— Здравстуйте! Ирину можно услышать?

— Это я, а кто говорит?

— Поздравляю с днем рождения доченьки!

— Спасибо! А кто это? Я что-то не узнаю.

— Это Светлана. Ну, помнишь, год назад в роддоме? Помнишь, ты мне еще свой телефон записала на обертке от печенья? Поздравляю! Желаю счастья и здоровья!

— Ничего себе! Светланка! Где ж ты пропала?! Я тебя столько раз вспоминала! Что ж ты не позвонила ни разу за год?! Как у вас дела? И тебя поздравляю — у вас ведь тоже день рождения!

— Спасибо, но у нас завтра. Я же после полуночи родила. Так что мы — двадцать шестого. Как малую-то назвала? Не Соней? — смеется в трубку женский голос.

— Нет, Машенькой, а дома Марусей дразним. Вон бегает. Две недели, как оторвалась от опоры, так только успевай ловить. Маша! Маша! Куда ты побежала?! Антон, лови ее! Сейчас опять в кухне куда-то влезет. Извини, Светланка, сегодня отмечаем, гости на пороге, малая возбужденная такая, спать днем не захотела, теперь даст жару. А твоя как? Как назвала?

— Лесей. Ничего малая, тоже уже бегает. Еле справляемся.

— «Справляемся»? Сошлись? Скажи два слова, Светланка, как ты?

— Сошлись. Живем. Справляемся.

— Что-то не очень радостно ты сказала, подруга… Антон! В двери звонят, открой, пожалуйста, это, наверное, кума Наталья. Маша! Маша! Не трогай телефон! Извини, Свет, дурдом тут, не дадут поговорить. Давай встретимся? Ты где живешь? Погоди! Дай же мне твой номер! А то опять пропадешь на год. Погоди, сейчас дотянусь до карандаша… Маша! Что ж ты наделала?! Еще и смеется! Ты ж вынула провод из розетки! А мама с тетей разговаривала. От уже шкода малая! Ну, может, еще раз перезвонит. Антон, кто там пришел?

* * *

— Машенька! Раздеваемся, моя дорогая! Маме на работу пора бежать, маму детки ждут в школе, вот тебе Чебурашка, держи, будешь играться. Ну, чего ты воешь? Ты опять начинаешь? Ты ж сама просилась в садик, к деткам… Вот скоро кашку принесут, а потом на прогулку на улицу все вместе… Ну, не цепляйся, деточка, мама скоро придет, пообедаешь, и я заберу. Ну, давай наденем сандалики!

— А спать не буду?

— Нет, сегодня заберу до сна. Если будешь послушная и хорошо пообедаешь. Договорились? Ну, целуй маму! Я побежала.

— Маааа! Я тоже хочу в школу!

— Ну, моя дорогушечка, как же мы вместе? Ты лучше здесь с детками поиграй, а я заберу тебя пораньше, хорошо? Ну, отпусти мою руку! Вера Петровна! Не высаживайте Машу на горшок, она уже дома с утра все сделала, пожалуйста!

— Ну как же «не высаживайте»?! Такой порядок — все сидят в рядочек, пока завтрак принесут, а ваша, значит, уже? А если что — мне переодевать, или пусть ходит мокрая?

— Маааа!!!

— Маша, Маша, я скоро вернусь! У меня только четыре урока!

— Да идите уже, мамаша! Не дразните ребенка! Заходи, Маша, вон все детки сидят тихонько в рядочек на горшочках, тихо сидят, на тебя смотрят, а ты буянишь. Вот уж принцессу привели! Все не как у людей!

— Маааа!!!

— Маша!..

— Да идите уже! Вот морока!


— Зинченко! Наташенька! Я тебя прошу — отнеси, пожалуйста, журнал в учительскую, поставь на полку, ну, ты знаешь куда. Я должна бежать быстренько, обещала малую из яслей забрать до сна, а то будет крика. Спасибо тебе!


— Ирина Михайловна! Извините, а куда это вы так разогнались? Вас завуч ищет, там Татьяне Павловне плохо с сердцем стало, вас ищут на замену в восьмой «Б», у вас же, кажется, кроме английского еще и французский? Вот и повод освежить, чтоб не забывалось.

— Но… Мне в садик… Я обещала дочке…

— Дорогая моя! Детские садики работают до девятнадцати часов! А то и дольше! Если бы я своего сына забирала сразу после обеда, то не была бы сейчас директором школы! А вы свою слишком балуете! Строже надо! К жизни готовьте! А то принцессу культивируете! А жизнь не пожалеет! Восьмой «Б» без кабинета остался, так, берите журнал, ключи от музея Ленина, там урок и проведете. Но — за порядок отвечаете вы! Идите. Через две недели аттестация, завуч характеристики пишет — зачем вам неприятности?


— Маша! Маш! Я пришла. Домой пойдем?

— Я тебе больше не верю.

