Я ухватилась за его куртку.

— Нет! — Я похоронила лицо у него на шее, мое тело напряглось, челюсти так сильно сжались и болели от ударов, что я едва ли могла сформировать слова. — Н-не глубокая в-вода.

Не споря, он провел меня к душевой, и вместо ванны, включил кран там.

— Давай смоем с тебя эту гребаную кровь.

Я кивнула, слезы стекали вниз по щекам. Его острый аромат проник в мои легкие, успокаивая зияющую рану внутри меня, настолько тяжелую, что я думала, сломаюсь. Подняв мои руки, Ник стянул с меня футболку и лифчик, бросив их на пол и ни разу не уставившись на мое покрытое рубцами тело. Когда он дернул мои штаны вниз, я ухватилась за его плечи для поддержки. Он помог мне зайти в кабинку, и пока я стояла, содрогаясь под струями, он оставался снаружи и помогал мне отмыться с помощью мочалки и мыла, создавая бассейн красной воды у моих ног.

Я уставилась на парня передо мной. Кровью была забрызгана вся его белая футболка и руки, пока он продолжал. Убийца, пристреливший троих мужчины без колебаний, убивший их без капли сожаления, переживал о крови на мне.

Движения Ника были нежными, заботливыми, когда он тщательно смывал каждый след, оставленный теми ублюдками на моих ногах, и обмывал каждый порез на моей спине. Я должна была бояться его, учитывая то, как искусно он обращался с пистолетом, учитывая то, как он доказал, что опасен, скорее всего, больше, чем Майкл — потому что Майкл сначала взвесил бы риск для себя самого.

Ник был импульсивным, непредсказуемым, бесстрашным и пугающим одновременно. Стоя в душу, ошарашенная его добротой, нежностью его рук, ласкающих мое тело, впервые в жизни я почувствовала себя в безопасности.

Как только он смыл с меня кровь, то выключил душ и насухо вытер меня, прежде чем отнести в свою кровать и укутать теплыми одеялами. Позор разрывал мне сердце, и я прокляла себя за то, что сделала, за то, что попыталась удрать. Я поморщилась от мысли о том, что предала его. Он предоставил мне свободу, доверился мне, а я все испортила.

— Побудь здесь минуту, хорошо? — Он повернулся, собираясь удалиться, но я ухватилась за его руку, не желая признавать, что дрожала до мозга костей.

— Кто… они были?

— Искатели поживы, полагаю. Видел их грузовик полный стали и меди, — он наклонился вперед и погладил мои волосы, открывая мне прекрасный вид на то, как его сильно расширенные зрачки смягчались, оставляя свою одичалую ярость и обретая спокойные голубые каемки.

— Они не навредят тебе, хорошо? Просто оставайся здесь. — Его лицо омрачил хмурый взгляд. — Мне нужно найти Блу.

Глава 30

Ник

Я обыскал периметр особняка до самого края, где я наконец нашел Блу, лежащего в луже крови. Он не дышал. Не двигался. Из ран на его черепе сочилась кровь, растекаясь вокруг головы.

Так много ран от пуль. Словно он отказывался падать.

Мои колени подогнулись, и я упал рядом с ним, подняв его голову к себе на колени.

— Нет, нет, нет. Блу, давай. Нет, дружище. Вставай.

Закрытые веки не дрогнули. Голова скатывалась с каждым моим движением, каждой попыткой разбудить его. Ничего.

Я наклонился над ним, вслушался в сердцебиение, подтвердив для себя то, что и так подозревал.

Тишина.

Подняв собаку выше по своим коленям, я погладил его морду, выражение на которой было спокойным, словно он спал на моих руках, и по мне ударило старое воспоминание.

Джей сидит в луче солнечного света, который падает на пол через окно. Маленький щенок растягивается на его ножках.

— Папа, можно я его назову?

Я протягиваю руку, чтобы погладить ухо щенка.

— И что ты придумал, малыш?

— Блу.

— Блу, да? Как ты додумался до этого?

Склоняя голову набок, Джей играет с хвостом щенка, но спящая собака даже не шелохнется.

— Из-за его голубых глаз.

Я улыбаюсь.

— У всех щенков голубые глаза, когда они рождаются.

Он выглядит задумчивым, но пожимает плечами.

— Мне просто нравится Блу.

— Значит, будет Блу.

— Он мой лучший друг во всем мире. — Джей оставляется поцелуй на голове щенка. — Я люблю его.

Я поглаживаю голову сына, моя улыбка превращается в нечто более серьезное.

— Он защитит тебя от плохих парней, пока я на работе.

— Но он всего лишь щеночек, — Джей хмурится. — Как он может защитить меня?

— Ну, сейчас не сможет. Но однажды он станет лучшим телохранителем в квартале.

Джей кивает, прижимая к себе крошечные лапки.

