Виктория Холт - Римский карнавал

« Ругать таких красавиц! — думал Александр. — Никогда! Их маленькие шалости только развлекают великодушного папу и любящего отца «.

В тот вечер Санчия танцевала с Чезаре. Их глаза встретились, и она видела в нем то неистребимое презрение ко всему миру, которое было свойственно ей самой. У нее был другой темперамент, поэтому она сумела отбросить мысли о былых унижениях и наслаждаться жизнью. Но между ними прослеживалось сходство.

Несмотря на проявления своей привязанности, папа не отвел ей при дворе ту роль, о которой она мечтала. Она оставалась всего-навсего женой Гоффредо, в происхождении которого сомневалась. Совсем другое дело, если бы она была женой Чезаре.

Но ее чувственная натура позволила ей забыть обо всем в погоне за плотскими радостями. Секс был в ее жизни самым главным. У Чезаре все оказалось иначе. Он стремился к земным удовольствиям, но постоянно испытывал другие желания — его жажда власти была сильнее, чем желание обладать женщиной.

Она, покорившая столько мужчин, легко читала мысли и сразу поняла его. Теперь она решила заставить Чезаре позабыть о своих амбициях. Оба они отличались опытностью, каждому будет приятно удивить другого своими достижениями в искусстве любви. Оба понимали это, танцуя вместе, оба задавали себе вопрос: к чему откладывать то, чего страстно желаешь? Ни один не смирится с отсрочкой.

— Вы точно такой, как о вас говорят, — сказала ему Санчия.

— Вы точно такая, какой я вас представлял, — ответил он.

— Я давно хотела поговорить с вами. Сегодня мы впервые можем сделать это, но за нами следят десятки пар глаз.

— Молва не лгала, — заметил Чезаре, — что вы самая красивая женщина на свете.

— Молва не лгала, утверждая, что в вас есть что-то внушающее страх.

— Я вам внушаю страх? Она рассмеялась:

— Ни один мужчина не может внушить мне страх.

— Они все были так добры к вам?

— Все, — ответила она. — С той поры, как я научилась говорить, мужчины неизменно добры ко мне.

— Я не наскучил вам; раз вы знаете мужчин так хорошо? Я ведь тоже мужчина.

— Но каждый отличается от остальных. Вот это я поняла. Может, именно поэтому мне они кажутся такими привлекательными. Но ни один из тех, кого я знала, даже отдаленно не был похож на вас, Чезаре Борджиа, вы совершенно особенный.

— И вам нравится это?

— Настолько нравится, что постараюсь узнать вас как можно лучше.

— Какие же сказки вам обо мне рассказывали?

— Что вы тот, кто никогда не согласен услышать в ответ» нет «, что люди боятся вашего гнева и что, коль скоро вы остановили выбор на женщине, то она должна повиноваться, если не испытывая желания, то из страха. Я слышала, что стоит кому-то не угодить вам, как он сразу расплачивается за это, что некоторых находят задушенными на улице, других с ножом в теле. Я слышала, что кое-кто из тех, кто пил у вас в гостях вино, только и успевает почувствовать, что отравлен, как тут же умирает. Вот такие вещи я о вас слышала, Чезаре Борджиа. А что вы слышали обо мне?

— Будто вы занимаетесь колдовством, чтобы любой понравившийся вам мужчина оказался бессилен против ваших чар, и что если кто станет вашим возлюбленным, то уже никогда не сумеет забыть вас.

— И вы верите этим россказням?

— А вы верите этим сказкам обо мне? Она посмотрела ему в глаза и увидела в них то же самое желание, которое владело ею.

— Не знаю, но обязательно постараюсь узнать правду, — сказала она.

— Так же и я, — ответил он. — Думаю, что я тоже хочу узнать о вас как можно больше. Он сжал ее руку.

— Санчия, — прошептал он, — сегодня ночью? Она закрыла глаза и кивнула.

На них смотрели. Папа нежно улыбался. Невероятно! Но как же могло быть иначе? Чезаре и Санчия! Они очень подходили друг другу, и с самого первого раза, как Чезаре услышал о ней, он решил, что так и должно быть.

Теперь будет пища для разговоров сплетникам, думал Александр, теперь возмущенные кардиналы поднимут головы и голоса; Савонарола станет метать молнии со своей кафедры, обвиняя папский двор во всех грехах.

Папа вздохнул, немного завидуя собственному сыну, и хитро сам себе улыбнулся; он уговорил Чезаре все ему рассказать об их отношениях.

Гоффредо с восторгом наблюдал за танцующими. Какой красивой парой они были! Моя жена и мой брат. Это самые известные люди среди присутствующих на балу. Все на них обращают внимание. И сами они с восхищением смотрят друг на друга.

