Дональд Маккейг - Ретт Батлер

Тэз сказал:

— Я налью ванну.

Роб Кэмпбелл снабдил их необходимыми аккредитивами и пообещал пересылать почту. Тэз купил билеты на пароход, направлявшийся в Дьеп. Позаботился о запасе свежих рубашек для Ретта и вовремя напоминал о том, что пора принять пищу.

Париж в декабре встретил их промозглым холодом, его знаменитые огни немилосердно обрисовывали черты разочарованного путешественника. Ретт никак не мог согреться и порой, выходя на улицу, надевал даже два пальто.

Подобно почтительному сыну, сопровождающему немощного родителя, Тэз ходил с Реттом в Лувр, собор Парижской Богоматери и в «Опера Гарнье», заполняя разговорами молчание. На прямой вопрос Тэза его прежний опекун вежливо отвечал, но сам почти никаких наблюдений не высказывал и ничего ровным счетом не предлагал.

Как-то вечером они миновали на рю дела Пэ группку возбужденных танцовщиц, заходящих в maison de couture[80]. Тэз приветственно приподнял шляпу и заметил:

— Существуют ведь и другие женщины.

— Как смеешь ты мне это говорить!

Глаза Ретта так яростно сверкнули, что Тэз даже отшатнулся.

Порой молодой человек просыпался ночью и видел, как Ретт сидит без сна возле окна. Лицо его заливал мертвенно-белый зимний свет луны.

Каждую неделю, без пропусков, Ретт писал письмо детям. Прежде чем отправить, он просил Тэза читать письма вслух.

— Обычные наблюдения праздного туриста. Они не должны никого встревожить, — говорил Ретт.

В письмах парижские достопримечательности, которые Ретт миновал, не удостоив, казалось, и взглядом, описывались в ярких подробностях. Каждый день был солнечным.

Ретта забавляли парижские извозчики, известные своим пристрастием к спорам с седоками, а также официанты, притворявшиеся, будто не понимают креольского диалекта.

Письма Тэза к матери также были жизнерадостны.

Розмари писала на адрес Роба Кэмпбелла, что останется в Таре, пока «не решит, как быть дальше».

Красотка писала Тэзу: «Пару раз заходил твой дедушка. Может, когда-нибудь уговорю его остаться выпить кофе».

Покупка рождественских подарков была сущим мучением. Несмотря на мороз, Ретт весь взмок в своем твидовом пальто. Купив подарки детям, он выскочил из кеба на площади Согласия и забежал в галантерейную лавку, а уже через пять минут вернулся и со стоном опустился на сиденье.

— Ну, вроде бы дело сделано. Я совершенно без сил. Будь добр, проследи, чтобы все отправили.

Той ночью Ретт исчез из гостиницы. После целой недели отсутствия его привели два жандарма — рядовой и капитан.

— Нет, мсье, — сказал капитан Тэзу, — господин Батлер не совершил никаких безобразий. Но этот джентльмен совсем не бережет свою жизнь… В Монтфоконе, где мы обнаружили вашего друга, жандармы ходят только вчетвером.

— Ретт?

Тот закашлялся. И никак не мог остановиться, хотя от помощи Тэза отмахнулся.

— Может, мсье болен? — осведомился капитан.

— Да, болен, — кивнул Тэз и дал жандарму двадцать франков.

Если в Париже было холодно, то в Глазго и того пуще. Ночь по прибытии Тэз с Реттом провели в гостинице «Грейт вестерн» напротив вокзала Гэллоугейт. В огромной столовой было совсем немного постояльцев: несколько деловых людей, которые не отрывались от газеты даже за едой, да пожилая супружеская пара с внуком, решившая устроить праздничный ужин. Они долго выбирали, прежде чем остановились на бутылке самого дешевого шампанского.

Ретт вяло поковырял еду на тарелке и ничего не стал пить.

А наутро исчез.

Тэз объездил все больницы Глазго, посетил центральную тюрьму, откуда его направили в сумасшедший дом Гартнейвел.

Когда пришла телеграмма от Скарлетт, Тэз поместил объявление в «Глазго гералд»:

«Все, кому известно местонахождение мистера Ретта Батлера — американского джентльмена средних лет, высокого роста, прилично одетого, по-видимому в смятенных чувствах, — могут обратиться за значительным вознаграждением к мистеру Тэзвеллу Уотлингу в гостиницу "Грейт вестерн"».

Через четыре дня встревоженный кебмен подвез Тэзвелла к пивной в трущобах Ист-Энда.

— Тут небезопасно, — предостерег он Тэза, — Глядите, поосторожней.