— Потому что он тоже нас любит.

— Это точно.

Пока воспоминание опустошало мой мозг, я шагал взад-вперед.

— Черт! — В глазах собрались слезы, и я перестал двигаться, ущипнув переносицу, чтобы не дать им стечь по щекам. — Бл*дь!

Я пнул пустой цветочный горшок, посылая его в кирпичную стену дома.

Снова упав на колени рядом с псом и подняв голову, я раскачивал его и гладил ухо.

— Ты верно послужил, Блу. Ты отличная собака. — Я выпустил воздух и прочистил горло, отчаянно пытаясь сдержать агонию, порывавшуюся сокрушить меня, и уткнулся лицом в его ухо. — Сделай мне одолжение, а? — Крепко держа Блу за шею, я закрыл глаза, и мой голос дрогнул. — Присмотри там за ними для меня.

И вот так просто последняя ниточка ускользнула из моих рук. Если бы не Блу, я мог бы с легкостью поймать пулю тогда. Я обязан ему жизнью. Он последовал за мной из горящего дома в ночь нападения, пока я, шатаясь, шел по дороге. Именно его лай привлек внимание Лорен.

Проскальзывая руками под тело, я поднял его на руки, понес в дом и положил пса на его лежанку. Я похороню его завтра.

А пока придется избавиться от тел.

***

Была почти полночь, когда я вернулся в особняк. Отогнал их грузовик всего на несколько кварталов и поджег его со всеми мужчинами внутри. Их никто не найдет. Никто даже не пожалеет.

Я вошел в свою спальню и нашел Обри, спящую, свернувшуюся среди моих одеял, пока ее тело тряслось. Взглянув на ее поврежденное лицо, я погладил ее пальцем по щеке, от чего она проснулась, испугавшись и прислонившись к изголовью кровати.

Я повернулся, чтобы уйти, но она рванула вперед, схватив меня за запястье.

— Подожди! Пожалуйста, останься. Пожалуйста.

Я не хотел ее будить, но сделал, как она просила, усевшись рядом с ней на кровати.

Ее брови выгнулись в замешательстве.

— Блу... он?..

Я покачал головой, и Обри провела рукой по волосам, слезы заблестели в ее глазах.

Она спрятала лицо в руках, сжав пальцы в кулаки, когда выдула воздух.

— Это моя вина. Он просто пытался защитить меня.

— Он выполнял свою работу. Твоей вины здесь нет.

— Что я наделала? — Подтянув ноги к груди, она обняла их руками и уткнулась лицом в колени. — Прости, Ник. Мне очень жаль.

— Нет причин сожалеть. — Я заметил синяки на ее лице и мысленно снова сосредоточился на ней. Блу был мертв. Извинения не изменили бы этого факта, и ей не нужно было истязать себя этим. — Ты в порядке? Синяк выглядит довольно плохо.

Она проигнорировала мой вопрос.

— Мне не следовало... Мне очень жаль. — Ее глаза бегали из стороны в сторону, губы дрожали, и я почувствовал, что последует очередное всхлипывание.

Протянув руку, я немного помедлил, прежде чем положить ладонь на ее кисть.

— Эй, все в порядке. Теперь ты в безопасности.

— Ничего не в порядке. Это было эгоистично. Я была эгоисткой, чтобы убежать от тебя. А теперь Блу... из-за меня...

— Прекрати истязать себя. Блу не сделал этого ради тебя, понятно? Он сделал это, потому его этому обучали. Я обучил его охранять тебя. Это моя вина.

Золото в ее глазах потускнело, и ее нежелание смотреть на меня сказало мне, что стыд мучает ее разум.

— Я просто... не могу перестать видеть их лица. — Она покачала головой c мокрыми от слез глазами. — И... я пыталась отбиться от них, но...

— Там было трое мужчин с оружием, Обри. Любой испугался бы.

— Но не ты. — Она стрельнула глазами в мою сторону, всматриваясь в меня так пристально, что мне пришлось отвести взгляд. — Ты казался... другим сегодня. Словно щелкнули переключателем. Сначала я испугалась... — Ее взгляд опустился на грудь, заставив меня сдвинуться на кровати. Пробежав руками по волосам, со все еще прижатыми к груди коленями, она закрыла глаза и сделала два длинных вдоха. Сила, с которой она сжимала челюсти и напряженность между бровями смягчились. Когда Обри снова открыла глаза, они так и смотрели на мою грудь.

— Дилан Томас.

Имя, прозвучавшее абсолютно без контекста, застало меня врасплох.

— Что?

— Цитата на твоей груди. Стихотворение Дилана Томаса. У моей матери была большая книга стихов, которую я читала, должно быть, тысячу раз в детстве. Я помню это. — Ее глаза проследили слева направо по моей груди. — Татуировки... что они означают?

