— Не пропаду, — пообещала Светлана, положила трубку и повторила уже сама себе: — Не пропаду!

* * *

— Наташ, это я. У вас какие планы на выходные?

— Да собираемся с Николкой на кладбище, ты ж знаешь — «гробки», нужно отца проведать, куличик, яиц понести, по-христиански. Я перед католической Пасхой была, прибрала на могилке, а это думали вдвоем с сыном съездить, а ты чего спрашиваешь, Ир?

— Да снова что-то там… Друг Антона позвонил, тот, что в МВД работает… ну, ты понимаешь — пожары там в лесах, ветер оттуда, дальше сама знаешь — как обычно: форточки не открывать, белье на балконе не сушить, желательно с детьми на улицу не высовываться.

— Боже мой… Опять? Да оно всегда, только «гробки», так несчастные люди пробираются в свои покинутые края, чтоб посидеть возле родных могил. Куличи, яйца, свечки… Да можно их понять. Я и не знаю, как пережила бы такое — чтоб из родного дома раз и навсегда, без права вернуться в прежнюю жизнь. Я бы просто умерла от ностальгии! Оно ж ночами будет сниться до конца жизни… Еще и не пропускают в зону, они добираются сами, как партизаны. А потом от тех свечек и костров горят радиоактивные леса и ветер несет ту чуму на нас, еще горе сеет, будто его мало… И когда оно кончится? Не первый год форточки закрываем и прислушиваемся к новостям и сплетням.

— Ой, Наталка… Умные люди говорят, что на наш век радиации хватит. А что уж она несет — того никто не знает. Иногда кажется, что все мы словно лабораторные мыши в чужих руках. Ну, не грусти, что тут поделаешь? Я предупредить звоню, лучше не высовывайтесь эти дни, зачем нарываться? Хочешь, приходите к нам, будем тут как-то развлекаться, хотя дома сидеть в такие весенние дни неестественно.

— Да нет. Если не поедем на кладбище, то уж будем дома. Посидим вдвоем тихонько. У Николки конструктор и книжки, а я хотела порисовать, чего-то душа просит. Передача была о мастерице, которая рисует батик. Ты слышала такое слово? Ой, красота! По шелку. Но там сложная технология, и ткань не всякая подходит, и краски нужны специальные, затем рисунок закрепляют, чтоб можно было потом стирать. Вот бы мне научиться! Я просидела возле экрана как зачарованная, пока рассказывали. Ну, не с нашим счастьем. Правда, такая охота взяла порисовать, да все некогда было. Вот пеленки Николкины нашла, кому они еще сгодятся? Возьму и поразрисовываю. Нормальные люди скажут — дура баба, таким играется. Да перед кем мне отчитываться? И кому от этого плохо?

— Да что ты, Наташ! Наоборот, говорят, творчество снимает стресс и реализует человека как личность! Рисуй, если душа просит. Заказываю букет! Ну, бывай, еще позвоню. Держитесь!

* * *

Вечером Антон рассказывал в кухне, как его дела на СТО, какую чудную японскую машину с правым рулем пригнал в ремонт артист нашего оперного театра. Ирина удивляется, что муж так увлекся автомобилями, раньше за ним этого не замечалось. Правда, и машины своей у них не было, вот и охоты с ней играться тоже. Но ведь Антон технарь по образованию, ему железо ближе, чем филологу. Ирина радовалась, что все при деле, что уже не так угнетает мужа несостоявшаяся с развалом Союза карьера ученого, что не увязли они в безысходности, и хотя где-то и поступились своими юношескими мечтами, но не под церковью оказались, — что-то делают, куда-то движутся. Вот еще в такси Антон поработал — тяжело, но интересно, и город хорошо изучил, и сколько историй рассказывал. Правда, и нападение пережил, когда два парня всю дневную выручку отняли да еще по шее надавали… Хорошо, что машину не забрали… Вот такая жизнь — чего только не случается.


Вдруг зазвонил телефон, Ирина выбежала из кухни в коридор, схватила трубку:

— Алло! Алло! Не слышу! Кто говорит?

Антон вышел следом — кто бы это мог звонить в десять вечера? Хоть бы ничего ни с кем не случилось. И тут Ирина, сделав круглые глаза, перешла на французский и, размахивая рукой, подбирая слова, заговорила. Она говорила громко, эмоционально, иногда смеялась, а Антон, прислонившись плечом к стене, удивленно наблюдал за этой сценой — какой-то незнакомой казалась ему франкофонная жена. Взволнованная, возбужденная, она произносила фразы довольно быстро, сбивалась, извинялась, поправляла волосы на лбу, глаза ее блестели, на щеках проступил румянец, а из всех слов муж понимал только «уви», то есть «да», «пардон», «мерси» и имена «Натали» и «Николя», которые она повторила раз пять за разговор.