Дым от угля, которым отапливались дома, стоял такой густой, что и в пять часов на улице было почти темно. Над узеньким переулком нависли доходные дома, лишь на углу грязным светлым кружком светился газовый фонарь.

Тэз сказал:

— Заплачу, когда увижу мистера Батлера.

Кебмен оскалил зубы.

— Хочу получить свои деньги сейчас. Я туда ни ногой.

— Хочешь получить деньги — подождешь.

Кебмен привстал на козлах, чтобы осмотреться. В проулке раздался кошачий ор.

— Если подождешь, удвою вознаграждение.

Кебмен сдался, хотя ответил уклончиво:

— Не могу обещать, но, может, и подожду. Богом молю, управьтесь поскорее.

Стоило шагнуть за никак не отмеченную входную дверь заведения, как запах шибанул в нос, и глаза Тэза заслезились. Комната с низким потолком была полна голубоватого табачного дыма, мешавшегося с запахом давно не мытых тел. Вонь прежних дней осела на побуревшем потолке. Вдоль стойки бара стояли прочные табуреты, возле столов — скамьи. Вся мебель была основательная и тяжелая, чтобы ее нельзя было использовать в качестве оружия.

В глубине слабо освещенной комнаты, облаченный в отороченный норкой плащ, поблескивая запонками из золотых самородков на рукавах рубашки и толстой золотой цепочкой от часов, за столом сидел Ретт Батлер в компании пяти отъявленных злодеев, хуже которых Тэзу видеть не приходилось. Преступные намерения прямо полыхали в их взоре.

— Привет, Тэз. Иди сюда, я тебя представлю. Помнишь, ты спрашивал меня о деде, Луи Валентине? Броутонская плантация была куплена вот как раз такими достойными ребятами.

— Господи, ну не забавно ли? — хихикнул один из «достойных».

Одежда Ретта была помята, щеки небриты, но взгляд был совершенно трезвый, а стакан перед ним нетронут.

— У меня тут кеб, Peтт.

— Ночь только началась, Тэзвелл Уотлинг, а я тут рассуждаю о любви с этими шотландскими философами. Mистер Смит, что сидит слева от меня, считает, что регулярная порка согревает супружескую постель. Мистер Джоунз —вот этот крепкий блондин — того же мнения.

— Нельзя позволять им выпендриваться, — подтвердил Джоунз.

— Вне всякого сомнения, — кивнул Ретт.

— Ретт, я тебя повсюду разыскивал, — сказал Тэз, передавая Ретту телеграмму.

«Убьет или вылечит» — пронеслось у него в мозгу, пока Ретт читал краткое послание Скарлетт. Глаза Ретта глядели на отпечатанные слова перед ним, на лбу выступила испарина. Затем с прежней гибкостью он поднялся из-за стола.

— Что ж, джентльмены, к сожалению, все хорошее когда-нибудь заканчивается.

Смит запротестовал:

— Эй, куда это вы собрались?

Джоунс тоже встал и поглубже нахлобучил кепку. — Мы ведь собирались поразвлечься.

— Отчего-то, — усмехнулся Ретт, — мне так и показалось.

Джоунз опустил руку под стол, и в ней вдруг возникла короткая толстая дубинка. В руке Смита что-то блеснуло. Бармен уронил свое полотенце и кинулся к двери.

— Нет уж, вы останетесь с нами, сэр. Ненадолго.

Тут Тэзвелл достал из кармана револьвер и как бы ненароком направил его вверх.

— Боюсь, придется вас разочаровать, но наш кебмен не станет ждать.

— Господи, — подхватил Ретт, — нам тогда придется идти до самой гостиницы пешком? Доброй ночи, друзья. Возможно, мы еще встретимся.

Джоунз, с дубинкой в руке, ухмыльнулся.

— Конечно, сэр. Заходите в любое время. Будем ждать с нетерпением.

Снаружи кебмен делал им отчаянные знаки, но Ретт, похлопав себя по карманам, нахмурился.

— Я забыл там перчатки.

— Боже, Ретт, ты совсем сошел с ума?

Ретт чуть помолчал, а потом его лицо осветилось прежней открытой улыбкой.

— Любовь — штука неверная, Тэз. Рискуешь своей бессмертной душой.

В округе Клейтон стояла засуха. Мятлик глушил нежные ростки хлопка. В отсутствие Большого Сэма и при вернувшемся в Двенадцать Дубов Эшли Уилл Бентии проводил культивацию, выходя в поле еще до восхода солнца и доверяя лошадям самим держать борозду. Вместо отдыха в этот день Уилл впрягал свежую лошадь и продолжал работать, перекусывая хлебом и сыром на ходу.

