— Боюсь, у вас небольшие нелады с памятью. Вы зарегистрированы в “Золотой чаше” как миссис Фелисити Бакс. И вдруг сейчас оказывается, что вы — мисс Мур.

— Пусть вас это не волнует, миссис Бакс будет по-прежнему подписывать все чеки.

И Фелисити встала, выпроводила сестру Доун из гостиной и очень решительно закрыла за ней дверь. Казалось, она вернулась с похорон на десять лет моложе и на тридцать — озорней. Сестра Доун пожалела, что не взяла в “Чашу” Пулицеровскую лауреатку, как планировала сначала, пусть бы себе курила на здоровье.

Сестра Доун пошла в библиотеку, где доктор Грепалли проводил тренинг “Спокойствие духа и умиротворение”. Собралось десять обитателей “Золотой чаши” — и то спасибо. Посещение, разумеется, было добровольным, никакого принуждения, сохрани Господь. Какой толк от тренинга, если твоя душа в нем не участвует? Однако присутствующим всегда подавали херес (умеренное количество алкоголя помогает старческим сосудам сохранять эластичность), а также сообщали о предстоящих экскурсиях: например, в морской музей, где всегда можно увидеть какую-нибудь вновь приобретенную рыбину, во вновь открывшийся музей индейского быта, искусств и ремесел, о выступлении какого-нибудь танцевального ансамбля.

А вот посещение казино на территории индейской резервации в Фоксвуде “Золотая чаша” решительно не приветствовала, азартные игры здесь осуждались: ведь старики могут пристраститься к ним, как к наркотику, человек забывает обо всем на свете и просаживает денежки до последнего гроша. Нельзя старикам играть в кости, тут нужны лихость и сноровка, что уж говорить о картах и рулетке, когда ты тупо делаешь ставку за ставкой и просто ждешь, повезет тебе или не повезет. Не повезло… опять не повезло, в который уже раз… а потом ты вдруг выиграл. Но выигрыш выпадает так редко и такой мизерный, оно и понятно, если у тебя есть хоть капля разума: выигрывать должно казино, иначе оно не сможет существовать, не будет этой приглушенной музыки, притененного света, звона сыплющихся монет, плывущего в воздухе запаха барбекю и пряного соуса, дешевой еды; не будет плотной толпы в несколько рядов пожилых дам и вдов с подсиненными волосами, которые играют без всякой системы, вслепую, положась на волю Судьбы. Ужасное плебейство, обитателям “Золотой чаши” там делать нечего.

Да, родственникам поистине есть за что благодарить “Золотую чашу”: она не подпускает своих подопечных к игровым автоматам и тем самым сохраняет завещанное им наследство. А индейцы, на чьих территориях — стало быть, и в Фоксвуде тоже — не действуют законы, ограничивающие создание игорных заведений, и потому они не платят налогов со своих баснословных барышей, — эти самые индейцы еще имеют наглость прибедняться и вопить об исторической несправедливости, хотя чистокровного индейца там днем с огнем не сыскать, они давным-давно переженились с афроамериканцами. Словом, если кому-то из обитателей “Чаши” и удавалось улизнуть на денек в Фоксвуд, они о своей вылазке помалкивали. Дома, в “Золотой чаше”, им всегда предлагались развлечения куда более возвышенные — духовное самоусовершенствование. Да, дома, ведь “Золотая чаша” — их дом.


Доктор Грепалли сидел в глубоком кресле, окруженный стеллажами книг в кожаных переплетах. Беспощадная белизна покрывающего землю снега отражалась, пробившись сквозь створчатые окна, на иссохших лицах, на аккуратно причесанных волосах. Кто-то из этих людей прожил восемьдесят зим, кто-то девяносто, кто-то даже больше ста, и все-таки они держались изо всех сил.

— Стакан наполовину пуст или наполовину полон? Давайте, хором! — пропел своим низким, глубоким голосом доктор Грепалли.

— Наполовину полон, доктор Грепалли! — убежденно ответил разброд дрожащих голосов.

Мы дышим полной грудью,

Мы пьем из полной чаши.

— Как живут друзья по чаше?

— Наша жизнь — полная чаша! — раздался ответ.


Сестра Доун понемногу успокоилась, взъерошенные перья улеглись. Она смотрела на доктора Грепалли с чувством собственницы: сегодня он как-то особенно аристократически красив и доброжелателен. И он принадлежит ей, только ей! Что касается Фелисити, рано или поздно жизнь поможет ей образумиться и научит должной благодарности. Вот понадобится поставить искусственный тазобедренный или коленный сустав, сведет артрит пальцы, начнет слабеть память, и прощай, независимость, она станет такой же беспомощной, как и все на закате дней, забудет, что когда-то считала себя, видите ли, особенной. Время было на стороне сестры Доун, это великое преимущество молодых перед старыми.

