Когда язык мужчины скользит по моей щели, вторгаясь в меня без моего согласия, я выкрикиваю:

— Нет! Прекрати!

— Вот так, — воркует Майкл рядом.

Патрик продолжает свое нападение, массируя напряженные мышцы моих бедер, пока каждый уголок моей души визжит в протесте. Внутри я цепенею, настолько потеряна в ужасе от того, что его язык чувствуется не как удовольствие, а как влажное раздражение, заставляющее меня скручиваться в клубок и отталкивать его.

Движения мужчины становятся неистовыми, и он усиливает хватку на бедрах, посасывая меня, скорее всего, потерявшись в процессе, принимая мои болезненные хныканья за стоны.

Прекрати это! Хватит!

— Что я говорил, друг?

Краем глаза ловлю серебристый отблеск, и больше не чувствую его языка. Патрик отрывается от моего лона, падая назад на пятки. Кровь хлыщет из его горла, словно пульсирующие волны шока последних секунд его жизни. Глаза широко распахнуты, рот открыт, пока он хватает им воздух.

Майкл наклоняется вперед, приближаясь ртом к уху Патрика.

— Ради ее киски можно умереть.

Я поморщилась от воспоминания. После того, как Майкл смотрел, пока кровь вытечет из горла Патрика, он просто завернул его в ковер и сжег тело. Пуф! Оно просто исчезло. Это было впервые, когда я увидела, с какой легкостью мой муж может лишить жизни и расправиться с последствием. Никто не спрашивал про Патрика. Всем было плевать.

В итоге я научилась притворяться милой перед лицом ужаса. Надевать маску безразличия и скрывать то же самое порочное мнение под своей улыбкой. Я поняла один очень важный механизм выживания: не моргай, когда смотришь в глаза дьяволу. Так что я научилась заставлять себя верить в то, что он смотрел на свое собственное отражение.

В итоге я бы стала протеже Майкла в попытке пережить его. Прогибаться настолько, чтобы удовлетворить его, но держать спину достаточно ровно, чтобы бросить ему вызов. Строить стены на стенах, чтобы защитить мягкие части внутри, к которым ему никогда не будет дозволено прикоснуться.

Запри их. Не здесь. Не сейчас. Откажись от них.

Я выросла, привыкнув сглаживать образы того, что видела, привыкнув запирать их во мраке, хоронить в месте внутри себя, которое я пыталась не посещать. И все равно они преследовали меня иногда. Вылезали из черного болота моей души и оставляли меня с чувством испорченности и слабости.

Я выжала трусики и повесила их на вешалку над туалетом.

Прошло два дня в моей новой тюрьме, и помимо того, что мой похититель отвязал меня от кроватного столбика, больше он ко мне не прикасался. Не похититель… Ник. Ник ко мне не прикасался. Не ударил в ответ, даже когда я подумала, что сломала ему нос, и двинула по яйцам.

Конечно, его глаза превратились в дикие сферы, и, возможно, он хотел удушить меня и лишить чувств. Хотя и не сделал этого. Будь на его месте Майкл, я бы уже была наказана за то, что подпортила его красивое лицо.

Я потерла затылок, когда вышла из ванной, замечая — впервые — что нить постоянного напряжения, к которому я привыкла, и которая постоянно держала меня начеку, помогая не терять бдительности, растворилась. Узлы, которые я вязала ночь за ночью, исчезли, расслабившись в мягких мышцах.

Да, незнание того, что меня ждет, до сих пор обременяло меня, но я годами чувствовала то же самое с Майклом, пока терпела его жестокость.

Я опустилась на кровать лицом к окну моей тюрьмы и провела по шраму на внутренней стороне бедра. Он стал моим наказанием за взгляд Патрика на меня. За то, что позволила ему коснуться себя языком, как обвинил меня Майкл. Я откинула голову назад, когда лучики солнца упали на мое лицо. Такие теплые. Открыв глаза, я обратила свое внимание на зеленое пятно в углу окна и встала проверить.

Из наружной гнилой древесины маленький росток папоротника проделал себе путь через небольшую прореху в раме. Будто подглядывал здесь за мной. Я улыбнулась, потирая пальцем маленькие листочки. Несмотря на разруху, жизнь могла продолжаться в самых странных местах.

Идеальная метафора для моей жизни.