Но плугом Уилла нельзя было пропалывать сорники и прореживать хлопок до нормы в восемь дюймов. Требовалось мотыжить руками. Только Мамушку, которая была слишком стара, и трехлетнего Роберта Бентина по малолетству освободили от этого каждодневного каторжного труда.

Уже в сотый раз за утро Скарлетт стряхивала пучки сорниковов со своей мотыги.

— Уэйд Хэмптон Гамильтон! Поли сорняки, а не хлопай мотыгой.

— Да, мама.

Хотя корень растения был подсечен, мальчик аккуратно вдавил его каблуком в почву.

Скарлетт закрыла глаза, пытаясь вернуть иссякающее терпение. Дилси крикнула:

— С вами все в порядке, мисс Скарлетт?

Скарлетт резко бросила:

— Если меньше болтать и больше полоть траву, нам можно когда-нибудь закончить это поле.

Уэйд пробормотал себе под нос:

— Возможно ли?

«Да, — подумала Скарлетт. — Хороший вопрос». Но вслух ничего не сказала.

За спиной группки культиваторов оставались редкие тонкие ростки хлопка, томящиеся под знойным небом. Перед ними простиралось бескрайнее вьюнковое поле, в котором с трудом угадывались посевы хлопка.

Вчера Уилл сказал, что придется оставить верхнее поле. Мы не успеем там ничего сделать, прежде чем хлопок совсем заглушится, мисс Скарлетт. Нет никакого смысла ходить там с плугом. Лучше я стану мотыжить рядом с вами.

Луи Валентин Раванель и Во Уилкс обрабатывали один ряд вдвоем. Как более взрослый, Уэйд стоял на рядке один. Уилл Бентин захватывал сразу два.

Облака лениво плыли по небу, гоня под собой тени по крошечной части мира, на которой трудились обитатели Тары.

И хотя они больше не ездили в Джонсборо на воскресную службу, труды заканчивали к полудню, и тогда усталые притихшие дети забирались в фургон. В горячем марене позванивали поводья, Уилл бормотал: «Пошла, Молли, просыпайся», и большие лошадиные копыта стучали по сухой земле.

У конюшни дети выбирались из фургона, а Порк, Дилен и Присси шли в свои хижины.

— Сьюлин, отмой детей, пожалуйста. Я помогу Уиллу с лошадьми.

— Не думайте, что мне нужна помощь, мисс Скарлетт, — сказал Уилл.

— Я думаю, все же нужна, — ответила Скарлетт.

Розмари озадачило появление черной кареты перед домом. Определенно она ее уже где-то прежде видела…

— О, какими судьбами, мисс Уотлинг? Вот сюрприз!

В скромном клетчатом коричневом платье, Красотка могла сойти за обыкновенную женщину из сельской местности, явившуюся с визитом.

— Не хотелось бы докучать, мисс Розмари, но мне пришлось приехать.

— Я всегда рада видеть друзей Ретта, Красотка. В Атланте тоже стоит такая сушь? У нас тут все просто выжгло. Пожелаете ли зайти в дом?

Стоя на пороге, гостья заколебалась.

— У мисс Скарлетт настоящий дворец…

— Верно. Входите, прошу вас.

Розмари провела Красотку в прохладную гостиную.

— Не желаете ли присесть? Выпить чего-нибудь? Есть свежая пахта.

— О нет, ничего не надо. Я приехала… сказать вам и мисс Скарлетт… — Красотка положила перчатки на подлокотник диванчика, затем взяла их и принялась теребить. Потом глубоко вздохнула, — Мисс Розмари, мы с вами находимся в дружеских отношениях, зато мисс Скарлетт меня ненавидит.

Однако я намерена сказать кое-что важное и поэтому просила бы вас ее позвать.

Розмари вышла в холл и крикнула наверх:

— Уэйд, позови сюда маму. Скажи — важно!

Красотка добавила:

— Вопрос жизни и смерти.

Мальчик, громко топая, сбежал по черной лестнице во двор. Розмари попросила Мамушку принести воды в гостиную.

Когда Розмари вернулась, Красотка пристально рассматривала портрет над каминной доской. Прервав созерцание, она произнесла:

— Вот образец настоящей леди.

— Пожалуй. Бабушка миссис Батлер была замужем три раза.

— Простите, что явилась без приглашения, — Красотка нагнулась над свежесрезанными розами, которые Порк приносил каждый день. — Я теперь поливаю розы водой из колодца…

Когда Мамушка, поджав губы, внесла кувшин и стаканы, Розмари поспешила упредить громкое выражение ее недовольства, сказав: