– Бороться, выиграть для того, чтобы отметить победу обжигающим сексом и снова отказаться от женщины, потому что причины отказа никуда не делись! Вы все, мужики, чокнутые! У вас в голове сплошные бои без правил и соревнования!

– Привыкай, Кошка! Ты вступила в мужскую жизнь, и сделала это с удовольствием! Кстати, согласись, удовольствие того стоило!

– Почему же тогда ты отказался от меня?! – кричала возмущенно Катерина. – Почему не боролся за удовольствие, которое того стоит?!

– Потому что, Кошка, нечего было завоевывать, – ровно ответил он, – основной приз, твоя любовь, ждал другого, а подачек от жизни я никогда не принимал.

– Знаешь, Тим, вы все сволочи! Эгоистичные мужские сволочи, которые играют в свои жестокие игры, а женщины у вас просто спортивный инвентарь!

– Да, Катюха, но только от женщины зависит, останется она футбольным мячом, ядром для метания или ведущим игроком на женском игровом поле, где уже мужчины выполняют роль инвентаря. В жизни все так, и для женщин и для мужчин, либо ты личность, либо мячик для битья.

– Я пошла спать! Мне надоело твое философствование. На сегодня более чем достаточно! – возмущалась Катерина.

– А мне казалось, тебе нравится, когда я умничаю, – посмеялся тихо Тимофей.

– Но не без конца же! – огрызнулась Катерина.

Она ворочалась в постели, не находя покоя, уговаривала себя выбросить все из головы и заснуть, пару раз прикрикнула мысленно – ничего не помогало, ни уговоры, ни приказы!

Предательство.

Предательство окружало ее с детства. От самых родных людей, от тех, кто по сути своей должны оберегать, защищать и любить. Ее предали родители, сестра, бабушка.

Ее никогда не предавал только Тимофей!

Он требует: переосмысли и отпусти навсегда детские обиды и горести!

Как?!

Это тянется тысячью нитей из прошлого в настоящее, напоминая о себе в нынешней, казалось бы, благополучной жизни…

Катерина проходила интернатуру в клинике, когда в середине ноября ей на вахте общежития оставила сообщение Евгения Ивановна, неизменный «адъютант» бабушки, с просьбой перезвонить при первой возможности.

– Ксения Петровна в больнице! – всхлипывая в трубку, сообщила соседка.

Катя была у бабушки в гостях три дня назад, в воскресенье с обычным визитом. Ксения Петровна выглядела плохо, лежала, не вставала, но ни на что не жаловалась. Впрочем, если не возникала потребность дать почувствовать Катерине себя виноватой или обязанной, бабушка жаловаться не стала бы.

У Ксении Петровны обнаружили скоротечный рак позвоночника, когда она проходила плановое полугодичное обследование. Диагноз прозвучал как приговор – лечить поздно!

Катерина проводила возле нее все свое свободное от учебы и работы время, исполняла капризы, мыла, ухаживала, обслуживала, делала уколы, когда медсестры зашивались в работе, делала профессионально, пригодился многолетний опыт работы санитаркой. Ксения Петровна пациенткой была капризной, трудной, с массой претензий, требований. Катерине доставалось! Порой от усталости ей хотелось умереть вместо бабушки, никаких крупиц сил не оставалось.

В какойто момент бабушка поняла со всей отчетливостью, что умирает. Смерть подошла так близко, что они смотрели друг другу в глаза. Она ушла в себя, молчала целыми днями, стала задумчивой, забыв «строить» медперсонал и внучку.

Катя очень ясно помнила ту ночь, двенадцатого февраля.

Она задремала возле бабушкиной койки и проснулась, подскочив от неожиданности, когда Ксения Петровна страшной от болезни, пожелтевшей, прозрачной, холодной рукой взяла ее за локоть.

– Я должна тебе сказать, Катерина…

– Укол сделать? – засуетилась Катька. – Очень больно?

– Сделаешь после. Выслушай меня.

Катерина привычно выпрямилась на стуле – держала осанку, приготовившись к нескончаемым наставлениямпоучениям.

– Я хочу попросить у тебя прощения, – твердо произнесла Ксения Петровна.

Катерина видела, что она преодолевает не только ужасную боль, а чтото еще, себя наверное. Преодолевает, ломает и… ненавидит за это Катьку! Это блестело непролитой слезой в ей глазах. Она смотрела на внучку в упор и боролась с ненавистью.

