И Чезаре успокоился.

Главой дома Орсини был Вирджинио, один из великих воинов Италии, и когда он появился в Монте Джордано, дворец стал похож на военный лагерь. Вирджинио отдавал приказы направо и налево, испуганные слуги и служанки сновали туда-сюда, боясь прогневать командира.

Как ни странно, но Чезаре, страстно мечтавший служить солдатом, не возражал против суровой дисциплины; впервые в жизни Лукреция видела, как ее брат беспрекословно склоняется перед волей другого. Чезаре ехал верхом следом за Вирджинио, сидя в седле прямо, как солдат, и изо всех сил старался понравиться командиру, который часто наблюдал за мальчиком, скрывая одобрительную улыбку, трогавшую его губы. Он видел Чезаре голым по пояс во время обучения приемам борьбы у лучших учителей Италии; мальчик хорошо проявлял себя.

— И этого парня хотят сделать священником! — сокрушенно сказал Вирджинио Адриане. — Он создан для военной службы.

Адриана ответила:

— Служба в церкви, мой дорогой Вирджинио, принесет ему больше выгоды, чем армия.

— Это просто трагедия — сделать из него прелата. О чем только думает Родриго Борджиа?

— О будущем сына. И о будущем всех Борджиа. Этому мальчику суждено стать папой, говорю тебе. Во всяком случае, именно так планирует Родриго.

Вирджинио разразился солдатскими проклятиями и задал мальчику самую тяжелую работу, кричал на него, грозил ему, но Чезаре не возражал. Он мечтал стать великим воином. Вирджинио одобрял его желание и даже сокрушался, что этот мальчик не его сын.

В общем, год прошел для Чезаре вполне терпимо, и Лукреция — такая уж у нее была натура — смирилась со своим положением, раз это сделал ее брат.

В конце года Чезаре покинул дворец Орсини и отправился в Перуджу, Лукреция горько оплакивала разлуку с братом и свое одиночество. Но потом она неожиданно начала понимать, что без Чезаре может наслаждаться свободой, избавиться от напряжения, хотя тут же решила, что ее мысли просто неуважительны по отношению к брату.


Лукреция взрослела, и ее религиозное воспитание требовало должного внимания; ведь для девочек из благородных семей во всей Италии такое образование служило основой дальнейшего обучения. Большинство из них отправляли в монастыри, но Родриго с тревогой думал о судьбе дочери, поскольку поведение в монастырях нельзя было назвать безупречным, и он решил оградить Лукрецию от дурного влияния. Как ему было известно, семейство Колонна посылало своих дочерей в Сан Сильвестро в Капите и в монастыри Санта Мария Ниова и Сан Систо. Родриго решил, что они равны во всех отношениях, и выбрал для дочери Сан Систо. Она пребывала там недолго, часто возвращалась в Монте Джордано, где ее обучали языкам — испанскому, греческому — и рукоделию.

Совсем необязательно, чтобы его маленькая дочка, говорил Родриго Адриане, стала ученой. Он хотел, чтобы Лукреция получила широкое образование и в будущем могла бы составить компанию ему самому. Жизненно важно научиться держать себя, уметь выглядеть знатной дамой, чтобы занять свое место среди королей и принцев. Он хотел, чтобы она вела себя скромно. Ее уравновешенный характер придавал ей очаровательную грациозность, которая проявлялась даже в семилетнем возрасте, когда она только начала осваивать искусство очаровывать. Кардинал хотел, чтобы она сохранила свое умение завоевывать любовь окружающих. Видя, как год за годом его маленькая любимица становится все красивее, отец становился более честолюбивым, строя планы для дочери.

Монахини Сан Систо быстро полюбили маленькую ученицу, не только за красивую внешность и очаровательные манеры, но главным образом за ее страстное желание сделать что-то приятное каждому и подружиться с ним. К тому же, скорее всего, до них доходили слухи, что в действительности эта девочка приходится родной дочерью великому Родриго Борджиа, богатейшему кардиналу, у которого, как говорили в высших кругах, есть все шансы стать однажды папой.

Когда Лукреция провела во дворце на Монте Джордано три года, муж Адрианы Людовико умер. Дом погрузился в траур. Адриана закрыла лицо черной вуалью и много времени проводила со своими священниками. Лукреция уверилась, что Адриана очень хорошая женщина.

Однажды, когда Лукреция вернулась из Сан Систо на Монте Джордано и села обедать вместе с Адрианой и Орсино, она с сожалением подумала о вдове, которая должна есть и пить из глиняной посуды после смерти мужа, в то время как перед ними серебряные приборы.

