Ольга Дашкова - Рецидив

Мы с парнишкой идем за ними, снова останавливаемся, где-то вышибают двери, на кухне никого нет, хотя здесь всегда реально полно поваров и официантов. Все так и оставлено, как было, на плите подгорает мясо.

— Всем на пол лицом вниз! Работает ОМОН.

Совсем рядом слышны приказы, я вздрагиваю. Да, сейчас точно не до выяснения того, что Стаська делает с турком, и куда он ее тащит.

— Здесь еще одна дверь.

Мой спаситель оживает, ведет уже нас всех по очень темному коридору, выходим прямо на улицу через толстую металлическую дверь. Стоим на высоком крыльце, это для машин, что привозят на кухню провизию. Оно так удачно расположено, где-то на углу здания, стоящая газель закрывает нас от парковки.

Турок легко спрыгивает, тянет за собой Стаську, подхватывает на руки, а я замечаю, как он смотрит на нее. Скудное замешательство, но этого хватает, чтобы понять, как он к ней неровно дышит. На Стаське лишь короткая юбка и почти прозрачная майка, под ней кожаный лиф. Волосы распущены, рыжие пряди до самой талии, она скользит по его телу, мужчина придерживает, а я удивляюсь все больше и больше.

В голове обрывки тех фраз бармена о том, что турок до открытого перелома сломал кому-то из охраны руку. Такой может и шею свернуть одними руками, и не поморщится. Так это он из-за Станиславы начал ломать кости?

Меня грубо тянут за руку, не так сексуально, и на том спасибо, опускают на асфальт, бармен прыгает сам. Ночь холодная, морозный осенний воздух сразу пробирает до костей, изо рта пар.

— Надо обойти, моя машина с той стороны, может, ОМОН не все здание окружил.

Турок тянет Стаську в другую сторону, не обращая на нас внимания, она оглядывается, пожимает плечами, словно извиняется.

— Агат, все хорошо, не переживай, я позвоню. Правда, все хорошо.

Все ли у меня хорошо, так же, как у Стаськи? Нет, у меня все очень хреново. Но не говорю этого, слежу, как они быстро удаляются, сама спешу за своим спасителем. И как я ей позвоню? Как я вообще кому-то позвоню? Телефон, сумка, ключи от квартиры — все осталось в клубе в гримерке. Я в одних порванных трусах и чужой футболке. Если меня не удавит Шакал, то Морозов придушит точно.

Пробираемся через голые кусты, их ветки больно бьют по ногам и лицу. Трогаю щеку и губу, болит ужасно, надо бы приложить что холодное.

Наконец, выходим на парковку, ту, что на детской площадке. Старенький “Сузуки” мигает сигналкой.

— Залезай быстрее, замерз ужасно.

Забираюсь в салон, там тоже холодно, заводится мотор, машина начинает нагреваться.

— Тебя как зовут? — поворачиваюсь к парню, он достает с заднего сидения куртку, протягивает мне, хотя сам вообще в одних джинсах. — Надень на себя лучше, — но он всовывает мне ее в руки, а сам достает оттуда же свитер и натягивает через голову. Ничего не остается, как накинуть куртку, так хоть теплее.

— А ты не помнишь? Мы знакомились.

— Извини, память плохая. Мне плохо видно сверху.

— Да, я заметил, ты очень высоко.

— Я в плане клетки, в которой танцую.

— Да, я понял.

Он чем-то обижен, даже странно, словно мои слова его задели. Да, я не запоминаю имена людей, с которыми мало общаюсь или совсем не общаюсь, мне просто не надо это.

— Владимир.

Машина прогрелась, в салоне стало тепло. Где-то рядом снова и снова звучит сирена.

— Интересно, что там происходит?

— Все лежат мордами в пол.

Он плавно выруливает автомобиль с парковки, выезжаем на дорогу.

— Отвезешь меня домой?

— Ты думаешь, Шакал не найдет тебя дома, когда его через пару часов отпустят?

— С чего ты решил, что он будет меня искать?

— По твоему лицу видно. Он ведь что-то хотел от тебя, ему нужна была какая-то информация, иначе Коваль бы не терся рядом с вами.

Я настораживаюсь, начинаю рассматривать профиль парня, он даже не ведет глазом, спокойно держит руль. Взъерошенные русые волосы, чуть курносый нос, худощавый, простой такой парнишка.

— Ты кто такой, Володя?

— Я твой друг.

— Друг? У меня нет друзей. Останови машину!

— Да, я твой друг, и я спасу тебя от Шакала.

— Ты что, человек-паук, сейчас наденешь костюм, и все враги повержены?

— Нет, но я не отдам тебя больше ему. Я видел, ты страдаешь с ним.

Смотрю на парня и ничего не могу понять. Это что, какой-то долбаный розыгрыш?

Глеб

— Что значит — ее нигде нет? Как такое может быть?

— Вот так, нигде нет.

— Но, Кирилл, ведь ты сам говорил, что она была в клубе той ночью. А сейчас ее нигде нет? Она же не ребенок, чтобы потеряться в торговом центре.

Отошел к дальнему концу зала для переговоров, немцы впаривали Воронцову свою новую супертехнологию для строительства и заливки полов, которая в десятки раз дешевле, чем у конкурентов, и которая может ускорить строительство. Егор на меня косился, но пока не лез с расспросами. А я не знал, куда себя деть и что делать. Я был совершенно бессилен, находясь на другом конце земного шара.

Прошли сутки, как эта несносная дикая девчонка пропала. Просил Кирилла присмотреть, ведь наверняка вляпается в историю, кого-то прикрывая и выгораживая. Сама не понимая, во что вляпалась, дурочка. Еще больше я не понимал сам себя и что происходит со мной. Я знаю ее совсем ничего, да, был секс, но разве он сейчас что-то значит в мире разврата и похоти. Она не наивная барышня, а он не благородный рыцарь.

И почему меня так волнует ее судьба? Словно я в ответе за эту девушку, и только я виновен в том, что ее судьба сложилась именно так. Я несколько раз перечитал за ночь досье на ее отчима. Да и сам Сотник в том подвале десять лет назад знал, что его доверенное лицо уже взяли, и никуда теперь ему не убежать.

Нет, он его не стал убивать, умные люди так не поступают с теми, кто может принести еще пользу, но и до своих дел он его больше не допустил. Отобрал все, что было, но Сева так и не раскрыл свои заграничные счета. Клялся, божился, что у него ничего больше нет, переехал в задрипанную хрущевку почти на окраине города, и жену с дочерью потянул туда же.

Целый год за ним следили и наблюдали ребята Сотника, ждали, что он дернется, что ему осточертеет такая жизнь в нищете после шикарной квартиры и безлимитных карт. Периодически приходили, напоминали о себе, требовали долг, но потом перешли к радикальным мерам.

Но эта скотина не раскололась даже тогда, когда охрана Сотника пустила по кругу, изнасиловав его жену на его же глазах. Нервы, видимо, у мужика были железные, ничего не сказал. После всего этого она перерезала себе вены, а ведь реально верила ему и любила, если не бросила, а пошла за ним, даже когда не стало денег, работала сама, преподавая ребятишкам в школе музыку. А может, и реально у него ничего не было? Какой человек такое допустит и выдержит? И нет тех миллионов, о которых говорил его бывший босс.

Агата, как и я, в четырнадцать лет осталась без матери. Мою убил отец, ее, можно сказать, убил ее отчим, которого она считала отцом. Печально все. Врагу не пожелаю такого.

— Кир, как она могла пропасть, взрослая девушка, довольно приметная, и пропала? Кир, ты меня удивляешь, — повышаю голос, упираясь кулаками в стекло.

— Глеб, я сам реально ничего не понимаю. Я даже в клуб зайти не успел, как ты мне позвонил с просьбой присмотреть за ней, я с бойцами ОМОНа подъехал одновременно, они зашли, внутри положили всех на пол. Нашли и оружие, наркотики, и много чего запрещенного, но Шакала уже отпустили, мол, он тут ни при чем, все у посетителей было.

— А Агата?

— А твоей бедовой девчонки нет. Нигде нет. Я, конечно, прошел туда, сверкнул корочкой, обошел почти каждый угол, спросил у девочек. Говорят, да, ее видели, она должна была танцевать, готовилась. Сумка, вещи, телефон — все лежало в гримерке, я забрал вещи.

— Камеры?

— Все стерто, словно специально, чтоб никто не понял, что там произошло.

— А что произошло?

— Со слов посетителей началась стрельба в закрытой ложе, поднялась паника, суета, люди чуть не подавили друг друга.

— Дьявол!

Хочется выругаться матом на весь зал приговоров и что-нибудь разбить, на меня обращают внимание, Воронцов хмурит брови, немцы смотрят удивленно.

— Ладно, Кир, спасибо, звони, как что узнаешь.

Отключаюсь, крепко сжимаю телефон. Думай, Морозов, думай. Куда эта бедовая дамочка снова могла вляпаться, в какое такое дерьмо, в которое ее постоянно, как я понимаю, тянет? И откуда она взялась на мою голову? Из того фартового Мерседеса со счастливыми тремя семерками? Вот же повезло.

После того моего падения, можно сказать, с небес, где я был за справедливость, был очень огорчен на весь мир, а больше всего бесила несправедливость той ситуации, в которой я оказался после увольнения. После того, как страна меня отблагодарила за фанатичную службу верой и правдой, Сотник не казнил и не притянул меня за долги. Воронцов Егор, так звали того молодого мужчину, что разговаривал со мной в подвале, взял меня к себе на работу.

Сразу начальником охраны своей, тогда еще начинающей большой империи, как он говорил. По сути, ничего еще и не было, все приходилось начинать с нуля, нечего пока было охранять. Учился всему сам, потому что понимал, что я нужен ему так же, как и он мне, иначе скачусь в пропасть, иначе снова сорвусь, а так хоть чем-то занят, хоть кому-то нужен.

Он ушел и стал легальным, стал чистым перед законом и самим собой, пока еще не совсем завяз в той грязи, в которой мог остаться навсегда. Много чего было у нас: попытки рейдерских захватов, обман и предательство партнеров, он падал и поднимался снова, а я всегда был рядом и буду дальше.

Вечерний Мюнхен за окном поражал и восхищал стариной и красотой, фонари проспекта, неяркие огни дорогих ресторанов. А я смотрел на все это и видел перед глазами только Агату. Что с ней? Где она? Если учесть, что она связалась с плохими парнями и прикрывает их, а при этом мелькает перед глазами Шакалова — дело добром не закончится.

У Шакала пропал товар и деньги, тот угон Ягуара с этим сто процентов связан, а значит, девочка в опасности. Агата думает, что все сойдет с рук, и ее дружков не найдут. Найдут, рано или поздно найдут, по себе знаю.

— Морозов! Глеб!

Не сразу слышу, как меня зовут.

— Что с тобой опять такое?

Воронцов подходит, внимательно вглядываясь в мое лицо, смотрю по сторонам, немцы уже ушли, мы в зале переговоров только вдвоем.

— Что с тобой в последнее время, объясни мне.

— Все нормально, Егор. Это личное, не обращай внимания.

— Твое личное мешает нашей работе. Ты понимаешь это?

— Ничего не мешает, я проверил немцев и их фирму, хорошая контора, все чисто.

— Да при чем здесь немцы? Я о тебе спрашиваю, ты которую неделю озабочен, куда-то пропадаешь. Что происходит?

— Егор, правда, все в порядке. Я совсем забыл про новую экономку, но я обязательно ее найду. Ты когда заезжаешь? Через месяц? Снежану брать с собой будешь?

Стараюсь все перевести в шутку, даже вспоминаю воронцовскую девицу, Снежана, та еще сука, не понимаю, что Егору в ней может нравится, но это не мое дело. Он мой босс, хоть и друг, и близкий человек за последние десять лет, но то, что Снежана хотела залезть ко мне в штаны, лучше ему не знать.

Егор хочет что-то сказать еще, но у меня звонит телефон, смотрю на номер, быстро отвечаю.

— Да, тетя, нет, я не в городе, я даже не в стране. Что опять с Антохой?

Алевтина почти плачет в трубку, что-то быстро рассказывает о том, как ее сынок снова накосячил, избил полицейского, сейчас в обезьяннике. Обещаю помочь, хоть по Антохе давно скучают нары. В тот мой последний приезд дочь почтальона накатала на него заявление об изнасиловании, я даже не знал, смеяться мне или плакать. Потому что-то тело, что я встретил на пороге дома, которое было моим двоюродным братом, на насильника тянул мало.

И из-за него я сорвался на тачке шефа в ночь. Как тут не поверишь в судьбу? Дочь почтальона заявление забрала, у них там, оказывается, любовь была, она его ревновала и в обиде быстро настрочила длинное заявление, я читал и смеялся до слез.

А тут избиение полицейского. Что они там, бутылку не поделили или дочку почтальона? Но тетушке помочь надо.

— Да, не переживай, я все сделаю, только не нервничай, пожалуйста.

Отключаюсь, Воронцов все еще смотрит на меня и ждет каких-то объяснений, но я не знаю, что ему сказать. Снова телефон, но уже не у меня.

— Воронцов. Да, это я. Черный “Ягуар”, да это мой.

Долго слушает собеседника, не сводя взгляд с меня, вижу, как сводит брови, как сужаются глаза и плотно сжимается его челюсть.