Два набора звуковых волн, вытатуированных на каждой грудной мышце, были началом и концом первого крика моего новорожденного сына. Я загрузил запись в генератор звуковых волн компьютера и преобразовал его в татуировку. Над моим сердцем нарисовано две звезды, по контуру одной написаны инициалы моей жены, а по контуру второй — инициалы сына. Под каждой из них обозначена дата — 30 октября 2012: дата их смерти. Под звездами вытатуирована цитата Томаса:

Не следуй мирно в даль, где света нет.

Бунтуй, бунтуй, когда слабеет свет.

Я вытатуировал ее, когда родился Джей. Родившись на три месяца раньше, он провел первые шестьдесят два дня в отделении реанимации новорожденных, сражаясь за свою жизнь. В результате я назвал его Джей Луис в честь знаменитого боксера Джо Луиса. Мой маленький чемпион.

Сама мысль резко ужалила в глаза и нос угрозой слез. Как ребенка, который так долго боролся за жизнь в таком раннем возрасте, отняли так зверски?

— Звезды... они были... тем, о чем я рассказывал своему сыну. Когда он был маленьким, он спросил меня, что случилось с отцом моей жены, который скончался, когда Джею было три. — Воспоминание наполнило мысли, будучи не менее ярким, чем если бы я все еще сидел на краю кровати моего сына, разговаривая с ним перед сном.

 — Где дедушка?

 — Ну, он больше не здесь. Он отправился на небо, присматривать за нами. — Маленькие щечки Джея выглядывают из-под одеяла с рисунком космического корабля, пока я хорошенько заправляю его.

— Как? Он живет в космосе?

Вопрос заставляет меня улыбнуться, и я пробегаю пальцами по его мягким как пушок волосам.

— Звезды на небе — это души людей, которых мы любим. Они сияют так ярко, что даже ночь не может скрыть их. И когда мы потеряемся, они укажут нам путь.

— Ты когда-нибудь станешь звездой, папочка?

— Когда-нибудь. Когда увидишь, как одна звезда падает через все небо, — я машу рукой, имитируя падение звезды, — это я скажу тебе «привет». Я буду наблюдать за тобой в самые темные ночи. И как раз перед тем, как встанет солнце, когда настанет для меня время отправляться спать, я прошепчу тебе на ушко — «увидимся ночью».

Слеза скользит по его щеке, и он прячет лицо в подушке, словно скрываясь.

— Эй, откуда слезы, дружочек?

— Я не хочу, чтобы ты умирал. Не хочу, чтобы ты или мама когда-нибудь умерли. — Он всхлипывает. — Я буду молиться каждую ночь, чтобы ты никогда не стал звездой.

Его комментарий вызывает противоречивое желание засмеяться и расплакаться при мысли о том, что когда-нибудь мне придется оставить его одного. Я вытираю его щечку и целую головку, позволяя сыну притянуть меня в крепкое объятие, когда он прижимает меня за шею.

— В конце концов, все становятся звездами, Джей. Но что бы ни случилось, и где бы я ни был, часть меня всегда будет здесь, — я кладу руку на его сердце, — с тобой.

— Как?

— Твое сердце сделано из моего.

Он смотрит на свою грудь, а затем на мою.

— Я тоже в твоем сердце, папа?

— Навсегда.

— Ник... что случилось с твоей женой?

Вопрос Обри вырвал меня из воспоминаний, и я почувствовал удары сердца в груди, — словно кто-то долбил снаружи, пытаясь обойти мою стальную броню, которая заключила меня в клетку.

Мне только единожды задавали этот вопрос — психотерапевт — и больше к нему никогда не возвращались. Алек никогда не спрашивал. Лорен никогда не спрашивала. Я никогда никому не говорил об убийстве. Не мог. Это была коробка, которую лучше всего закрыть и спрятать подальше. Я понятия не имел, что может случиться, если открыть эти воспоминания. Словно ящик Пандоры, она содержала мою самую большую в мире боль и мою самую глубокую, самую сильную любовь. Мой сын всегда занимал важное место в моем сердце, а его мать — моя первая любовь — была единственной женщиной в моей жизни, которая обладала способностью уничтожить меня. Потеря их обоих утянула меня в глубины боли, которой я даже не мог вспомнить, в места настолько темные, что я боялся их. Я топил себя в воспоминаниях об их голосах, их прикосновениях, ощущении их в моих объятиях. И когда эти ощущения начали блекнуть, я заменил эту душераздирающую печаль и отчаяние на гнев. Гнев столь ядовитый и смертельный, что я стал больше походить на зверя, нежели на человека. Я мечтал о крови на руках и мучительных криках, но не моих жены и сына, а моих жертв — людей, которые причинили вред моей семье. За каждый пропущенный год, когда я мог бы наблюдать, как растет мой сын, я хотел возмездия в виде моих жертв.