Лукреция облокотилась на стол, верх которого был сложен из мрамора и отделан цветными кусочками дерева, и сказала:

— Дорогая донна Адриана, вы так несчастны, став вдовой. Я знаю об этом, потому что моя мама очень горевала, когда умер Джордже ди Кроче. Она плакала и говорила нам, как она несчастна, но потом ей стало легче.

Адриана поправила вуаль, спускавшуюся ей на плечи.

— Я не стану говорить о своем горе, — ответила она. — В Испании считается невоспитанностью показывать свое горе на людях.

— Но здесь нет посторонних — только Орсино и я, — убеждала Лукреция. — Моя мама…

— Твоя мама итальянка. Но будет лучше, если ты забудешь об этом. В Испании считается добрым поступком, когда человек хочет поделиться радостью, потому что поделиться чем-то хорошим — значит дать то, что стоит иметь. Поделиться печальным — значит просить, чтобы твое бремя нес кто-то другой. Испанцы слишком гордый народ, чтобы просить об одолжении.

Вопрос был исчерпан. Лукреция отодвинула тарелку. Ей еще многому нужно учиться, поняла она. Она сожалела, что сказала все это, и теперь умоляюще смотрела на Орсини, прося у него утешения, но он не обращал на нее внимания. Орсини был одним из немногих, кто не восхищался ее золотыми волосами и хорошеньким личиком. Должно быть, он относился к ней, как к узорчатым стульям, которыми были заставлены главные комнаты замка, она значила для него не больше.

Адриана выглядела суровой, и Лукреция боялась, что она всегда будет разочаровывать свою приемную мать, такую хорошую женщину, которая заботится о праведном поведении.

Позже в тот же день, вместе занимаясь вышивкой для алтаря, они разговорились, и Адриана сказала:

— Скоро у тебя появится подруга, ты вместе с ней будешь заниматься танцами и музыкой.

Лукреция опустила иголку и ждала, затаив дыхание.

— У меня будет дочь, — пояснила Адриана.

— О! Но… дочь! Я думала, что… — В свои девять лет Лукреция знала вполне достаточно.

Она наблюдала за определенными сценами на площади; слушала разговоры своих братьев и слуг. Казалось невероятным, что набожная вдова может ожидать дочь.

Адриана с удивлением взглянула на нее. Лукреция покраснела.

— Мой сын достиг брачного возраста, — холодно произнесла вдова. — Скоро приедет его невеста. Она будет жить с нами как моя дочь до тех пор, пока не состоится свадьба.

Лукреция взялась за иголку и склонилась над работой, стараясь скрыть свое смущение.

— Это будет очень приятно, донна Адриана, — сказала она, в то же время искренне сочувствуя девушке, которая должна выйти замуж за Орсино.

— Орсино, — заговорила Адриана, словно читая мысли девочки, — один из самых завидных женихов Рима.

— Он счастлив? — поинтересовалась Лукреция. — Он танцует от радости, что у него есть невеста?

— Орсино воспитан как испанский дворянин. А они, дорогая Лукреция, не скачут от радости, словно какие-то итальянские пастухи на Кампо ди Фьори.

— Конечно, нет, донна Адриана.

— Он будет счастлив. Он знает свой долг. Он должен жениться и иметь сыновей.

— А невеста…

— Скоро ты увидишь ее. Я буду учить ее, как тебя.

Лукреция продолжала вышивать, размышляя о своей будущей подруге. Она надеялась, что невеста не станет очень уж возражать против того, чтобы… выйти замуж за Орсино.


Лукреция томилась в ожидании в большой темной комнате. Происходило событие особой важности, по этому случаю стены украсили гобеленами.

Они собрались, чтобы приветствовать невесту в ее новом доме, и Лукреции очень хотелось знать, какие чувства испытывает сейчас избранница Орсини. Она сразу же постарается успокоить ее, ведь может быть, сначала она немножко испугается. Лукреция на себе испытала, как бывает тревожно, когда тебя увозят из родного дома в совершенно незнакомое место.

Орсини стоял рядом с матерью. Адриана сурово говорила сыну о его долге. Бедняга в черном испанском одеянии выглядел еще более уныло, чем обычно, и совсем не походил на жениха; его косоглазие сильнее бросалось в глаза, чем всегда; так бывало, когда он находился в напряжении, а ледяной взгляд его матери постоянно следил за ним.