* * *

— Бабушка, ну где вы были так долго с Машей? Я уже волноваться начала, вы ж города не знаете совсем.

— Мы были в музее! — первой отвечает Маша.

— В каком музее?! — удивленно переспрашивает Ирина у своей уже старенькой бабушки, которая приехала в гости, отправилась с правнучкой погулять да где-то запропала. — Все музеи в центре, как же вы добрались? Да и не успели бы вы походить.

— Мы были в музее! — топает ногой Маша, а бабушка тихонько заносит что-то в комнату и отвечает уже оттуда:

— Ира, мы там встретили твоих соседей сверху, они обещали зайти на ужин, просто так, пообщаться… То я быстренько вареничков сделаю с творогом, ладно?

— Бабушка, а чего это ты должна еще и соседей кормить? Что-то я ничего не понимаю. Пусть заходят, конечно, мы с Татьяной и Генчиком дружим, но странно как-то.

— А мы вместе в музей ходили. С тетей Таней и дядей Геной! — снова вставляет слово Маша.

— Бабушка?! — Ирина заглядывает в комнату. — Где вы были?

— Мы были в музее! — Маша дергает маму сзади за юбку. — Там красиво-красиво! А такой большой дядя с бородой дал мне вот что — значок! Только зачем-то голову водой намочил. — И она вытягивает из-за пазухи крестик на веревочке и показывает маме.

— Ну… вы даете… — Ирина разводит руками.

— Маша, иди-ка мыть руки, будем вареники лепить! — говорит прабабушка, а когда Маша удаляется, старушка невинно смотрит на внучку, повязывая белым платком седые волосы. Ее глаза, добрые и с хитринкой, улыбаются, и от них расходятся лучи маленьких морщинок. — Ну, Ирочка, сколько уже можно — ребенок до сих пор живет некрещеный! А про музей — это чтобы она всем не понарассказывала, а то будет тебе в школе, как узнают… Не сердись, деточка. Оно не помешает. А Татьяна с Геной согласились быть крестными. Пусть зайдут, надо это отметить.

— Ой, бабушка… Ну, не ожидала я от тебя такой фантазии! Прямо Штирлиц во вражеском стане! — засмеялась Ирина. — Ну, покрестили и хорошо. Кто знает, может, оно и правда для чего-то нужно. Мы пионеры-комсомольцы в этом ничего не смыслим. Наталья со своей бабушкой Николку крестили в костеле, бабуля у нее католичка. Да еще и родились наши детки почти на их Рождество. Ну да ладно уж. Думаю, не будут ругаться из религиозных соображений?

Женщины рассмеялись. Маша вышла из ванной комнаты, показала чистые руки и повела прабабушку в кухню, потому что таких вареничков, какие умела делать старушка, не готовил никто.

* * *

— Ир, ты куда? Чего тебе не спится?

— Да сейчас я, Антоша, только выйду на балкон и гляну. Что-то там, на улице, все гудит да гудит.

— Все тебе не так! Спала бы, сколько до утра осталось, вон уже светает, а ты бродишь… И что там? Холодная, как жаба, прижимайся, погрею. Халат на рубашку не могла надеть?

— Знаешь, Антон, что-то такое странное — вертолеты летят куда-то на север, а по улице едут зеленые военные машины, раз штук пять, потом еще и еще. Как-то страшно. Может, пойдешь глянешь?

— И что изменится? Который час, Ир?

— Пять скоро.

— Ну, ты даешь! Сегодня ж суббота! Так, лежи-ка тихо! На малую смотрела? Укрыта?

— Да укрыта.

— Вот и спи! И мне дай выспаться, выходной же!


Дальше день пошел, как день. К Ирине с Антоном заехали кума Наталья и кум Игорь с крестником, все собрались, папы усадили на шеи Машу и Николку и двумя семьями направились к троллейбусу, который ехал на Крещатик, — просто так, погулять по весеннему центру города, купить детям воздушных шаров, поесть мороженого. Погода чудесная, каштаны расцветают, тюльпаны на клумбах алеют, воробьи верещат — почему бы и не отдохнуть?


Уже возвращаясь с прогулки, уставшие, но счастливые, взрослые уселись на парапете фонтана, недалеко от главпочтамта, и, угомонив детей и пристроив их у себя на коленях, улыбнулись фотографу, чтобы остаться такими навсегда.

— Вот, возьмите сдачу! Адрес я записал, фото вышлю в понедельник. Вот мой телефон, вдруг не получите за неделю — звоните. Какое у нас сегодня число?

— Антон! Какое число сегодня?

— Двадцать шестое.

— Так и запишем — двадцать шестое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.

* * *

— Ир, привет! Это я, Наташа. Новости есть? Никто ничего не знает, но ходят разные сплетни. Кто по приемнику поймал заграницу, кто от «органов» узнал. Так тревожно. Не советуют гулять подолгу с детьми.