Наконец Ирина повесила трубку, пожала плечами, развела руками и сказала:

— Это был Жан-Поль.

— Бельмондо? — хмыкнул Антон.

— Да нет! — Ирина ткнула его кулаком в плечо. — Ну, тот, который в прошлом году приезжал с гуманитарной миссией, ну помнишь, у нас ночевали Андре и Моник, а Жан-Поля я к Наталье пристроила, она еще волновалась, как они общаться будут.

— А, этот очкарик? Да, помню. Да вроде как-то нашли общий язык. Хотя они тогда все были такие уставшие, что упали замертво и уснули до утра.

— Ага! Это наши уснули. А Наталья говорила, что они часов до двух ночи проговорили! — засмеялась Ирина.

— Ого! Так, может, просватаешь куму за француза? И будут у нас свои люди в Европе, — тоже засмеялся Антон.

— А кто знает, как оно обернется! Вот он приветы ей передавал и пакетик какой-то для Николки передал, когда следующие гуманитарщики оттуда ехали! — Ирина поводила пальцем перед носом мужа.

— Так еще бы желательно, чтобы тот Бельмондо был одинок, без детей и очень богатый!

— Подробностей не знаю, но что он приглашает летом Николку к себе, во французскую провинцию, оздоровиться и продышаться от нашего Чернобыля — это факт! — выдала новость Ирина.

— Ничего себе! А как же кума его отпустит? Да еще и с ногой там не очень…

— Да никак не отпустит! — засмеялась опять Ирина. — Потому что он ее тоже приглашает!

— Оба-на! — развел руками Антон. — Ну, так звони куме и говори, какие учебники купить, спешить надо!

— Да нет, пускай спит, а то после такой новости точно ночь не заснет, — улыбнулась Ирина. — А с учебниками — это дело второе. Была бы мотивация, а уж способ выучить язык найдется!

* * *

Несмотря на все страхи и отговорки Натальи о деньгах, неудобстве положения бедных родственников и куче дел дома перед поступлением в первый класс, Ирина потихоньку уговорила ее принять приглашение француза.

— Ты ж не навязываешься? Сама не набиваешься? Если человек хочет сделать доброе дело, то почему бы и не согласиться? О ребенке подумай! И когда еще у тебя будет шанс устроить Николке такой отдых? А перед началом учебы — самое то!

— Да ясно, что мы о таком и мечтать не могли, но чего это он должен на нас тратиться? Да и не такие уж мы знакомые, чтобы так вдруг упасть человеку на голову…

— Наташ, сейчас много детей ездит, ты же знаешь — есть специальные организации, которые принимают чернобыльских детей в семьи, везут их отсюда автобусами, причем не только во Францию, везде есть добрые люди. И понимаешь тогда, что мы не в железном мешке живем, а что есть на планете какое-то человеческое сообщество и ты не остаешься наедине со своими проблемами… Правда, немало попримазывалось к тем организациям — не такие уж и нуждающиеся, не такие уж и больные. Те же французы спрашивали, как распределяется помощь, по какому принципу формируются группы детей, которые едут к ним в семьи. Может, потому они предпочитают личное общение и помощь не абстрактному ребенку, а конкретно твоему сыну, у которого нет отца и здоровье тоже не ахти. Кстати, вдруг вы сможете там получить консультацию европейского ортопеда? Может, это его шанс, Наташа!

Последний аргумент был самым убедительным, и женщина согласилась. Когда Господь посылает шанс, то, наверное, не использовать его — грех или глупость. Начали собирать бумаги.


Ирина ждала подругу в приемной нотариальной конторы. Николка упрямо крутил в руках кубик Рубика, подаренный когда-то французским дядей, и пытался его приручить. Ирина разглядывала людей, читала на стенах объявления и информацию для клиентов. Контора была небольшая, одна секретарша, два нотариуса, но очередь двигалась медленно. Наталья зашла в первый кабинет и там задержалась.