Чезаре, великий Чезаре будет благодарен мне, потому что я привез ему Санчию. А Санчия, она явно в восторге от Чезаре. Все ее любовники покажутся ей ничтожествами, когда она сравнит его с ними!

Лукреция смотрела на них.

« Итак, — думала она, — Санчия уже решила взять Чезаре в любовники. Она знает, как соблазнить, как ублажить его «.

Лукреции хотелось спрятать лицо и заплакать, а больше всего ей хотелось, чтобы Санчия никогда не приезжала бы в Рим.

Они лежали в постели Санчии.

Санчия улыбалась, глядя сбоку на своего любовника. И вправду, думала она восторженно, он не такой, как все остальные мужчины. Он страстный и в то же время сдержанный, увлекающийся и холодный; он опытен и одновременно жаждет открытий; он обладает двойной силой. При всех своих многочисленных любовных похождениях она не знала любовника, равного Чезаре.

Она повернулась и медленно проговорила:

— Меня надо было выдать замуж за тебя, а не за Гоффредо.

И сразу увидела, как изменилось его лицо — выражение чувственности исчезло, сменившись внезапным гневом, настолько сильным, что девушка поразилась, хотя и была в расслабленном состоянии.

Он сжал кулаки, и она поняла, что он борется с собой, стараясь сдержать свою ярость.

— Мой отец, — проговорил он, — счел целесообразным отправить меня в церковь.

— Просто в голове не укладывается, — спокойно сказала она, кладя ему на спину ладонь и привлекая его к себе, стараясь вызвать в нем желание.

Но не так-то просто было его успокоить.

— У меня два брата, — сказал он, — но отец выбрал меня.

— Ты станешь папой, — ответила Санчия, — но это вовсе не значит, что ты должен лишать себя подобных удовольствий, Чезаре.

— Я хочу командовать армиями. Я хочу иметь сыновей… Законных сыновей. Я чувствую отвращение к церкви и ко всему, что с ней связано. И избавлюсь от своего кардинальского облачения.

Санчия села на постели. Ее длинные волосы скрывали ее наготу. Ее голубые глаза сияли. Она хотела, чтобы он забыл о своих обидах и снова любил ее. Это походило на вызов. Его гнев важнее, чем я? Что же он за мужчина, если лежит со мной в постели и говорит о своих честолюбивых устремлениях?

Она взяла его за руки и улыбнулась ему.

— Не сомневаюсь, что то, о чем ты мечтаешь, непременно сбудется, Чезаре Борджиа.

— Ты колдунья? — спросил он.

— Да, колдунья, Чезаре Борджиа, и я обещаю тебе это… я обещаю тебе солдатскую форму, жену и законных отпрысков.

Он пристально смотрел на нее; по крайней мере ей удалось сосредоточить его внимание на себе, хотя, возможно, ее дар пророчества привлек его сильнее, чем ее тело.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Один из детей должен посвятить себя службе церкви, — продолжала она. — Это должен был быть Гоффредо. Почему не он?

Он встал на колени на постели рядом с ней, обхватив за плечи и заглянул в голубые глаза Санчии.

— Да, сказала она. — Вот выход. Нам с Гоффредо нужно развестись. Маленький Гоффредо пусть наденет на себя кардинальские одежды, а Санчия и Чезаре станут мужем и женой.

— Клянусь всеми святыми, — воскликнул Чезаре, — это неплохой план.

Он обнял ее и стал неистово целовать. Она засмеялась.

— Полагаю, мой господин не станет меньше любить меня из-за того, что вскоре я должна буду стать его невестой, а потом и женой. Говорят, что знатные юноши в Риме любят женщин, которых находят себе сами, больше, чем тех, кого им навязывают в жены.

— Договорились, — горячо сказал Чезаре.

— Сначала ты должен заявить, что хочешь стать моим мужем…

Она, смеясь, откинулась на подушки, и некоторое время они боролись.

— Чезаре, — едва сумела выговорить она, — твоей силы хватит на десятерых. ***

Лукреция просила отца принять ее. Александр с тревогой всматривался в лицо дочери. Она выглядела бледной и несчастной.

— Что случилось, моя ненаглядная? — спросил он.

Она опустила глаза. Она ненавидела ложь, но тем не менее не могла решиться сказать ему правду.

— Я неважно чувствую себя, отец, — ответила она. — Чума в самом воздухе Рима, мне кажется, я заразилась. У меня два дня небольшая лихорадка.

Он коснулся своими прохладными унизанными кольцами пальцами ее лба.

