Если это не сработает, останется лишь один способ.

Соблазнить подонка. Ты уже делала это прежде и выжила. Ты сможешь сделать это снова.

Меня похищал хищник с самой верхушки пищевой цепочки, будучи в самих дебрях функционального расстройства, и я выбралась. Не окончательно освободилась, но выбралась. Но парень с другой стороны двери был временным засором на моем пути к свободе. Пехотинец, наверняка лично нанятый главарем тиранов — моим мужем.

Быстрый осмотр ванной не показал мне ничего, что я могла бы использовать как оружие. Парень очистил все до самого основания, зайдя настолько далеко, что убрал даже зеркало, которое я могла разбить и использовать осколки, чтобы напасть. Дерьмо.

От двух стуков в дверь я подпрыгнула, чуть ли не шлепнувшись на задницу.

— Секунду! — я быстро подняла платье, справила нужду и выпила две пригоршни воды из-под крана.

Когда вышла, он стоял возле двери, со скрещенными руками, практически рыча, когда я проскользнула мимо него к противоположной стороне кровати.

— Тебя нанял мой муж? — спросила я.

Его челюсть двинулась, будто он пережевывал мой вопрос мгновение, прежде чем выплюнуть ответ:

— Если бы меня наняли убить тебя, ты бы уже была мертва.

Правда, и позор мне, как похищенной, что моей дедукции не хватило, чтобы самой додуматься до этого.

— Но это не означает, что я не собираюсь убить тебя… в итоге.

Я слышала эту фразу прежде. Множество раз. Отсрочка способствовала хитрому мышлению и тому, чтобы оставаться в игре на шаг впереди. Все-таки, однажды мой отец сказал мне, что мир был площадкой для охоты, и единственный способ определить хищника, это сбросить всю наживку в кучу.

Научившись делать это по желанию, я вызвала у себя слезы и села на край кровати.

— Пожалуйста. Я не… я не знаю, есть ли у тебя семья… или... заботишься ли ты о ком-то. Если да, значит… ты знаешь, насколько опустошительно потерять их.

Я посмотрела назад, ожидая увидеть бездеятельность от моего жалкого представления. Вместо этого, он выглядел разъяренным, будто вот-вот вырвет мне глотку и сожрет ее у меня на глазах.

Дрожь пробрала все мое тело, пока я медленно поднималась на ноги.

Готовься бежать.

Глава 12

Ник

Только кровать отделяла мои руки от глотки Обри Каллин, пока я смотрел на нее в изысканном дорогом платье и с трехкаратным бриллиантовым кольцом на пальце. Я попытался переварить выплюнутую ею херню о потере любимого, будто у нее было хоть какое-то понимание, как, бл*дь, заботиться о ком-то, кроме себя.

Рациональная сторона моего разума пыталась убедить меня, что она не знала ни черта о моем прошлом. Не знала, кем я был. Как она вообще могла насмехаться надо мной?

Нерациональная сторона моего разума подталкивала меня использовать этот комментарий, чтобы списать ее со счетов. Может, она все-таки знала. Может, она и ее муж сидели в горячей ванне, попивая шампанское, смакуя каждый момент жизни, которую они украли ради их собственной жадности. Может, эти двое трахались, чтобы сделать снимки, достойные сцены преступления, чтобы деньги постоянно капали в их кошельки — их личная порнография для богатых и беспощадных.

— На кровать. Живо. — Слова протолкнулись сквозь мои стиснутые зубы, пока поток пистолетных выстрелов поднимался из глубины моего горла. Стоит ей сказать одно гребаное слово.

Одно слово.

Шея Обри дернулась, когда она сглотнула и скользнула на кровать.

Да уж, я знал все о потере любимого. Я проживал это дерьмо изо дня в день на протяжении трех лет, но я не паду жертвой ее манипуляции. Даже если я мог увидеть, что она стала мастером двух обличий — яркой белоснежной улыбки на камеру, скрывающей раздвоенный язык пресмыкающегося.

Стоя возле кровати, я наклонился над ней, крепко удерживая ее руки по обе стороны от головы. Подо мной она, казалось, вжалась головой в матрас, словно пытаясь исчезнуть. Я бы рассмеялся, только ее коленка впечаталась мне в пах, а голова врезала по носу.

Удары электричества прокатились по моим яйцам, и я ухватился за нос одной рукой.

— Бл*дь!

Игнорируя боль, я отбил в сторону ее молотящие руки и удары ног, вразнобой сыпавшиеся по моему боку, и заломил оба ее запястья у нее над головой, с силой припечатывая их к кровати.

— Отпусти меня, бл*дь! — Женщина корчилась подо мной, врезав коленом мне по боку.

Удерживая оба ее запястья в плену правой рукой, я пригвоздил ее атакующую ногу бедром к кровати, залез на нее и оседлал ее тело, охваченный желанием вырубить. Подо мной она билась и выгибалась другой с большей силой, чем, я думал, у нее есть, пока я не вжался в нее, пришпиливая ее лоб своим, и она наконец-то не замерла.

С трудом дыша, я уставился в ее глаза и, стиснув зубы, слушал прерывистое дыхание. Именно в этот момент я понял, что ее грудь в ходе борьбы выскочила из-под платья и вжималась в мое тело. Соленый привкус крови обволакивал язык, пока она стекала мне в рот. Приподнимая голову над ней, я опустил взгляд на ее идеально круглую сферу, изящно торчащую из-за положения ее руки над головой. Я облизнул губы и с трудом сглотнул, пока ее голая кожа манила мой рот так близко.

Обри сделала жалкую попытку оттолкнуть меня.

— Даже, мать твою, не смей! — прорычала она, и я резко пришел в себя.

— Не переживай, солнышко. Ты меня не возбуждаешь, — я натянул ткань платья обратно на ее грудь, так и удерживая ее запястья, и оттолкнулся от нее. — Хочешь жить? Делай именно то, что я тебе говорю. Не выделывайся.

Широко раскрыв глаза, она задрожала, ноздри затрепетали от быстрых вдохов, будто она ожидала, что я причиню ей боль. Страх на ее лице пробудил волну адреналина в моем теле, которая согрела мышцы.

Я наклонил голову в сторону, склонился к ней, смеясь внутри себя при виде подергивания ее глаза.

— Ты боишься меня, Обри? — Ее ответный рык скривил губы в усмешку. Женщина хорошо держалась, нужно отдать ей должное. — А стоит, — вытягивая ее руку к изголовью кровати, я замер. Один длинный шрам тянулся вертикально по ее предплечью, края неровные, закрученные. Поперек запястья была татуировка. Я не заметил ее прежде, когда привязывал Обри первый раз. Не надо быть гением, чтобы узнать попытку суицида.

Мой взгляд метнулся к ее, и она сузила глаза, выпятив подбородок в защитной манере, будто не намеривалась объяснять.

Какая мне была разница до того, хотела ли она покончить с собой? Только чем дольше я пялился, тем больше она, казалось, чувствовала себя неудобно на обозрении, отвернувшись от меня.

— Что это?

Она дернула головой назад в мою сторону.

— Что? Уже не такая идеальная, когда начинаешь снимать слои?

Очевидно, было что-то глубже, но у меня не было ни желания, ни интереса узнать. Насрать. Обри служила мне лишь одной целью — отомстить. Ну, и что, что один фрагмент из ее прошлого не совпадал с идеальностью ее настоящей жизни?

— У всех есть шрамы. Что делает тебя особенной?

— Я никогда не говорила, что они особенные. По факту, они мое ежедневное напоминание о том, что я не являюсь ничем особенным в отличие от того, что привыкли думать люди.

Все тревожные кнопки в моей голове сработали одновременно — покинуть миссию к чертям собачьим. Мне не нужно было, чтобы Обри Каллин, подобно змее, забралась мне под кожу со своим вопросом о найме меня ее мужем с целью убить ее, а теперь и шрамом, но что-то темное, более глубокое нашептывало мне сквозь шум в моей голове.

Я быстро привязал ее руки к кровати, игнорируя грызущую мысль, но она все равно не исчезала. Скорее всего, я упустил что-то за все эти часы наблюдения за Каллинами, изучения их более года, изо дня в день.

Может быть, Обри Каллин не была тем, кем я ее считал.

Убирайся нахрен отсюда.

Я вытащил свой зад из той комнаты. Не позволю ее дерьму оказать на меня влияние. Она была улыбающейся мордашкой за пропагандой «Отбора».

Верная любящая Степфордская женушка, поддерживающая любую морально коррумпированную прихоть своего мужа. В шрамах или нет, она оставалась врагом, по той же причине, по которой каждый солдат под руководством Гитлера заслуживал отправиться вслед за диктаторским ублюдком — они верили в ложь.

Мы с Алеком готовили заговор слишком долго, чтобы позволить манипулирующей личности разрушить его фальшивыми слезами и мольбами о сочувствии. Я уже давно потерял способность сопереживать.

Все еще кипя, я ушел на кухню и ухватился руками за столешницу. Обуздай гнев. Часть меня хотела никогда не подписываться на ту часть плана, которая заключалась в ее похищении. У меня было чувство, что проводить много времени с Обри было плохой идеей. Не помогало и то, что она владела естественной красотой — длинными каштановыми волосами, кожей медового оттенка, золотыми глазами и теми ямочками на щеках, которые придавали ей своего рода игривость, молодость — чем-то, что камеры и репортажи не уловили в полной мере.

Рванув дверцу навесного шкафчика, я схватил бутылку текилы, открутил крышку и опрокинул жидкость себе в горло. Проглотив огромную порцию, я хлопнул бутылкой по столешнице и потряс головой, чтобы избавиться от жжения в горле. Из раковины рядом я выхватил тряпку, включил кран и смочил уголок, после чего поднес ее к своему носу, вытирая кровь там, где сучка меня ударила.

— Хорошо играешь в свою чертову игру, миссис Каллин, но я на твою херню не поведусь. — Прижимая тряпку к носу, вытер остатки крови и втянул воздух носом. Схватил бутылку со столешницы и сделал еще один глоток. Затем, поставив бутылку, оглянулся в направлении лестницы. Думаю, мне нужно чем-то ее покормить. Как бы сильно мне не хотелось заморить ее голодом, Алек, вероятно, чокнется.

Давно же я готовил для женщины, и понятия не имел, что они едят.

По цветовой гамме я разложил на тарелке порезанную клубнику, яйца, сальсу, авокадо, тост и колбаску. Все продукты, которые по утверждению Алека, он видел, что она ела. Вернувшись наверх, я вошел в комнату, схватив по пути стул у стены, и уселся рядом с Обри.

Я мог говорить только благодаря алкоголю. Наколов клубнику на вилку, поднес к ее губам.

Она отвернулась от меня.

— Я не голодна.

— Я не спрашивал, голодна ли ты. Ешь.

— Пошел нахер, — выплюнула она.

Я провел языком по зубам, когда от ее жалкого акта сопротивления на моих губах расплылась улыбка.

— Тебе это нравится, не так ли?

Женщина стрельнула в меня взглядом, снова выпятив подбородок, и я знал, что что-то дерзкое так и напрашивалось сорваться с ее губ.

— Я лучше пройду милю с огурцом в заднице, чем трахнусь с тобой.

— Это можно устроить. — Черт, я бы заплатил, чтобы увидеть это. — А ты нечто другое, револьверные губки.

У нее задергался глаз.

— Как ты меня назвал?

— Револьверные губки.

— Это еще что, бл*дь, значит?

— Стреляешь словами из своего рта. Кажется, это твоя отличительная черта. Нужно было прихватить намордник вместо цепей.

— Я…

Как только она открыла рот, я сунул в него клубнику.

Ее ноздри затрепетали, она прожевала и проглотила.

— Ты…

Еще одно слово и следующая клубника проскользнула между ее губ, и она зарычала, поднимая голову с подушки, жуя со злостью и скрежеща зубами.

Клубничный сок, вытекший из уголка ее рта, заставил сдержать смешок, словно я увидел какое-то бешеное животное внутри ее, готовое разодрать меня в клочья.

— Есть еще что сказать? — Я наколол целую вилку яичницы.

Уголок ее губ приподнялся, глаза метали кинжалы, и она кивнула:

— Ты сраный чл…

И яйца отправились вслед за клубникой.

Женщина молчала, пока я скормил ей остаток еды с тарелки, и после последнего кусочка подняла глаза:

— Почему я? Почему я здесь?

Я ожидал этого вопроса — удивляюсь, почему она не задала его раньше. Это не означало, что я планировал отвечать ей.

— Открой рот.

Ямочка между ее бровей стала более заметной всего лишь на мгновение прежде, чем ее глаза смягчились от грусти, и она широко открыла рот, закрыв глаза. Вид был невероятно эротичный, когда кончик ее языка подался навстречу последней клубнике.

Завороженный, я положил ее ей на язык, молча коря себя за стояк, прижимающийся ко шву на моих джинсах. Какой же садистский ублюдок… Тот тип эрекции, которую я чувствовал к ней, не имел ничего общего с эмоциями или любым уровнем влечения к женщине. Я хотел получить возможность отнять что-то у Обри Каллин — что-то, что порежет ее так же глубоко, как был порезан я.

Трахнуть бы ее из ненависти, после чего оставить в боли и рыданиях утопать в презрении к самой себе, как я и провел первый год до того, как Алек пришел ко мне с идеей о мести.

Я хотел, чтобы она почувствовала себя маленькой, ранимой, слабой.