Вдруг из второго кабинета выплыла пышная женщина лет тридцати пяти с залакированной пышной прической. На ее декольте блеснул большой золотой крестик, она подняла руку и сообщила, чтобы к ней очередь не занимали, потому что она должна ехать в министерство. На полных пальцах Ирина заметила несколько перстней и подумала, что есть такой тип эффектных женщин, которые не проходят незамеченными — они большие, яркие, громкие, с начесом на голове, драгоценностями на груди, на пальцах и в ушах, обычно с низким сексуальным и властным голосом, вдобавок еще и курят.

Будто в подтверждение этой мысли, нотариус протянула руку к секретарше, та подала ей пачку сигарет и зажигалку.

— Перерыв пять минут! — объявила нотариус очереди и направилась к выходу на улицу.

Но тут сквозняк хлопнул дверью ее кабинета, Николка от неожиданности упустил разноцветный кубик, тот упал и отскочил, а на него уже надвигалась монументальная нотариус. Мальчик ойкнул и кинулся ей наперерез, наклонив голову и вытянув вперед руки. Ирина подхватилась за ним, все столкнулись и чуть не упали. Нотариус рявкнула что-то обидное, и именно в этот миг из первого кабинета вышла Наталья и замерла, не понимая, что происходит.

Ирина помогла Николке собрать части кубика, который развалился на детали, но не был раздавлен. Дама, чертыхнувшись, обошла эту пару и демонстративно хлопнула входной дверью. Наталья подошла к своим, быстро сообразив, что, вообще-то, не произошло ничего страшного, сложила бумаги в сумку, надела на Николку ветровку, поблагодарила Ирину за помощь, и все вышли из конторы на улицу. Дама стояла у дверей, она последний раз затянулась, выбросила окурок под дерево и критически посмотрела на двух женщин с мальчиком, который тоже зыркнул на нее исподлобья и, дав матери руку, похромал за ней.

Отойдя шагов на пять, Наталья оглянулась, потом резко отвернулась, крепче взяла сына за руку и заторопилась за Ириной на автобусную остановку — теперь надо было ехать в посольство.


Вечером, уложив сына спать, Наталья долго ходила по квартире из угла в угол, ее переполняло беспокойство — наступит и пройдет лето, поездка в незнакомую страну, и Николка и девочки из ее домашнего детсада отправятся в школу, как-то оно будет? Еще волновали воспоминания — ее собственный ребенок, погибший при родах, усыновление Николки, первые радости долгожданного и такого сложного материнства… Она останавливалась перед фотографией мужа на стене, и так хотелось сейчас, чтобы он был рядом, и не страшны были бы им те трудные времена, и не нужна была бы никакая Франция. Она ощущала вдруг навалившуюся усталость от беспомощности и бесперспективности своего существования, ее мучила совесть за то, что, взяв однажды на себя ответственность за мальчика-инвалида, она в своей сегодняшней ситуации так мало могла ему дать. Ей даже казалось, что муж, который столь неожиданно погиб, оставив их в то страшное время на произвол судьбы, предал их. Женщина гнала от себя эти мысли, понимая, что это была не его воля, а нелепая ошибка где-то там, наверху, где в те дни требовали решения еще так много человеческих судеб.

Наталья достала из шкафа свои рисунки на белых прямоугольниках ткани, их уже собралось немало. Иногда она показывала их детям, иногда Ирине и ее мужу, но не все. Зрители думали, что Наталья рисует только цветы. Но там, в глубине ящика для белья, были и другие рисунки. В минуты отчаяния какая-то сила водила ее рукой по ткани, и выходили странные сюжеты — хитросплетения плавных линий и геометрических фигур, которые обрамляли изображенных на рисунках младенцев и силуэты в позе эмбрионов, плавающих в этих линиях и фигурах, будто они заблудились во вселенной-лабиринте.

Наталья разложила все рисунки на диване — цветы на его вертикальной стенке, а космических младенцев внизу — и замерла, разглядывая свою экспозицию. Потом она подняла глаза на иконку Божьей Матери на ковре над диваном, перекрестилась и прошептала:

— Матерь Божья, царица небесная! Дай силы, помоги, сбереги!

Наталья поправила одеяло на Николке и вышла в коридор. Она присела на стул возле полочки с телефоном и набрала номер Ирины.

— Что случилось? — заволновалась та, услышав необычный голос подруги.

— Да, в общем, ничего страшного. Просто тревожно мне что-то. И еще…

— Да говори уже, не тяни! Я ж знаю, ты из-за ерунды так поздно звонить не будешь. Чего ты разволновалась? С малым все хорошо?

— Все хорошо. Я про нотариуса.

— Что? Ошибки в бумагах нашла?

— Да нет. Про ту, которая вас чуть не сбила с ног.