18

Фелисити решила узнать по телефону номер пансиона для пожилых “Розмаунт”. Сама она звонить Уильяму Джонсону не будет, подождет, когда он ей позвонит, однако номер телефона записала в блокноте, что был на тумбочке возле ее кровати, — вдруг она передумает, мало ли. Разница между ними не так уж велика, она старше Уильяма на двенадцать лет, но, как он верно заметил, мужчины стареют быстрее женщин, а женский век длиннее мужского минимум на семь лет, и если говорить о браке и о том, кто из супругов кого переживет и на сколько, то Уильяму после нее останется протянуть всего четыре года. Что ж, не такой уж плохой расклад. Однако мысль о неизбежных похоронах будущей спутницы жизни не слишком-то вдохновляет делать предложение, она это понимала.

Фелисити снова бросила монеты, и на этот раз ей выпала пятьдесят четвертая гексаграмма, “Гуй-мэй”, получающая дальнейшее развитие в пятьдесят пятой, “Фын”. Это уже лучше — “Невеста” и следующее дальше “Изобилие”. Разве получишь правильный ответ, когда в комнате сестра Доун? “Книга перемен” просто не сможет отразить жизнь иначе, как в неподвижности, в застывшем бездействии, в несчастье. Едва эта особа ушла, обстановка в комнате разрядилась, в нее хлынули потоки энергии, они подхватывали летящие монеты и опускали их именно так, как надо, и сразу соотношение сил изменилось, каждая позиция приближала достижение цели. Жизнь накатывает на нас волнами: только что все у нас плохо, хуже и быть не может, и так все навсегда и останется, и вдруг что-то начинает меняться, в жизни появляется просвет. Всего две черты изменились, и “Движение может привести только к бедствию” превращается в “Изобилие. Свершение. Печали не будет. Будешь как солнце в полдень. Встретишь одинокого путника”.

Разве не Уильям Джонсон этот самый одинокий путник? Или древний оракул хочет сказать, что мужчине и впредь следует продолжать свой путь в одиночестве? Нет, не может быть.

Ах, как она торопится, как спешит. Но ведь она и всегда была такая. Стоило ей встретить кого-то мало-мальски пристойного, и ее воображение пускалось вскачь, она вопреки здравому смыслу начинала мысленно вить гнездо, подбрасывала монеты, как последняя дурочка, пытаясь угадать свою судьбу, даже жульничала, подгоняя комбинацию орел-решка под желаемую гексаграмму. Неужели все женщины до такой степени кретинки? Впрочем, может быть, она такая же, как все в ее поколении: их бросили в жизнь беспомощными, они были вынуждены существовать за счет мужчин, потому что не умели сами содержать себя, в них так легко вспыхивала надежда — вечная надежда, они так склонны ко всяческой мистике. Вот София наверняка другая, она — центр своей собственной вселенной, ей жизнь вполне по плечу. София сама решает и сама выбирает, ждать и мечтать достается мужчинам. Печально, в сущности: такая богатая, плодородная почва прошлого всего-то и дала жизнь что крошечному, хилому, дрожащему ростку женской независимости, решительно не желающему плодоносить.

Что касается секса, его вовсе не следует считать привилегией молодых, просто с возрастом физическое желание начинает проявляться в иных формах: например, вы испытываете тревожную неудовлетворенность, и лишь по привычке вам кажется, будто от нее можно избавиться в постели. Эта тревога рождается в голове, а не в лоне, лоно, как ему и положено, съежилось и скукожилось, от близости никакой радости, то ли дело в молодости, когда все шло как по маслу. После смерти Эксона у Фелисити не было мужчин все то время, что она жила в “Пассмуре”, лишь один раз случилась мимолетнейшая связь, да и то с человеком, который приехал купить у нее старинную мебель и просто надеялся таким способом сбить цену, она была в этом уверена, Но ее не обведешь вокруг пальца… И все же она тосковала по состоянию влюбленности: как прекрасна мантра “Я люблю тебя, люблю тебя, люблю”, звучащая фоном для всех речей и всех мыслей, и как отвратительно пустозвонство, которым маскируют свое поражение обитатели “Золотой чаши” — “Мы пьем жизнь из полной чаши”. Зачем им эта ложь? Никакой самогипноз не превратит ее в правду. Они утонули в дурацких глубоких креслах, из них невозможно подняться. Состояние влюбленности вовсе не требует физического завершения, она, впрочем, не совсем в этом уверена, но ведь все равно после двадцати-тридцати лет большого секса мужчины выбывают из игры и начинают изо всех сил пыжиться или же уныло смиряются. Ей не хватает, решила Фелисити, ощущения, что ее душа причастна к жизни тайного мира, в котором происходят важные события, недоступные пониманию рационального ума, в этом мире разворачиваются спирали галактик, раскрываются смысл и назначение жизненной энергии, и все это в рвущемся из глубин шепоте, в наивном лепете заклинаний, пронизывающих каждый миг жизни женщины: “Я люблю тебя, люблю тебя, люблю…”