– Я плохая мать. Я не люблю детей и не любила свою дочь. Мой муж умер, когда Анастасии исполнилось два года. Я не могла простить, что он умер и оставил меня одну. Мне, кроме него, никто не был нужен в этой жизни. И ребенок не нужен. Но она моя дочь, и я понимала, что есть определенные обязанности, которые следует выполнять. Я должна воспитать и вырастить ее. Я знала, что дисциплина, четкий порядок, жесткий контроль и справедливое наказание сделают из ребенка успешного человека. А она сбежала. На следующий день после своего восемнадцатилетия, втайне от меня, она вышла замуж за твоего отца и переехала к нему жить. Твой отец старше ее на пять лет, тогда он уже работал инженером, и я решила оставить все как есть. Я могла бы вернуть Анастасию и аннулировать брак. Через два года у них родилась Лида, а через пять лет ты. Они всегда плохо жили, но Анатолий старался сохранить брак ради детей, и он любил твою мать, по крайней мере вначале. А она любить не умеет и не умеет быть женой и матерью. И все же, благодаря твоему отцу, они прожили четырнадцать лет. Когда он не выдержал, Анастасия обвинила во всем его и тебя. Ты так похожа на своего отца. За все годы их совместной жизни мы виделись шесть раз, и то потому, что на этом настаивал Анатолий. И каждый раз Анастасия обвиняла меня в своей сломанной жизни и в том, что я ее не любила.

Ксения Петровна закрыла глаза, собираясь с силами, сглотнула сухим горлом. Катерина торопливо дала ей попить. Бабушка сделала несколько глотков, отвела чашку рукой.

– Сядь.

Катерина села на стул.

– Когда отец привез тебя ко мне, я не хотела тебя брать. Мне никто не был нужен, тем более маленький ребенок, но я понимала свою ответственность и согласилась. Я решила исправить свои ошибки, допущенные в воспитании дочери, и воспитывать тебя тверже и требовательнее. Чем безропотнее ты подчинялась, тем большее давление я на тебя оказывала, – она посмотрела Катьке прямо в глаза, – и делала это осознанно. Я вымещала на тебе обиду на мужа, на дочь, на жизнь и наблюдала, как ты исполняла мою волю и ломалась, переставая быть личностью. Я не понимала, что ты дар Божий, что не живу в одиночестве, и есть кому передать свои знания, и это шанс научиться любить. Я знаю, что ты меня ненавидишь, как и твоя мать. Но ты во сто крат сильнее и умнее Анастасии! Ты не вступила в открытую борьбу, но ты сумела добиться и сделать все вопреки мне, как сама решила. Я все знаю про тебя и Тимофея, и уже давно. Я могла бы прекратить вашу дружбу в один день, засадив его в тюрьму. Но я поняла, что ты уже другая, и никогда не простишь мне этого, и не смиришься, и сломаешь свою жизнь и мою. Я горжусь тобой, как ни тяжело мне в этом признаваться. Если сможешь, прости меня. Оказывается, это страшно – умирать, когда сделал столько неправильного, исковеркал чьюто жизнь и когда тебя ненавидят.

– Я тебя не ненавижу, – глядя в темное зимнее окно, сказала устало Катька.

Искренне. Не чувствовала она ненависти к ней, обиду, обвинение, злость – наверное, но не ненависть!

Катьке казалось, что говорить больше не о чем, но Ксения Петровна продолжила исповедь надтреснутым болью голосом:

– Все эти годы Анатолий присылал деньги на твое содержание. Последние несколько лет он стал предпринимателем, и суммы увеличивались. Он живет не в Москве, его адрес и телефоны найдешь в комоде. Он не бросал тебя, это я поставила условие, что он никогда не предпримет попыток общаться с тобой. Он согласился. Я практически не тратила этих денег, открыла счет в банке на твое имя. Сейчас там скопилась очень большая сумма. Она твоя. Дарственную на квартиру я оформила на тебя. Теперь это твоя квартира.

– Это чтобы я тебя простила? – холодно спросила Катька.

– Это чтобы ты не пропала в этой жизни от нищеты. Раз в месяц все эти годы я звонила твоей матери и сообщала, как твои дела. Ее адрес и телефон найдешь там же, где и отцовские.

– Она живет в Москве? – отстраняясь от боли, схватившей за горло, спросила Катерина.

– Да. Она и твоя сестра Лида.