Раздался щелчок со стороны двери, и я развернулась, находя Ника, стоящего в дверном проеме в белой майке и джинсах, в руках у него была тарелка с фруктами и что-то похожее на апельсиновый сок. Широкие плечи в паре с узкой талией указывали на то, что под собой одежда скрывала прекрасную комплекцию.

— Голодна?

Хоть мазохистской меня назовите, но от его вопроса мне захотелось сжать бедра. Кивнув, я обошла кровать и уселась на краю.

Мышцы обволакивали его руки, а чернила татуировок покрывали их черепами и словами, написанными рукописным шрифтом. В них не было преувеличений и низкопробности, они были мастерски нарисованы таким образом, что придавали его внешности образ плохого парня. Черный, разозленный скорпион с красными глазами, выполненный трайблом, покрывал плечо на бугре мышцы, а его жало поднималось по правой стороне шеи парня. Я не могла прекратить думать о том, как скорпион поражал свою жертву прежде, чем поглотить ее, что напомнило мне о поразительных глазах Ника. Опасный яд в одном взгляде. По мере его приближения маленькие белые шрамы открывались взору под чернилами, словно он пытался скрыть их.

Черт возьми, он выглядел хорошо. Действительно хорошо.

Что со мной было не так? Этот парень похитил меня, привязал к кровати и направил на меня своего бешеного громадного пса.

И в то же время, в параллельной Вселенной, кто-то мог бы сказать, что он спас меня от моего психопата мужа, кормил меня из своих рук и назвал мне свое имя. Принадлежало оно ему или нет, на самом деле не имело для меня значения. Он также не привязывал меня к кровати в течение двух дней, не то чтобы я подсчитывала плюсы и минусы.

Позади него Блу лежал снаружи двери моей комнаты, словно между нами существовал воображаемый порог. Хорошо. Я наделась, что у него случится припадок, если он пересечет его.

Ник передал мне тарелку, скрылся в ванной и включил там кран. Выключив его, он появился через несколько мгновений, вытирая руки, и забросил полотенце на плечо. Боже правый. Он оперся на дверную раму, а я закинула ногу на ногу от страха перед тем, что если встану, то подо мной останется мокрое пятно на кровати. Мужчина бил любые былые стандарты, когда-либо созданные в моей голове, о том, как должен выглядеть представитель мужского пола.

Скрестив руки, он посмотрел через плечо и обратно на меня.

— Мне стоит предположить, что под этим платьем на тебе ничего нет?

Серьезно, какого черта со мной не так, если мои соски затвердели, словно по щелчку пальцев от его вопроса?

— Я отказываюсь носить грязное белье. Пленница я или нет, у меня есть стандарты. — Бум. Поспорь с этим, мистер. Новая я отказывалась принимать чье-либо мнение.

Он дернул головой в мою сторону.

— Ты оторвала кусок платья?

— Оно запутывалось в ногах.

Он сдернул полотенце с плеча и бросил его куда-то в ванную.

— Тебе не нужно расхаживать здесь без белья.

— Это заставляет тебя нервничать? — Смело, Обри. Очень смело.

В ответ ледяные голубые глаза уставились на меня.

— Если ты думаешь, что, соблазнив меня, получишь свой билет на свободу, леди, ты ошибаешься.

— Обри. Меня зовут Обри. Свое «леди» оставь для барышень за шестьдесят. Ник, — я дернула головой. — Это твое настоящее имя, или то, которое ты предлагаешь всем своим жертвам, чтобы они почувствовали себя особенными на минуту, прежде чем ты перерезаешь им глотки?

Слегка дернув подбородком, но достаточно, чтобы утвердить свое доминирование, он уставился на меня, медленно проводя языком по зубам, и, боже милостивый, от этого мужчины мои женские части пришли в восторг.

— Думаешь, я хочу перерезать тебе глотку?

Я пожала плечами на это.

— Просто предположение, разве что ты не чувствительный тип под всеми этими татуировками и мышцами. — В мгновение, когда его глаза сузились при взгляде на меня и он, казалось, изучал мое лицо, я украла возможность пресечь его потенциально резкий уход и прочистила горло. — Я могла бы воспользоваться душем? Я пыталась помыться в раковине, но она немного покосилась.

Подергивание на его щеке показалось мне его попытку улыбнуться.

— Душ, значит.

— Да. Даже не предполагаю, что у тебя есть запасная бритва. — У меня сложилось ощущение, что ее у него нет, но этот мой комментарий позволил мне сосредоточиться на щетине на его щеках. Некоторые парни просто не могли достичь такого вида. Либо слишком много волос, либо неровные линии, что только делало их похожими на бомжей. Каждую минуту Ник предлагал мне черты, достойные каталога.

