— Здравствуй, дорогая, — произнесла Джейн. — Я так рада, что ты согласилась приехать.

— Я очень благодарна за приглашение. — Дженни гадала, выглядела ли она так же разбито, как себя чувствовала. Она весь день пыталась что-нибудь написать, но сумела лишь разобрать электронную почту да раз десять сыграть в «Сапера». Дженни обняла свою бабушку. Свою бабушку. Они не знали друг друга достаточно хорошо, но не любить Джейн Гордон Беллами было невозможно. Дедушка Джейн основал лагерь «Киога», в котором она выросла.

В 1956 году она вышла замуж за Чарльза Беллами, и церемонию проводили в лагере «Киога». Их свадебный пирог пекла Хелен Маески: великолепное воздушное чудо, украшенное цветами из сладкого теста. Пятьдесят лет спустя Дженни испекла точную копию того пирога на золотую свадьбу Джейн и Чарльза, которую также отмечали в лагере. В свои шестьдесят девять лет Джейн была красивой, с яркими глазами и серебристыми волосами, уложенными в современную прическу. Стройную фигуру великолепно облегало зимнее пальто из кашемира. Джейн являлась женой одного из семьи Беллами и жила в старинном доме Верхнего Ист-Сайда, но весь ее вид говорил о простоте и непритязательности.

Джейн окинула взглядом комнату, яркое пятно даже в середине зимы.

— Что ты думаешь о доме Оливии?

— Я просто обожаю это место. Оно превосходно.

Дженни вспомнился недавний телефонный разговор. Действительно ли здесь было превосходно, или она всего лишь заставляла себя так думать, полагая, что хочет именно этого?

— Неудивительно, что у вас двоих схожий вкус, — сказала Джейн. — В конце концов, вы ведь сестры.

Наполовину сестры, подумала Дженни. Другой половинкой Оливии являлась ее мать, Памела Лайтси. Разведенная, состоятельная, со связями в обществе, умеющая запугивать. У Дженни и Оливии было кое-что общее. Трудные матери. С той разницей, что Памела создавала трудности своим присутствием, а Маришка — отсутствием.

— Ну как? Ты готова к нашей прогулке? — спросила Джейн.

— Конечно. Я всегда хотела посмотреть Сент-Реджис. — Дженни надела пальто. Может, чаепитие в знаменитом отеле и было для Джейн привычным делом, но Дженни шла туда впервые.

— Обычно я пью здесь чай раз в месяц, — пояснила Джейн. У нее имелся свой водитель, тихий мужчина в дорогом костюме, который что-то бормотал на иностранном языке в гарнитуру мобильного телефона и мастерски водил машину.

— Раньше я почти всегда брала с собой Оливию. У нас это даже превратилось в традицию.

У Дженни и ее бабушки тоже были традиции. Однако более скромные. Каждый день после школы Дженни приходила в пекарню. Она садилась за один из кухонных столов и пила холодное молоко с теплой булочкой. Кружась на стуле, Дженни с восторгом рассказывала бабушке о том, как прошел день.

— Мы стали ездить туда, когда Оливии было десять или одиннадцать, — продолжала Джейн. — Думаю, она не обидится, если я скажу тебе, что развод родителей дался ей очень тяжело.

— Она мне рассказывала, — ответила Дженни.

— Не могу сказать, что наши чаепития что-то кардинально меняли, но ведь дополнительное внимание никогда не помешает. — Джейн взяла Дженни за руку. — Ты только послушай меня. Все болтаю и болтаю.

— Я не против.

Машина остановилась у отеля, настоящего произведения искусства прямо посреди города. Швейцар в форменной ливрее поспешил открыть ворота гаража и подал Джейн руку, чтобы помочь выбраться из машины.

— Добрый день, миссис Беллами, — поприветствовал он ее.

«Мы больше не в Канзасе»[13], — подумала Дженни, вой-дя в роскошный вестибюль.

Администратор тоже знала Джейн Беллами по имени. Она провела их через коридор с пальмами к столику в красивом элегантном чайном зале. Воздух наполняли приглушенные разговоры и успокаивающая музыка. Джейн улыбнулась Дженни:

— Впечатляет? Я хотела произвести на тебя впечатление.

Дженни рассмеялась:

— Ты шутишь? Конечно впечатляет! Они относятся к тебе как к ВИП-персоне.

— Привилегия старости. — Джейн стала серьезной. — Когда мы с Чарльзом после свадьбы переехали в город, я чувствовала то, что, возможно, чувствуешь сейчас ты: смятение и растерянность. Единственным утешением для меня являлось то, что лето я буду проводить в лагере «Киога». Я хочу, чтобы ты знала, Дженни: нет ничего постыдного в тоске по дому.

— Я не тоскую по дому. — В ответ на растерянный взгляд Джейн Дженни добавила: — Я разочаруюсь в себе, если стану тосковать по дому.

— Дорогая, мы почти незнакомы, но я твоя бабушка и чувствую ложь за версту.

— Но… — Дженни уткнулась взглядом в свою чашку с «Эрл Греем» теплого янтарного цвета. — Всю жизнь я думала, что хочу этого. Если это не мечта, ставшая реальностью, то я буду неудачницей.

— Глупости, — отрезала Джейн. — Нельзя подчинить чувства своей воле. — Она грустно улыбнулась. — Я не живу в Авалоне уже пятьдесят лет и до сих пор по нему скучаю.

— Почему же вы не вернетесь? — удивилась Дженни.

— Я живу в этом городе потому, что Чарльз здесь. Когда ты с тем, кого любишь, ты дома. Ты когда-нибудь была влюблена, Дженни?

Дженни подумала о Джоуи, о планах, которые они строили, и о том, как все разрушилось.

— Не совсем, — призналась Дженни. — Не так, чтобы последовать за возлюбленным на край света.

Дженни отпила чаю и встретила спокойный взгляд Джейн.

— Я была помолвлена, — продолжила Дженни. — Его звали Джоуи. Он служил в армии.

— Полагаю, у вас не сложилось.

— Он умер.

Возможно, Джейн заслуживала более развернутого объяснения, но Дженни не доверяла себе. Еще слово, и она могла разрыдаться. Дженни постоянно думала о Джоуи, но воспоминания ничего не проясняли. «Боже, — подумала Дженни, — и я собралась написать об этом. Я даже рассказать о нем не могу».

Взгляд ошеломленной Джейн смягчился. Теперь она смотрела с беспокойством.

— Прости. Наверное, он был таким молодым. Должно быть, это ужасно.

Дженни кивнула.

— Сейчас со мной все в порядке. Прошло несколько лет. Я встречалась с другими парнями, но недолго. — Дженни было стыдно говорить, насколько недолго. — Мой последний бойфренд — Дон — был отличным парнем. Нам было весело вместе. И он отвратительно водил машину. Я не знаю никого, кому бы выписали столько штрафов. Думаю, он уехал из города потому, что не хотел расплачиваться. Хотя сейчас я вспомнила, что у другого моего парня тоже было много штрафов.

Она совсем забыла про Тайлера. Он не произвел особого впечатления.

— О, дорогая. Неужели тебя привлекают авантюристы?

— Не думаю. Им просто не повезло. Оказались не в том месте не в то время. Забыли посигналить, не включили габаритные огни… Как-то Дону выписали штраф за то, что на его фургоне не было резиновых брызговиков, Представляешь? Кто вообще знает об этом правиле?