– Они хотели со мной встретиться?

– Нет.

Катька молчала, оплакивая себя сердцем, ей хотелось орать во все горло, задать вопросы: почему?! Почему она жила нищенкой, в сиротском платье, без игрушек, без радостей, без детства, когда у них были средства на нормальную жизнь?! Это что, один из садистских приемов воспитания аскезой? Почему она не давала ей общаться с отцом?! Еще один издевательский пункт? Почему она исковеркала ее детство?!

Она смотрела, смотрела, смотрела в слепое ночное февральское окно и ни о чем не спрашивала.

Накануне похорон Ксении Петровны, вечером, Катерина долго сидела перед телефоном и смотрела на два аккуратно вырезанных из ученической тетради пожелтевших листка в клеточку с адресами и телефонами ее отца и матери. Она очень много передумала, глядя на эти листки, так много, что у нее заболел мозг.

И набрала твердой рукой номер.

– Алло? – услышала она первый раз за много лет смутно знакомый голос.

И не сразу смогла говорить.

– Алло! – более требовательно призвали к разговору в трубку телефона.

Катя отвела трубку от уха, откашлялась в сторону, прочищая горло, и, сохраняя нейтральный тон, спросила:

– Анастасия Федоровна?

– Да, это я.

– Я Катерина Воронцова. Ваша мама, Ксения Петровна Александрова, умерла. Похороны состоятся завтра. – И тем же бесстрастным голосом сообщила место и время похорон.

В трубке повисла оглушающая тишина, даже дыхания не было слышно, а потом хриплый голос:

– Катяя.

А Катерина медленномедленно положила трубку на аппарат.

Она походила по квартире, чувствуя себя посаженным в ненавистную клетку зверьком, ей дышать удавалось с трудом, думать! Как же ей сейчас необходим Тимофей!

Но он неизвестно где, в очередной сверхзасекреченной командировке на неопределенный срок – пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, как в сказке! И не дозвониться, не соединиться никак!

«Хватит соплей, Катерина! Развела тут!» – прикрикнула она на себя мысленно.

И задышала нормально, уравновесила нервишки и быстро, чтобы не передумать, вернулась к телефону и набрала следующий номер.

Рабочий номер телефона не отвечал, Катя позвонила на домашний. Ответил женский голос.

– Будьте добры Анатолия Васильевича, – с отстраненной любезностью, на которую настроилась, попросила Катерина.

– Кто его спрашивает? – не самым благостным тоном поинтересовалась женщина.

– Катерина Воронцова.

Женщина помолчала непродолжительно:

– Одну минуту. Подождите, пожалуйста.

Минуты не прошло, почти сразу Катя услышала приятный низкий голос отца:

– Катюша, это ты?

У Катьки ком встал в горле, как она ни старалась уговаривать себя не реагировать ни на что, не думать об обидах. Она сглотнула раз, другой, тряхнула сильно головой, собралась и нейтральным голосом сообщила:

– Ксения Петровна умерла. Завтра похороны, – и голосом роботаавтомата назвала место и час погребения.

– Как ты, Катенька? – заспешил отец, чувствуя, что она сейчас положит трубку. – Я все про тебя знаю, я звонил Ксении Петровне всегда, каждый месяц, чаще. Она мне все про тебя и твои успехи рассказывала. Ты стала врачом, хирургом!

– Благодарю вас, у меня все в порядке, – холодно отозвалась она.

– Я знаю, что виноват, но не надо так, Катя! Я не мог тогда поступить иначе! Я приеду, мы увидимся и поговорим, я все тебе объясню!

«А что, что ты можешь мне объяснить?! – орало Катькино рыдающее сердце. – Что бросил меня?! Вы оба бросили меня с матерью, отдали в тюрьму на издевательство бабке!»

Но она Катерина Воронцова! Выученная справляться с чувствами и эмоциями самим Тимофеем! Она справилась и на этот раз, и голосом не окрашенным эмоциями отвергла предложение:

– Это лишнее, Анатолий Васильевич, в этом нет необходимости.

– Что она с тобой сделала?! – закричал отец.

– То, что могла, – тем же тоном ответила она. И положила трубку.

Мать на похороны пришла. Одна, без Лиды. Стояла какоето время в стороне, а решившись, подошла к дочери, мучаясь необходимостью чтото говорить.

– Здравствуй, Катя.

Катерина освободила ее от страданий: