Дональд Маккейг - Ретт Батлер

Мать подхватывала:

— А знаешь, что наша проказница сделала со своими голубыми туфельками? Они никогда ей не нравились, и она велела Клео подарить их какой-нибудь бедной девочке. «У меня слишком много туфелек».

Вслед за Южной Каролиной из Союза вышли Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана и Техас.

И хотя январь выдался исключительно холодным — в Пьемонте даже выпал снег, — чарльстонцы не обращали внимания на неудобства при проведении Недели скачек, первой в независимой Южной Каролине.

Джон Хейнз отменил туристические рейсы в Нью-Йорк и Филадельфию, зато стал возить туристов из Ричмонда и Балтимора.

Знатоки лошадей утверждали, что состязание Джиро Лэнгстона Батлера и Альбина Джона Кэнти стало самым захватывающим за сотню лет; поговаривали, будто Батлер поставил на Джиро 25 000 долларов.

Общество святой Сесилии давало бал, и Ирландский зал украсили в патриотических мотивах. На стенах пестрели яркие флаги чарльстонских ополченцев, а над танцевальной площадкой распростерся нарисованный свирепый, чуть косоглазый орел.

В петлице организатора бала Джона Хейнза красовалась белая бутоньерка.

Оркестр Общества был составлен из домашней прислуги, освобожденной от обычных обязанностей. В Чарльстоне ходила шутка, что Гораций, дирижер, не может прочитать ни одного значка в нотах, которые он суетливо раскладывал перед собой на пюпитре. Тем не менее разношерстный оркестр исполнял величавые французские кадрили, а также буйные шотландские рилы, больше нравившиеся молодым — тут отличался Кассиус со своим банджо.

В этот вечер на грани войны чарльстонские дамы были прекрасны, как никогда. Вот за таких грациозных и смиренных юных дев бравые мужчины готовы были сражаться и умирать. Небывалая эта красота запомнилась навсегда.

Кавалеры ощущали гордость ответственности, им выпавшей. Но за видимой бравадой у каждого молодого человека скрывалась отчаянная надежда, что он выдержит испытание, когда настанет час.

Военная лихорадка доводила веселье до истерического возбуждения. Сдадут ли федералы форт Самтер или их придется обстреливать, чтобы заставить капитулировать? Выйдут ли из Союза Виргиния и Северная Каролина? Лэнгстон Батлер с Уэйдом Хэмптоном отправились в Алабаму, где в Монтгомери намеревались принять участие в выборах временного президента новых Конфедеративных Штатов Америки[13]. Тумбе, Янси, Дэвис[14] — кто станет героем дня?

— Джейми, — сказала Розмари, — почему ты не в форме?

— В форме я похож на зазнавшуюся обезьяну, — признался стройный юноша.

Розмари от волнения вспыхнула.

— Мы готовимся к войне, Джейми! Самой страшно это говорить, но надеюсь, что она все же разразится.

— Вот и Эндрю такой кровожадный. — Фишер содрогнулся, — Посмотри на него. Надел шпоры на бал! Ну и ну.

Раванель улыбнулся Розмари.

Но она не встретилась с ним глазами.

— Да что с тобой, Джейми?

Молодой человек пожал плечами.

— Я не отличаюсь воинственностью. Конечно, я буду сражаться, если нужно, но война чертовски неприятная штука… — Его губы скривились в ироничной улыбке. — Во что она превратит наших коней? Волнует ли политика лошадей?

Джулиет Раванель легонько стукнула веером Джейми по локтю. В те дни мисс Раванель была очень востребована, поскольку занималась вышиванием полковых знамен, а новое видное положение смягчило ее характер. Платье из тафты имело эффектный вырез и хорошо сидело; увы, пурпурный цвет совершенно не шел Джулиет.

— Миссис Хейнз, — она насмешливо присела в реверансе, — разве это не настоящий праздник? У вас все танцы расписаны?

— Те, что не взял Джон, разобрали его престарелые родственники. Лысеющие мужчины со вставными зубами и несвежим дыханием жаждут поухаживать за очаровательной родственницей.

Мисс Раванель просмотрела свою карточку.

— Джейми, у меня свободны два вальса и один променад[15].

— Обещаешь не вести?

Улыбка Джулиет обдала его ледяным холодом.

Джону Хейнзу удавалась кадриль при условии, что партнерша бережет ноги в замысловатых фигурах. Во время танца на губах Розмари застыла улыбка.

— Прости, дорогая, — шептал муж, — О господи, до чего я неуклюжий.

Она чувствовала на спине его руку, плоскую, как блюдо для мяса, а вторую — на талии, тяжело, по-хозяйски обнимавшую ее. Поклонившись после танца, Джон с жаром сказал:

— Розмари, ты самая красивая женщина в зале. А я — самый счастливый муж во всей Южной Каролине.

Розмари боролась с желанием высвободить руку.

— Только в Южной Каролине? — вымолвила она.

— Во всем мире. На каждом континенте этого благодатного мира! — Пухлые теплые губы поцеловали ей руку.

Когда они снова встали в пару для кадрили, в дверях возникло какое-то движение и к ним поспешил служащий с верфи. Джон, наклонив голову, слушал, что тот шепчет ему на ухо.

Хейнз обернулся к жене.

— Дорогая, я должен идти. На берег выгрузили боеприпасы, которые, похоже, предназначались для янки. Отдай мои танцы другим. Не хочу портить тебе вечер.

Розмари пообещала так и сделать.

Спустя десять минут после ухода Хейнза рядом с ней оказался Эндрю Раванель. От него сильно пахло ромом и немного потом. Он чересчур низко склонился.

— Розмари…

— Капитан Раванель, разве мы разговариваем?

Эндрю грустно улыбнулся.

— У тебя есть все основания сердиться. Я самый худший мерзавец во всех Низинах.

— В последний раз, когда мы близко общались, вы скомпрометировали меня, сэр. Полагаю, что своим замужним положением я обязана именно вам.

— И что, стало хуже? Джон Хейнз — муж… неплохой.

Розмари прищурилась.

— Берегитесь, сэр.

Брови Раванеля взметнулись в притворном изумлении.

— Если я вас снова обидел…

— Я еще не простила прежнюю обиду, — перебила Розмари.

— Я сам себя не могу простить! Я глаз не сомкнул, все думая, можно ли как-то рассчитаться за тот безумный поцелуй. Но, Розмари, разве в тот момент мы владели собой? О боже! Никогда не забуду, как… Терпеть не могу иронию. А вы разве нет? Какая ирония, что мое признание в любви разделило нас — обоих отнесло в чужие объятия.

— Признание в любви? Капитан, разве я похожа на дурочку? Думаете, я поверю, будто вы сделали это, чтобы признаться в любви?

Эндрю приложил руку к груди.

— Когда меня смертельно ранят, где-то на далеком поле битвы, последние мысли будут об этом поцелуе. Неужели вы отпустите меня на войну, не станцевав со мной хотя бы вальс?

— В момент смерти, сэр, последние мысли обычно о любимой. Когда вы отправитесь в вечность, перед вашими глазами будет лицо Шарлотты, а не мое. Если, конечно, новая пассия не отодвинет Шарлотту в сторону.

Эндрю вспыхнул, потом рассмеялся так заразительно, что соседние пары улыбнулись. Он вновь прижал руку к сердцу:

— Розмари, верности не обещаю, но гарантирую безраздельное обладание моими последними мыслями.

— В любом случае, войны не будет.

— Будет, милая Розмари. Наши мундиры выглажены, клинки наточены, а пистолеты заряжены… О, музыканты настраиваются! Я не забыл, как ты прекрасно танцуешь.

Танец с Эндрю Раванелем был блистательной, опасной игрой. Эндрю предвидел каждое ее движение и усиливал его.

Музыка — один из вальсов Штрауса на три четверти — кончилась слишком скоро. Пока другие танцоры кланялись своим партнершам, Розмари обмахивалась веером.

— Еще?

Эндрю Раванель станцевал с ней все записанные за Джоном Хейнзом танцы.

Во время первой перемены бабушка Фишер оттащила Розмари в сторону.

— Шарлотта вся в слезах! Розмари, думай что делаешь!

Но Розмари была не в силах думать. Слишком долго она отказывала себе.

В полночь, после кадрили, пары направились в столовую освежиться. Мужчины вышли на веранду покурить, и в душную столовую с высоким потолком донесся аромат табака.

Люди, которых Розмари знала всю жизнь, старались не встречаться с ней глазами. Ее будто не замечали.

— Семь бед — один ответ… — пробормотал Эндрю ей на ухо, а потом позвал: — Кершо, эй, ты, прохвост, поужинаешь с нами?

«С нами»? У Розмари не было намерения становиться «нами».

— Нет, — выпалила она, выдернув руку из ладони Раванеля.

Мужчины расступились, когда Розмари сбежала на веранду. По ту сторону улицы, на пороге салуна Гэррити, в круге света от газового рожка пьяные ополченцы горланили песни.