— Да я тоже слышала, Наташенька, кто ж его знает, что делать? Будто ее не видно и никак не ощущается, но мало ли… На работу хожу. Готовимся к экзаменам. Вся информация на уровне слухов.

— А у меня в горле что-то дерет, хотя, может, простыла немного? Игоря вызвали сегодня на какое-то совещание, звонил, наверное, в командировку поедет.

— Туда? — встревожилась Ирина.

— Туда. Вернется вечером, расскажет, куда именно и на сколько.

— Господи… Ну, может, оно не такое уж и страшное. Вдруг то опять сплетники раздувают из мухи слона? Горбачев выступал, осуждал паникерство, говорил, что все под контролем.

— Дай-то бог. Вряд ли бы с народом так поступили. И первомайская демонстрация ж была на Крещатике, дети выступали — на весь мир показывали. Если бы правда, разве разрешили бы такой риск, а, Иринка? А у вас нет приемника, чтобы послушать, что там говорят, ты бы разобралась по-английски?

— Можно попробовать. Думаешь, они там лучше знают, чем наши тут?

— Да очень уж тревожно. И машины военные по ночам все едут, едут на север.


— Все, Ир. Поехал наш папка, — вздохнула в трубку Наталья, — говорил, что приехали специалисты из России, Казахстана, Белоруссии. Знаешь, такая тревога, аж сердце колотится, хоть Игорь сказал, что едет всего на неделю.

— Так это ж не долго, Наташенька, что надо — мы поможем.

— Да вроде ничего не надо. Денег оставил, сказал, хорошо заплатят за выезд. А ты, Ириш, слушала приемник или нет? Что там в мире говорят? А то кажется мне, что Игорь чего-то недоговаривает. Просил форточки не открывать, белье не сушить на балконе, не выходить с Николкой во двор к песочнице…

— Послушала я и Америку, и французов. Что странно — слышала, первыми заметили сотрудники французской атомной, на которых сработала какая-то проверка на те миллирентгены, но не в тот момент, когда они выходили со своей станции, а еще утром двадцать шестого по дороге на работу.

— Ничего себе!

— Вот-вот. Пищало, сообщая, что они радиоактивные! Там, за две тысячи километров от нас!

— Ир, что ж это? А как же мы? Хотя говорили, что в тот день ветер был не на Киев, может, оно и снесло весь вред туда? У нас же гляди, какая красота, — все зеленое, сочное, каштаны цветут, ничего не пищит…

— Не пищит, потому что нечему. Я не хотела тебе заранее говорить, вот Антон придет, расскажет. Он обещал на день принести тот «счетчик», который измеряет радиацию. У них в институте на кафедре гражданской обороны нашлось их несколько, так растащили — в очередь записываются, кто завтра берет. А наш физик в школе похвастался мне, что он сам вот-вот смастерит, потому что у него внуки, а надо же знать… Физики в этом больше смыслят.

Подруги помолчали, потому что прекрасный день никак не увязывался в сознании с тревогой, которая все нарастала от новостей и разговоров без понимания ситуации.

— Ира… Ир, а помнишь, был фильм — «Москва — любовь моя»? Там, в Москве, балерина была, такая славная японочка, и наш парень, скульптор, и у них любовь… Еще музыка такая чудесная. А балерина родилась в Хиросиме…

— Помню. Я его раз пять смотрела да плакала каждый раз, когда она…

— Ира… А мне сегодня в лифте соседка сказала, что драпать надо с детьми хоть куда, потому что у нас здесь та же Хиросима… Дети ж, Ирка. Как же им дальше жить?

— Давай до вечера подождем, вот Антон придет, что-то же люди там наверху думают. Потому что у нас в школе будто у всех одна цель — не сорвать конец учебного года. Указаний пока не поступало. Но говорят, может, младшие классы и распустят раньше.

— Как-то не хочется верить в те ужасы. Ну ладно, пойду еще с Николкой на рынок, хочется чего-то зелененького, да и молока домашнего купим.

— А может, Наташ, не надо зелененького?


Вечером, намерявшись вдоволь в квартире и во дворе, Ирина с Антоном с грустью поняли, что тут от радиации не спрятаться, хоть есть и чистые места, но есть и где чересчур, особенно у дороги, да и коврик возле двери был неспокойный, и даже у Ирины в прическе расселись те миллирентгены. Плюс ко всему позвонила одноклассница Антона Карина и рассказала, что к ней приехала двоюродная сестра из Припяти, а там говорят, что «временная эвакуация» не будет иметь обратного направления. Но ведь то Припять, а кто и куда будет эвакуировать трехмиллионный Киев, если ситуация ухудшится? Когда Антон обмолвился, что дома у него есть дозиметр, Карина шепотом упросила его приехать, потому что, конечно, родственники родственниками, но кто знает, сколько опасности привезли они вместе со своими вещами. И Антон поехал.