Фелисити вдруг поняла, что напевает песенку Элвиса Пресли — только этого не хватало! Слов она не помнила, просто мелодию “там та-та-та, там та-та, та-там, я всегда любил тебя одну… Я любил тебя всю жизнь…”, вот в чем секрет: всегда любил, всю жизнь, а не только что появился. Неудивительно, что мир полвека отказывается верить в его смерть, люди видят, как он идет по земле, толстая, безнадежная развалина. Он открыл истину: “Я всегда любил тебя одну…” В конце жизни рядом с каждым должен быть кто-то, кто всегда любил его одного. Ее восемьдесят три года негодующе кричали: ты с ума сошла, впала в маразм, это начало конца! Ну и пусть, ей наплевать. Да, у нее был микроинсульт, да, она всю жизнь обманывает себя, что с того? Все искупает этот восторг: “Нет начала и конца любви моей, я всегда любил тебя одну…”


Узнав телефон пансиона “Розмаунт”, Фелисити позвонила зятю Джой, Джеку, попросила согласия пользоваться иногда его лимузином; конечно, она будет ему платить. Из разговора Джой она заключила, что Чарли большую часть времени простаивает. Такое соглашение будет выгодно всем. Джек, как Фелисити и ожидала, согласился. Он при покупке дома обманул ее минимум на двести тысяч, а то и больше, а Фелисити позволила себя обмануть. Очень удобно, когда люди перед тобой виноваты, ей ли этого не знать. Но всех одной меркой мерить нельзя, иной раз люди причинят тебе зло и потом всю жизнь будут тебя же и винить, но обычно они как-то пытаются загладить вину.

Уильям позвонил ей на следующий день, как раз когда секундная стрелка подошла к двенадцати: Фелисити сидела и смотрела на часы. Она пригласила его на чашку чая. Он сказал, что с удовольствием. Она сказала, что договорилась с Чарли, он съездит за Уильямом в “Розмаунт”, привезет к ней и потом доставит обратно домой. Он спросил, не слишком ли быстро она все решила за него, и она ответила, что нет, ничуть, просто у нее осталось слишком мало времени и она не может позволить себе игр с выжидательной политикой, ведь она на двенадцать лет старше его. На это он ответил, что она в двенадцать раз богаче, ей, стало быть, и командовать парадом. Фелисити возразила, что ничем командовать не желает, просто это их уравнивает. Он признался, что не спал всю ночь, все думал, хватит у него духу позвонить ей или не хватит. Она ответила, что если бы он не позвонил, она бы сама ему позвонила через три дня. После чего разговор иссяк.

— Как все просто по телефону, вы согласны? — сказала наконец она. — Трехминутный разговор избавил нас от необходимости целый месяц играть в игры с ожиданием. Сложности начинаются при личном общении.

— Если вы предпочитаете телефонное общение, давайте им и ограничимся, — ответил он. — Может быть, так будет милосердней для нас обоих.

— Вдохни поглубже и прыгай — это мое жизненное кредо.

Он сказал, что придет сегодня часов в пять.

— Постарайтесь, чтобы вас никто не увидел, — сказала она. — А то непременно поднимут шум.

— Мы вольны делать что нам нравится, — возразил он.

— Напрасно вы так в этом уверены. Я старше вас и лучше знаю жизнь.

19

Вот что я узнала от Уэнди о ее визите к Алисон Даусон, урожденной Мур, удочеренной четой Уоллес, по адресу, где, как заключило сыскное агентство “Аардварк”, она с наибольшей вероятностью могла проживать. Адрес респектабельный, сообщила Уэнди, на Ил-Пай-Айленде, милях в двух от того места, куда Темза еще позволяет подниматься приливу, там она, широко раскинувшись, спокойно несет свои светлые, чистые воды к морю, и разве что особенно высокая приливная волна может иногда откинуть мощное течение вспять. По берегам, на безопасном расстоянии от воды, стоят очаровательные особнячки, какие строили в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, от каждого к воде спускается ухоженный травяной газон, хотя сейчас, в ноябре, газоны больше похожи на болота. (У меня сложилось впечатление, что сельские пейзажи и водоемы не вызывают у Уэнди особенно теплых чувств.) Часть яхт зачехлена на зиму, некоторые брошены без присмотра, швартовы ослабли, и, когда мимо проплывает прогулочный катер, они подпрыгивают на разбегающихся от него волнах и бьются о пристань или о стены будки. Почти все эти прогулочные пароходики на самом деле просто плавучие бары, и пассажиров ничуть не интересует ни время года, ни пейзажи и уж тем более дух поздневикторианской Англии, который продолжает жить в этих живописных садах: счастливое детство, множество братьев и сестер, родных и двоюродных, веселые развлечения без спиртного и наркотиков, полдник с чаем, булочки, сливки, джем, никто еще не боится жирного и сладкого…