Чтение Александрой письма проходило в полнейшей тишине, только где-то в конце залы постукивали мерно большие, старые часы, и только Александра всхлипывала время от времени, то громко, широко раскрывая поблёкшие, немигающие глаза, то жалобно, заслоняя их трясущейся рукою. Тут она дошла до конца и застыла. Она перестала двигаться, моргать, казалось, перестала дышать, будто сердце её не выдержало и остановилось, потеряв цель жизни, предполагая, что пора прекращать бесконечный бег. Однако вдруг Александру всю затрясло, она сделала четыре тяжёлых, болезненных для неё самой вздохов, пробормотала себе под нос опустившимся от потрясения голосом «Боже» и перевела взор прямо на Джона, который преданно и скорбно смотрел на неё. Поймав взгляд княжны, Джон испугался, ему показалось, что девушка, с присыпанными пеплом глазами, непонятно откуда пришедшая сюда и непонятно зачем на него теперь смотрящая, и есть его Алекс. Но ведь так оно и было.

Как меняет человека горе.

Александра тряслась, придвигаясь к Джону и поднимая немощную, иссушенную будто руку.

– Бедная, – проговорила она, приблизившись к герцогу в плотную, – бедная мама моя. Она же не переживёт… – шептала она, громко, прерывисто дыша. Так, округлив пустые, но сухие совсем глаза, она сидела какое-то время, покачиваясь мерно взад-вперёд, до тех пор, пока старые, рокочущие до поры часы не пробили десять часов, глубоким, гулким звоном раздаваясь по всему особняку. Александра будто проснулась. Вздрогнув, она поднялась немедленно, оглянулась как-то механически по сторонам и сначала мелкими и неуверенными, потом крупными, ускоряющимися шагами пошла к двери, бормоча что-то себе под нос.

– Алекс, подожди, остановись! – окликнул её Джон, поднимаясь за нею следом, но княжна не реагировала.

– Телефон…мне нужен телефон…бедная мама моя, она же совсем не переживёт, – говорила в каком-то беспорядочном переборе Александра. Однако Джон подбежал сзади, пытаясь её остановить. Он долго уговаривал её, долго просил остановиться, но Алекс не слушала, и он легонько взял её за запястье, удерживая, но страшный стон вырвался тогда из груди княжны, она отдёрнулась и с новой непонятной решимостью двинулась к двери. Джон пытался удержать её за руки, но, когда понял, что это не поможет, он, не подумав ни о чём, схватил Алекс за талию обеими руками, обхватил её, прижимая к себе, не давая ей боле сдвинуться с места или убежать. Александра извивалась, как только могла, она кричала сначала, но после сил голосу не хватило, и крик её превратился в один большой и беспрерывный жалобный стон.

– Мне нужен телефон…пожалуйста…пустите меня…пожалуйста… – говорила она, устав отмахиваться от Джона, будто вовсе не узнавая его.

– Алекс, пожалуйста, – умолял герцог.

– Моя мама…она…она не переживёт…сжальтесь…пожалуйста…пожалуйста … – она вдруг с новой силой оттолкнулась от герцога, а тот не смог удержать её, – Отпустите меня! – казалось, для Алекс не существовало ничего на свете, кроме этого телефона, исчезло всё, кроме потребности её выбежать из замка и босыми ногами добежать до России, и спасти…Но кого? Спасать-то некого.

Она побежала к двери, которая оказалась уже совсем близко, и сладок казался ей запретный плод, но только дверь была заперта; Александра только рукою стукнула по лакированному дереву и громко, забыв, наверное, что она дворянка, что она девушка воспитанная и находится вне дома своего, громко и отчаянно провыла:

– Я вас ненавижу! Я ненавижу вас! Выпустите! Выпустите! – но силы покинули её, она сползла вниз и, уткнувшись в холодную дверь горячим лбом, заплакала безутешно, задыхаясь, кашляя, лихорадочно и горько.

Глава шестнадцатая.

Александра провела весь оставшийся день, свернувшись в клубок у выхода из комнаты, она не плакала, нет, она лишь растерянно и упрямо вглядывалась в пустоту, и только вечером, когда в зале раздался глухой, ненастойчивый стук по дереву, она раскрыла слабо красные глаза и отняла подбородок от груди. Дверь тотчас же щёлкнула замком и распахнулась, и в залу элегантно пробралась просто, но благородно одетая Адель. Увидев княжну, она немедленно склонилась над нею и протянула Алекс гранёный стакан холодной воды. Александра долго и внимательно разглядывала графиню и вдруг, поймав взгляд её, тихо и твёрдо проговорила:

– Я настаиваю, выпустите меня, пожалуйста! – и, поднявшись на ноги, поправила прилипшие к лицу её волосы. Адель глядела на неё нежно и печально, и маленькая аккуратная слеза сверкнула в глазу её, но быстро скрылась из виду. Адель всё смотрела и смотрела на Александру, не двигаясь и, конечно, не произнося ни звука, а в душе княжны в это самое время только возрастало и поднималось невидимой стеною негодование, яростно отражаясь в чёрных глазах её. Хоть Александра была ниже Адель и глядела на неё снизу в верх, графиня отступала теперь под натиском наступающей княжны и была, казалось, весьма испугана.

– Алекс, – заговорил тихо Джон, – пожалуйста, оставь Адель, не она тебя здесь удерживает.

Александра замерла на мгновение, но после развернулась резко к Джону и меленными шагами пошла к нему.

– Я доверяла тебе, Мортимер, думала, ты поможешь мне, поддержишь, а ты…ты предал меня! Ты заодно с этими …революционерами, да? Они там погибают! А я…

– Алекс, ты ничем им не можешь помочь, – вымолвил только Джон, всё так же мягко глядя на неё, но в глазах княжны отразилась ещё большая, совсем неистовая ярость, она сделала несколько решительных, больших шагов к Джону, но вдруг лицо её расслабилось, она закрыла глаза и без чувств упала на руки взволнованного теперь гораздо больше герцога.

Действительно в эту ночь сделалась с Александрой горячка. Оценив состояние княжны, доктор Стоунберг нахмурено взглянул на Джона и только вздохнул, пожимая плечами.

– Он сказал, что у неё сильное эмоциональное потрясение, – прошептал Джон графине, которая сидела, не шевелясь, уже несколько десятков минут. – она не хотела тебя ничем задеть, просто она…– но Адель и сама понимала, что такое не переживают спокойно, поэтому только покачала головой и положила горячую ладонь на плечо Джона.

Ночью Александра бредила. Несмотря на то, что доктор Стоунберг настоятельно не советовал Джону заходить к больной, потому как в её состоянии непонятно, как отреагирует она, если проснётся и увидит герцога в своей комнате, Джон просто не мог оставаться в своих покоях, где был слышен каждый стон княжны, каждое слово, ею пророненное. Джон заходил к Александре несколько раз, и каждый раз княжна немного успокаивалась, чувствуя будто его присутствие. В бреду Александра металась по кровати, выкрикивала имена. Она звала, то отца, то брата, то Владимира, но, видимо, даже во сне никто не отвечал ей, и она плакала, хватала руками и зажимала в кулаки измятую уже и свернувшуюся простыню.

Уже светало, когда Джон вновь зашёл в спальню к Александре, откуда доносились душераздирающие звуки. Княжна лежала на кровати, полураскрывшись, раскинув широко руки свои. Джон стоял долго над кроватью как всегда ожидая, чего-то, и вдруг Александра действительно утихла, но не так, как всегда, она вообще перестала шевелиться и воспроизводить звуки. Джон смотрел на неё, не отводя глаз, и странная тревога сжала сердце его. Он подошёл поближе к кровати и склонился над телом княжны, чтобы понять дышит ли она, однако только он наклонился, Александра раскрыла глаза свои и от неожиданности болезненно охнула и вжалась глубже в кровать. Джон тоже немного отдёрнулся и распрямился.

– Прости, прости, я уже ухожу, – тихо произнёс он, разворачиваясь к двери, но Александра вдруг резко рванулась вперёд, схватила его за руку и каким-то испуганным, несвойственным совсем ей голосом проговорила.

– Нет-нет-нет-нет, Джон, останься, пожалуйста, останься хоть ты, – и, не отводя взгляда, смотрела на герцога, пока тот, опомнившись, не сел на кровать рядом с нею. Тогда Александра закрыла глаза, но даже из-под опущенных ресниц было видно, что девушка плачет. Да, она плакала, но не произносила при этом ни единого звука. Джон сидел рядом с Александрой без сна, однако вскоре грёзы стали одолевать его, и он, не отпуская руку княжны, упал на кровати и забылся глубоким сном.

В восьмом часу утра Джон был разбужен шуршаньем бумаги, скрипом шкафов и разными другими неизбежными звуками. Открыв глаза, он тут же увидел Александру, которая, еле держась на ногах, что-то искала в комнате, и, видимо, устойчиво не могла найти. Княжну знобило и потрясывало, но она, не сдаваясь, рылась в ящичках письменного стола.

– Алекс, – проговорил заспанным голосом Джон, поднимаясь, – ты больна, тебе нельзя вставать.

– Мне нужно, мне нужно… написать…они же, – говорила Александра, глубоко и прерывисто дыша, – Надо написать, это же…

– Алекс, ну куда ты напишешь, а, ну куда? Ложись, пожалуйста, я сейчас позову доктора.

– Нет, нет, ты не понимаешь, мне нужно написать, мне нужно… – Александра вновь будто бы начинала бредить и метаться по комнате, но тут она остановилась напротив герцога и поняла на него свои безутешные глаза, – Они все умерли, Джон, все умерли! – и, заплакав, упала на грудь Джона, который долго и, впрочем, безрезультатно утешал её, пытаясь как-то привести княжну в себя после перенесённой потери.

Шло время. Минуты, проносясь аллюром, вливались в длинные часы, дни и уходили в прошлое, безвозвратно далёкое и пустое. Александра, оставаясь в Хэмпшире, увядала и теряла влечение к жизни поминутно, и никто в особняке не знал, как помочь ей, как хоть чуть-чуть облегчить её невыносимо мучительные будни. Был только один человек, понимавший состояние княжны и способный её поддержать – Адель. Только её присутствие не тяготило княжну, и только с нею Александра могла находиться в одном помещении более нескольких минут. Адель умела слушать, и хоть княжна ничего не говорила, казалось, она прислушивалась к каждому её вздоху и стону и знала, как тяжело княжне сейчас. Она приносила Александре чай, играла для неё на рояле, и княжна забывалась и даже печально улыбалась иногда.

Адель была умна и внимательна и среди неразберихи, поселившейся в доме, только она замечала, что вместе с Александрой мучается и Джон, который, страстно желая помочь, не имеет возможности этого сделать. Герцог теперь мало виделся с Александрой, она, казалось, не подпускала его близко, закрываясь каким-то внутренним барьером, зато всё свободное время Джон стал проводить с отцом, состояние которого улучшалось стремительно.

Болезнь сильно изменила старого герцога. Он похудел и помолодел в лице, стал мягче и нежнее по отношению к сыну, будто бы что-то решилось во время его болезни, будто мнимая вина Джона была искуплена, и он мог снова беспрепятственно любить своего сына. Джон был увлечён заботой об отце, однако каждый раз проходя мимо комнаты княжны, он останавливался около двери в надежде услышать её голос или же увидеть её силуэт хоть краем глаза, а войти внутрь не решался, боясь потревожить покой девушки, а может, подсознательно просто не желая быть отвергнутым. Так, скрываясь в собственном доме, Джон провёл неделю, но после, сидя утром в своей комнате, он услышал, что Алекс в спальне скоро шепчет что-то, и прильнул ухом к стене. Он услышал слова и понял, что это была молитва. Александра молилась за свою семью: за погибших мужчин и оставшихся в изоляции женщин, она долго шептала слова молитвы, иногда прерываясь и с трудом сглатывая слюну, но каждый раз продолжала вновь.

«Вот оно, – подумал Джон, – здесь она никогда не оставит попыток сбежать, а если и оставит, то потеряет или здоровье, или рассудок. Так нельзя! Княжна – тонкая, светлая душа, ищущая лишь счастия, и кем буду я, если не помогу ей? Я безумно хочу ей помочь, и я обещал Владимиру, а теперь пришло время сдержать данное мною слово» – так подумал герцог и, наскоро одевшись, выскочил из особняка и торопливо сел в поданный ему только транспорт, который Александра жадно провожала глазами, глядя на него из большого окна своей просторной, светлой комнаты. Вскоре автомобиль скрылся из поля зрения княжны, и она мертвенно спокойно села на кровати, обняв колени руками и положив на них подрагивающий подбородок; по своему обыкновению в последнее время она развернула помятое совсем письмо от Владимира и принялась перечитывать его. Нет, она уже не читала, она запомнила всё письмо наизусть, а теперь только глазами перебегала от буквы к букве и тихо шептала рвущие сердце слова.

«Живи, mon amour, живи и оставайся с Богом». Строчка, неразборчиво и криво написанная князем, прокручивалась теперь в голове Александры, раз за разом сильнее рассекая рану на болезненно стучащем сердце княжны. «Как могу я жить теперь, когда незачем мне? Для чего мне жить?» Александра сидела, молча глядя в помятый листок и прокручивая на тонком пальце белое кольцо, снимая его и надевая вновь, когда услышала позади себя слабое прерывистое дыхание и нехотя повернула голову. Позади девушки стояла Адель и взволновано глядела на неё. Поймав взгляд княжны, графиня подошла легко к Алекс и аккуратно вытащила письмо Владимира из рук её. Сложив лист, она положила его на тумбу рядом, а сама устремила проникновенный взор свой на Александру.