— Сохрани тебя Господь, — пробормотал он — Умоляю простить меня. — сказала Лукреция, — потому что то, о чем я собираюсь просить тебя, я знаю, будет неприятно. Ты не захочешь мне позволить сделать это. Я чувствую, что мне нужно переменить обстановку, я хотела бы ненадолго поехать в Пезаро. Тишина.

Папа все сильнее ощущал недовольство замужеством своей дочери.

Но Лукреция выглядела такой болезненной, что он решил сделать ее счастливой.

Ее глаза неотрывно были опущены к подушечке из красного бархата, на которой она стояла на коленях.

Она сама себе казалась сбитой с толку, она чувствовала себя девочкой, которая не может разобраться в собственных чувствах. Она ненавидела Санчию — Санчию с ее ярко-голубыми глазами, громким смехом, с ее умением прекрасно разбираться в людях и знанием жизни.

Санчия обращалась с Лукрецией, как с ребенком, и Лукреция понимала, что в важнейших вопросах она и останется ребенком, пока не сумеет овладеть своими чувствами и не научится разбираться в них. Единственное, что она твердо знала, — это то, что не может вынести близости Санчии и Чезаре, что ненавидит услужливость Гоффредо и хихиканье трех служанок Санчии.

В последнее время она часто думала о Пезаро, особенно когда отправлялась в апартаменты Санчии, поскольку знала, что если Чезаре там, а она туда не придет, то вообще не увидит его в тот день.

Пезаро, этот тихий небольшой городок в полукольце гор, синее море, омывающее его берега. Пезаро, где она могла жить вместе с мужем и вести себя, как подобает жене. В Пезаро она чувствовала себя такой же женщиной, как все, и именно этого ей сейчас хотелось.

Отец нежно гладил ее по волосам; она слышала его голос, тихий и спокойный, словно он все понимал:

— Дорогая моя, ты высказала желание отправиться в Пезаро, значит, в Пезаро ты и поедешь.

Александр принял сына в своих апартаментах.

— У меня есть для тебя новости, — сказал он. Александр испытывал тревожное чувство, но все равно придется говорить с Чезаре, который полностью отдался любви к Санчии, совершенно овладевшей его помыслами. В этом Александр не сомневался. Вот он и постарался выбрать подходящий момент, когда Чезаре находился в хорошем расположении духа, чтобы сказать ему о том, о чем давно хотел и что больше не мог держать в тайне.

— Я слушаю, ваше святейшество, — ответил Чезаре.

— Джованни возвращается домой. Александр быстро взял сына под руку — он не хотел видеть, как кровь тут же ударит Чезаре в голову, не хотел видеть красные от гнева глаза сына.

— Да, да, — сказал папа, направляясь к окну и мягко увлекая за собой Чезаре. — Я старею и буду счастлив, когда вся моя семья соберется вместе и будет рядом со мной.

Чезаре молчал.

Незачем пока сообщать Чезаре, думал Александр, что Джованни возвращается домой, чтобы возглавить кампанию против Орсини, которых следовало наказать за их выжидание конца войны с французами без какого-либо сопротивления врагам. Пока еще рано говорить, что, когда Джованни приедет, он примет командование папскими вооруженными силами. Чезаре узнает об этом, но позже.

— Когда он приедет, — сказал папа, — мы должны вызвать Лукрецию. Я жду того дня, когда смогу посадить всех любимых детей за свой стол и насладиться этим зрелищем.

Чезаре по-прежнему молчал. Его пальцы судорожно теребили кардинальскую мантию. Он не видел площадь за окном, не замечал присутствия Александра, стоящего рядом с ним. Единственное, о чем он мог думать — это о Джованни: тот, которому он завидовал и которого ненавидел, возвращался домой.

Братья встретились. Чезаре, поскольку этого требовала традиция и на этом настаивал отец, ехал во главе процессии, состоявшей из кардиналов и разодетых членов их семейств, ехал, чтобы приветствовать своего брата, которого он ненавидел больше всех на свете.

Они посмотрели друг другу в лицо. Джованни немного изменился с тех пор, как уехал в Испанию. Он стал более высокомерным, более шикарным, жесткие складки вокруг рта стали глубже. Рассеянный образ жизни оставил свой отпечаток, но он по-прежнему был очень красив. На нем был костюм, подобного которому Чезаре никогда не видел. Его плащ был украшен жемчугом, а на камзоле того же светло-коричневого тона переливались всеми цветами радуги драгоценные камни. Даже лошадь и та выглядела великолепно в попоне, расшитой золотом и с серебряными колокольчиками. Джованни просто ослепил жителей Рима своим великолепием, въезжая с братом и свитой в город.