Проклятье!

К ней подошла Констанция Фишер, поплотнее запахнув шаль.

— Деточка, где твоя накидка?

Розмари замотала головой.

— Должна сказать, милая…

Слезы залили щеки Розмари.

— О, миссис Фишер, какая же я глупая. Что я наделала?

Пожилая женщина немного смягчилась.

— Деточка, ты совершенно неразумна.

— Что подумает Джон? А Шарлотта?

— Я бы на ее месте… — начала Констанция.

— О, бабушка Фишер! Что же мне делать? — Розмари судорожно сжала перила.

Миссис Фишер обняла ее за плечи.

— Будешь делать то, что все женщины в Чарльстоне. Принимать маленьких мулатов, которые похожи на своих отцов как две капли воды; просыпаться от шагов пьяного мужа, который едва держится на ногах… и сохранять улыбку на лице, притворяясь, что на все воля Божья и все — абсолютно все — идет как надо.

Остаток вечера Розмари просидела с Констанцией Фишер. Когда Эндрю Раванель попытался подойти, бабка жены отогнала его свирепым взглядом.

Эндрю закружился с самой молодой и самой хорошенькой девушкой на балу. Та не сводила с кавалера восхищенных глаз.

«Он просто как магнит, — подумала Розмари. — А разве магнит думает о последствиях?»

Поздно вечером в дверях засуетились. Джон Хейнз поспешил к жене, сияя от удовольствия. Он отклонил назойливо предлагаемую руку Джулиет Раванель.

— Пожалуйста, в другой раз, Джулиет.

Темноволосый джентльмен, проследовавший за ним в Ирландский зал, отдал свой плащ лакею. Гораций, дирижер, растерялся, и оркестр сбился с ритма. Один за другим танцующие останавливались, оборачивались, пристально смотрели на вошедших.

Розмари ахнула.

Красная гвоздика украшала широкие лацканы бархатного сюртука Ретта Батлера, кружевная манишка сияла ослепительной белизной, запонками служили золотые самородки величиной с горошину. В руках, которые стали гораздо крупнее, чем помнилось Розмари, он держал широкополую плантаторскую шляпу.

— Вечер добрый, капитан Батлер, — сказал Гораций.—

Сколько времени не видели вас!

— Добрый, Гораций. А ты… ты, должно быть, Кассиус, на банджо играешь? О тебе слава идет, сынок. О твоей игре уже поговаривают в Новом Орлеане.

Кассиус тронул струны.

— Спасибо, сэр. По-моему, все слышали о капитане Батлере.

Ретт поднял руки.

— Пожалуйста, продолжайте танцевать, не стоит из-за меня прерывать праздник. У нас порядком поводов веселиться. Кто бы мог предвидеть, что бравый Чарльстон разбудит спящего федерального великана? — Батлер поклонился, и его черные волосы блеснули.

— Эдгар Пурьер, вы теперь офицер… А это Генри Кершо? Господи, лейтенант Генри Кершо? И мой старый друг Эндрю.

Эндрю Раванель онемел от изумления.

Морщинки от частого смеха в уголках глаз брата Розмари были такими знакомыми и милыми. Как она могла забыть, что он столь элегантен? Розмари направилась к нему, словно во сне.

Глаза его стали серьезны.

Кассиус, взяв первые нежные ноты пьесы «Спи, моя милая» Стивена Фостера, остановился.

— Малютка Розмари, ненаглядная сестренка! — Глаза Ретта увлажнились, когда он сжал ее руки, — Окажи мне честь, станцуй со мной.

Ретт Батлер не чувствовал себя таким беспомощным уже двенадцать лет, с той самой ночи, когда жизнь потеряла всякий смысл и он с отчаяния напился на крыльце полковника Джека.

Форт Самтер обстрелян! Думают эти глупцы, какую игру затеяли?

— Я получу груз на станции, мистер Кеннеди, — сказал Ретт, — Мой банк в Атланте оплатит чек.

Фрэнк Кеннеди, поглаживая жиденькую рыжую бороду, перевернул чек Батлера, будто ожидал найти надпись с обратной стороны.

— Да, конечно, — произнес он, — Конечно…

— Если вас что-то беспокоит…

— О нет, мистер Батлер! — Кеннеди чересчур энергично замотал головой.

Они вдвоем стояли в зале магазина Кеннеди в Джонсборо. С балок свисали деревянные ясли для сена, копченые окорока, вилы, а ряды полок полнились одеждой и хозяйственными товарами. В магазине не продохнуть было от запаха мелассы и соснового дегтя.