– Ивен! – позвала она. – Я попала в заросли травы-бритвы.

Через минуту Ивен уже стоял на поваленном дереве.

– Боже! – воскликнул он. – Ты прыгнула прямо в эти заросли.

Она попыталась скрыть свое беспокойство. – Я идиотка, и я признаю это. А теперь помоги мне выбраться.

Он сел на корточки на стволе дерева.

– Ты не идиотка, – прошептал он. Он вытянул руку и погладил ее плечо с такой нежностью, что ей пришлось отвернуться, чтобы скрыть переполнявшие ее чувства. – У тебя было только одно на уме, и это был эльф. – Он снова встал. – Подойди поближе, чтобы я мог тебя вытащить.

Шон стиснула зубы и заставила себя сделать два шага, отделявшие ее от дерева, чувствуя, как трава режет кожу на ее ногах.

Ивен нагнулся, и она обхватила руками его шею. Он вытащил ее из зарослей, и трава напоследок провела своим бритвенным языком по ее ногам. Ивен усадил ее на дерево, Шон вытянула перед собой ноги и осмотрела повреждения. Кожа была исчерчена во всех направлениях красными кровяными струйками. Ивен дотронулся до одной из них.

– Ранки неглубокие, – отметил он. – Они быстро заживут. Больно?

– Не слишком. Немного жжет.

– Тебе лучше не купаться, пока они не заживут. Пираньи будут в восторге. – Он встал во весь рост. – Я ненавижу напоминать о таких вещах, но ведь я предупреждал тебя, что в лес нужно надевать длинные брюки, потому что…

– Раз ненавидишь, то и не напоминал бы. Он улыбнулся и снова сел на дерево.

– Прости меня за вчерашнее, Шон. Я сожалею о том, что наговорил тебе.

– Все, чего я хочу, так это развязаться со своим браком. К тебе это отношения не имеет.

Он кивнул.

– На самом деле я больше всего боюсь твоего… того, что ты будешь свободна.

– Я не представляю угрозы для вас с Робин. По крайней мере, у меня нет такого намерения.

– При чем тут твои намерения? Я буду постоянно думать о тебе. Это уже началось. Я не мог выкинуть тебя из головы всю прошлую ночь.

– Если у тебя возникли семейные проблемы, Ивен, это не моя вина.

– Я страшно зол на тебя.

– Почему? У тебя нет на это права.

– Почему ты не сделала этого, прежде чем я женился на Робин? Тогда мы были бы вместе. На законных основаниях. Или это кажется тебе недостаточно пикантным?

Он умел причинять ей боль.

– Еще один удар ниже пояса, Ивен.

Ивен взял ее за руку и провел пальцем вдоль длинной красной царапины. – Прошло столько времени с тех пор, как мы… были вместе. Мы немало потрудились, строго выполняя условия пакта. Но мы не сверх-человеки. И я не думаю, что смогу выдержать, если буду знать, что по вечерам ты не возвращаешься к своему мужу.

– Все останется так, как было. – Ей трудно было произносить эти слова, пока он держал ее за руку. Его палец касался только тыльной стороны ее ладони, но ей казалось, что он прокладывает путь к ее груди, бедрам.

– Я напуган, Шон. Я люблю тебя. И теперь я ничего не чувствую по отношению к Робин. Меньше, чем ничего.

Она опустила глаза. Не искушай меня, Ивен!

– Я уверена, что идея насчет пакта была прекрасной, – прошептала она. – И я буду его придерживаться, а ты – как хочешь.

20

Шел второй час ночи, а Дэвид не спал уже больше часа. Теперь уже трудно отрицать, что он испытывает боль в нижней части живота. В полудреме ему казалось, что чья-то призрачная рука, мускулистая и сильная, перекручивает его внутренности, затем отдыхает ровно столько времени, чтобы он едва успел погрузиться в сон, и тут же снова принимается за свою садистскую работу.

Наконец он сел и выглянул из палатки сквозь москитную сетку. Узкая полоска луны не могла рассеять тьмы, как бы насмехавшейся над ним. Он зажег фонарик и приставил его к задней стенке палатки. Он вспомнил испытания, выпавшие на долю Робин прошлой ночью. Он не мог представить себе ничего более страшного, чем заблудиться ночью в джунглях без фонаря. Он с облегчением убедился в том, что боль в животе прекратилась. Может быть, оставшаяся часть ночи пройдет спокойно.

Шон лежала на своей половине, лицом к нему. Глаза закрыты, на щеке гладкие черные волосы. Вечером, когда она подошла к костру, ее ноги и руки были покрыты длинными красными царапинами, сотней порезов, которые она промыла. Шон сказала, что ей не больно, но он сомневался в этом. Она была чемпионом по умению переносить боль. Ему припомнился случай, который произошел шесть или семь лет назад, когда ее искусал гривастый волк в питомнике. Ивен позвонил ему из больницы:

– Тридцать два шва, – изумлялся Ивен. – Она залезла в эту чертову клетку, Дэвид.

К тому моменту, когда Дэвид приехал в больницу, Шон уже развлекала мальчика, лежавшего на соседней кровати, историями про животных.

– Просто царапина, – успокоила она Дэвида, увидев тревогу на его лице.

Медсестра делала перевязку, и Дэвид смог взглянуть на эту «царапину».

– Она недостаточно серьезно относится к своей ране, – пожаловался Дэвиду врач. Старую повязку сняли, и Дэвид быстро отвел взгляд. Даже стянутая швом, рана выглядела ужасно: она напоминала букву «в». «Это волк оставил свой автограф», – шутила Шон. Затем рана превратилась в шрам, и Шон до конца жизни будет носить белую метку в форме буквы «в» на своем круглом гладком плече.

Выписываясь из клиники, она подтрунивала над собой и над Ивеном, который якобы переоценил степень опасности. Такой была внешняя линия ее поведения. Но на ее переносице появилась едва заметная морщинка, которая не исчезала, даже когда она смеялась. Она сохраняла бодрый вид и дома, хотя Дэвид видел замешательство на ее лице, когда Шон не смогла поднять на руки двухлетнюю Хэзер. Она не преминула предостеречь мальчиков от общения с незнакомыми животными.

– Мы с волками были большими друзьями, пока они находились по ту сторону решетки, – поучала Шон сыновей. Мальчики жадно слушали ее рассказ. Будет о чем потолковать завтра в школе. Нашу маму покусал волк! – Моя ошибка заключалась в том, что я вторглась на их территорию, – продолжала Шон. – Тут я стала их врагом. Я вела себя глупо. Следовало быть более осторожной. – Лекция окончена, воспитательный момент завершен. Но у Дэвида не было уверенности в том, что через месяц-другой она не попытается повторить свой подвиг. Шон не любила проигрывать.

Больше всего ее расстраивало, что из-за укуса придется отменить намеченные первые уроки прыжков с парашютом. Дэвид долго думал, прежде чем решился заговорить с ней об этом. Разговор состоялся ночью в супружеской постели.

– У меня к тебе большая просьба, – прошептал он. – Давай отложим эти прыжки. Ненадолго, только до того момента, как мальчики окончат школу и будут способны выжить без матери. Тогда и я займусь парашютным спортом вместе с тобой.

Шон восприняла это так, будто он предложил ей отрезать правую руку.

– Окончат школу? Но Хэзер только два года. Дэвид ничего не говорил, только поглаживал ей щеку в напряженном ожидании. Сегодня она продемонстрировала собственную хрупкость. Крыть было нечем.

– Может быть, сойдемся на моменте их перехода в старшие классы? – Шон решила поторговаться.

Дэвид знал, чего ей стоила такая уступка. Она месяцами спала и видела эти прыжки с парашютом.

– Переход в старшие классы – это пойдет, – согласился он.

В ту ночь она позволила боли взять над собой верх. Он прижимал ее к себе, а она стонала, вонзая ногти в его тело. Дэвид был благодарен ей за доверие, которое она ему этим оказывала. Он ее не выдаст, шептал он ей. Он никому не скажет, что на самом деле она не такая сильная, какой хочет казаться.

Боль в животе снова напомнила о себе, Дэвид воспринимал ее как знак грозящей беды. Он со вздохом оделся, взял свой сильно похудевший рулон туалетной бумаги и фонарь и выбрался из палатки. Луны не было видно. Рука, державшая фонарик, вспотела. Он его выключил, чтобы испытать себя. Не так уж страшно. Туман и мгла, но кое-что можно разглядеть. Он снова зажег фонарь и пошел дальше, по направлению к северу. Выхваченные лучом фонаря деревья сверкали зеленым блеском, но остальное пространство леса являло собою царство теней. Стебли вьющихся растений хлестали по лицу. Новый приступ боли заставил его спустить брюки и присесть на корточки.

Закончив, он почувствовал себя намного лучше. Он повернулся, чтобы пойти обратно к палатке, но остановился, заслышав голоса. Он сделал по направлению к ним несколько шагов. Перед ним стояла палатка светло-зеленого цвета, почти неотличимого от цвета окружавших ее кустов. Тэсс и Мег? Похоже на то. Он забрел на их территорию. Боже, еще не поздно было отвернуться и уйти прямо сейчас.

Он слушал. Они не разговаривали; они занимались любовью. Он застыл, стыдясь самого себя. Почему он сразу не пошел отсюда к своей палатке? Ублажаемой стороной явно была Тэсс, чьи сладострастные стоны достигали его слуха. Он почувствовал позыв к рвоте, горький вкус на задней части языка, но это быстро прошло. Ему случалось встречать пары лесбиянок, не это выбило его из колеи. И все же ему трудно было примириться с мыслью о том, что делает сейчас Мег с телом Тэсс. Отплатит ли ей Тэсс взаимностью? Или и в минуты физической близости их взаимоотношения оставались такими же односторонними? Ему хотелось остаться здесь и слушать. Он хотел убедиться в том, что и Мег получает свою долю удовольствия. Но, может быть, он пришел слишком поздно, и она ее уже получила? Или, быть может, все, чего она желала, – это быть рядом с Тэсс? Не все женщины испытывают такой сексуальный голод, как Шон. Как Шон когда-то.

Раздался смех, прозвучавший как звон колокольчика, затерявшийся в зеленом шатре деревьев. Этот звук поразил его. Их взаимоотношения казались ему сугубо серьезными. Теперь они разговаривали, но так тихо, что он не разбирал слов. Журчание из глубины палатки. Боже, они выходят наружу!

Он выключил фонарик и прижался к дереву, едва дыша. Кора царапала его грудь. Тэсс вышла из палатки первая и обернулась, чтобы помочь Мег, протянув ей руку. Они хихикали и прижимались друг к другу, и он решил, что они обе изрядно приложились к «Писко». Мег шла босиком, синяя рубашка в белую полоску расстегнута. Бледный луч луны высветил одну грудь Мег, и Дэвид опустил глаза. Он не должен здесь находиться. Мег имела право на свою личную жизнь. Она не была по натуре открытым человеком, и он должен ценить ее доверие: ведь она с каждым днем становилась все откровеннее с ним. Она была бы обескуражена его подглядыванием, его предательством. Он должен как можно быстрее прекратить свои неблаговидные действия.

К великому облегчению Дэвида, женщины направились в кусты, прочь от того места, где он стоял. Но вдруг Тэсс повернула Мег к себе лицом. Она поцеловала ее и запустила руку ей под рубашку. Он отвел глаза и уставился в землю, мысленно умоляя их прекратить ласки и продолжить свой путь. Втайне он желал, чтобы они отстранились друг от друга, чтобы между ними вспыхнула ссора.

Ладно, признался он самому себе, он не в силах переварить это: видеть, как они целуются, ласкают друг друга. Значит ли это, что он мужской шовинист, ненавистник однополой любви? Или он просто мужчина, который хотел бы сам сжать Мег в своих объятиях?

21

Рано утром она услышала хруст веток возле палатки. Кто-то подошел совсем близко, остановился на мгновение и пошел дальше. Итак, Мег – человек из плоти и крови. Она издает шум при ходьбе, как и все мы.

Она тихо села и раздвинула молнию на москитной сетке. Лес был окутан густым туманом. Шон наблюдала за его медленным танцем и пыталась решить для себя один вопрос: стоит ей заглянуть в туфли Дэвида или не стоит. Первый раз она нашла записку случайно. Она за это не отвечала. Но на этот раз взять записку – значит преднамеренно вторгнуться в чужую личную жизнь.

Она должна посмотреть, что там написано. Она смотрела на туфли, их грязные подошвы, шнурки, свернувшиеся на земле, и старалась понять, для чего ей это нужно. Впервые она не была уверена в том, что досконально знает каждую мысль своего мужа. За последние несколько дней он превратился для нее в загадку. Записка содержит в себе ключ к тайне, убеждала она себя. Она должна владеть этим ключом.

Она достала листок из ботинка и развернула его.

«Помнишь арию Калафа из третьего акта «Турандот»? – Вот что написала Мег. Ключ ничего не мог открыть для Шон. Возможно, все эти дни они ничем другим и не занимались, кроме как вопросами оперной викторины? Одного этого было бы достаточно, чтобы сделать Дэвида счастливым. Шон положила записку на место и снова легла. Она чувствовала себя обманутой и опустошенной. Она не прочь так и пролежать в палатке весь день. Порезы на ногах давали о себе знать: они горели от пота, покрывшего ее тело. Издалека слышались утренние крики ревунов, по коже Шон пробежал холодок.

Может быть, она ревновала? Невероятно, но это почти так. Мег общалась с Дэвидом на таком уровне, который был недоступным для Шон. Но почему это должно ее беспокоить? За шестнадцать лет их брака она никогда не испытывала подобных чувств. Теперь, когда Шон решила развестись, она вдруг взревновала мужа к женщине, которая даже не интересуется мужчинами. Чушь какая-то.