Перестань. Он — похититель. Ради всего святого, прекрати.

Он вскинул бровь, а его взгляд опустился на мое запястье, откуда шрам просто взывал, чтобы на него посмотрели.

— Н… не для этого. Обычно я использую воск, но через несколько дней я буду выглядеть, как Йети. Если ты все-таки решишь убить меня, я хотя бы сохраню свое достоинство.

Он подвигал челюстями из стороны в сторону.

Рехнуться можно, чувак. Да смейся же!

— Что-то еще? — он спросил так, словно его раздражало то, что ему внезапно придется организовать душ и бритву.

Ага, и новое белье, подушку помягче, какие-нибудь носки, чтобы разгуливать здесь, бутылку вина, какого черта хочется попросить так много?

— Бумагу и карандаш для рисования. И, может быть, книгу?

— Книгу? — эхом отозвался он.

Я подняла обе ладони вверх, изображая взмах крыльев бабочки, высмеивая таким образом процесс открывания и закрывания книги.

— Ну, знаешь, ту, которую читают. Слова на страницах. Какой-нибудь сюжет. Книга.

— Какая книга? Один из тех романов про вампиров и оборотней?

Его смех — неважно притворный или нет — застал меня врасплох, и впервые я заметила, что за его идеальными, постоянно находящимися в ухмылке губами, у него были прекрасные белые зубы, которые делали его улыбку достойной восхищения в сочетании с ямочками на щеках.

Ямочки. Едва ли они вписываются в портрет темного и отвратительного похитителя.

— Я не привередливая. Меня даже можно назвать весьма ненасытным читателем. До тех пор, пока книга занимает мое внимание. Классика тоже подойдет.

Ник замер, отвел глаза в сторону, и не сказав ни слова, покинул комнату.

Блу поднял голову, когда тот прошел мимо, словно собака не поняла такого резкого ухода.

Нахмурив брови, я уставилась ему вслед, прокручивая последние несколько секунд нашего разговора в голове, и задаваясь вопросом, что я сказала не так.

Спустя несколько минут парень вернулся, неся в руках книгу, чья обложка выглядела пыльной и потертой. Он передал ее мне и сделал шаг назад, снова скрестив руки.

«Гроздья гнева».

— О, боже мой, это же первое издание! — Я перевернула книгу в руках, восхищаясь реликвией. — Она была одной из моих любимых в школе.

— Тебе нравятся старинные книги?

— Да, — ответила я, открывая книгу и вдыхая запах старых страниц.

— Ты всегда их нюхаешь? — После моего кивка, он кивнул в моем направлении. — О чем она?

— Ты никогда не читал «Гроздья гнева» в школе?

Так и оставшись со скрещенными руками, он прислонился к дверной раме.

— Я недолго ходил в школу. Бросил, когда мне исполнилось шестнадцать.

— Бросил школу? Почему?

Он пожал плечами.

— Не мое.

— Похищение несет больше надежд на будущее, да? — Я прижала книгу к груди, ожидая ответа.

— Мне нравились компьютеры. Игры. Я любил складывать пазлы. Занимался графикой и сюжетами для игр.

— Это звучит… — Странно. — …невероятно. — Он не производил впечатления компьютерного гения, постоянно носившего черную водолазку. — Что случилось? Почему не последовал по назначенному пути?

— Дерьмо случилось. — Ник выпрямил спину, словно я вновь ступила за запрещенную территорию.

Чтобы не рисковать вызвать его молчание, я опустила взгляд на книгу.

— Она о семье Джоуд, которая теряет все и путешествует от Оклахомы до Калифорнии в поисках лучшей жизни. По дороге они встречаются с вызовами, потерей, страданиями, болью. Они понимают, что того, что они считали лучшей жизнью, не существует. Том Джоуд заканчивает тем, что убивает двоих полицейских, которые убили его друга, и скрывается. Плохие события продолжают приключаться с его семьей, и среди всего этого они борются за свое выживание.

Звук, когда Ник принялся почесывать щетину на подбородке, привлек мое внимание к линии его нижней челюсти. Он снова скрестил руки, вырывая меня из моих размышлений.

— Звучит депрессивно.

— Книга о том, как сохранить достоинство перед лицом трагедии или предубеждений.