Лукреция тоже была в черном, но ее платье украшала золотая и серебряная вышивка. Ей не хотелось, чтобы ее всегда заставляли носить испанскую одежду. Испанцы обожали черный цвет, а Лукреция любила алый, золотой и особенно тот оттенок голубого, который еще больше оттенял золото ее волос. Но в то же время черный цвет выгодно подчеркивал контраст между светлыми глазами и темными ресницами и бровями, так что с этой точки зрения ей повезло.

Наконец после долгого ожидания она увидела, как в комнату вошла Джулия Фарнезе. Ее привел брат по имени Алессандро, молодой человек примерно двадцати лет. Он был преисполнен гордости и важности. Юноша обладал привлекательной внешностью, на нем был роскошный камзол. Но внимание Лукреции привлекла к себе Джулия — красавица с такими же золотистыми волосами, как ее собственные. Она была одета по итальянской моде в платье из голубого бархата, отделанное золотом, и казалась принцессой из сказки, слишком прекрасной для мира мрачных Орсини.

Лукреция почувствовала ревность. Все станут говорить: эта Джулия Фарнезе красивее Лукреции.

Джулия опустилась перед Адрианой на колени и назвала ее мамой. Мать подтолкнула сына, он вышел вперед, волоча ноги, и промямлил приветствие. Лукреция наблюдала за милым юным личиком, стараясь заметить проявление отвращения, которое девушка должна была чувствовать. В этот момент Лукреция совершенно забыла о ревности, испытывая только сочувствие к Джулии. Но та не обнаружила своих чувств. Она вела себя сдержанно и грациозно, так, как и ожидали.


Они быстро стали друзьями. Джулия была оживленной, ее головка была полна всяких новостей. Она всегда с готовностью отдавала все свое внимание Лукреции, когда поблизости не было мужчин.

Джулия сказала Лукреции, что ей почти пятнадцать лет. Лукреции не исполнилось еще и десяти, и такая разница в возрасте давала Джулии огромное преимущество. Она вела себя более легкомысленно, чем ее подруга, совсем не испытывала желания учиться и не так стремилась расположить к себе окружающих. Когда они остались одни, она сказала Лукреции, что Адриана кажется ей слишком строгой и чопорной.

— Донна Адриана очень хорошая женщина, — возразила Лукреция.

— Не люблю хороших женщин, — ответила Джулия.

— Не потому ли, что они заставляют нас почувствовать себя грешницами? — предположила Лукреция.

Лукреция посмотрела через плечо Джулии на фигуру Мадонны с ребенком и на горящую лампадку.

— О! — засмеялась Джулия. — У нас еще много времени, чтобы покаяться. Покаяния — для стариков.

— В Сан Систо несколько монахинь совсем молодые, — сказала ей Лукреция.

Ее слова рассмешили старшую девочку.

— Я не собираюсь быть монахиней. Ты тоже. С чего бы это, посмотри на себя! Видишь, как ты хороша. И станешь еще красивее. Подожди, пока дорастешь до меня. Может, тогда ты будешь такой же красивой, как я, и у тебя будет столько возлюбленных, сколько захочешь.

Такого рода разговоры Джулия любила больше всего. Они воскресили в памяти Лукреции прошлое, которое девочка помнила очень смутно. Ведь уже прошло четыре года с тех пор, как она покинула приветливый, полный веселья дом матери, а потом она жила, подчиняясь строгому распорядку мрачного испанского дворца на Монте Джордано.

Джулия показывала, как нужно соблазнительно ходить, как сделать губы ярче, как танцевать. Она знала много такого, что для Лукреции было запретным, и Джулия давала себя уговорить поделиться с подругой своими знаниями.

Лукреция немножко волновалась за Джулию; она боялась, что, если Адриана узнает, какова девочка на самом деле, она отошлет ее прочь, и Лукреция лишится подруги.

Они не должны попадаться на глаза Адриане с намазанными кармином губами. Они не должны появляться перед ней с распущенными волосами, как любила Джулия. Она никогда не должна надевать ослепительные, но слишком смелые наряды, которые они вместе купили. Джулия хихикала и старалась при будущей своей свекрови выглядеть строго и аккуратно.

Орсино никогда не беспокоил их, и Лукреция заметила, что он боится своей невесты больше, чем та его.

Джулия радостно сказала Лукреции, что знает, как обращаться с Орсино, когда придет время. Было ясно, что все ее смелые платья с глубокими вырезами, забота о своей внешности предназначены не для Орсино.