Ирина уложила Машу спать и села за тетрадки. Но мысли были о другом. Она соображала, куда бы отправить Машу хоть на месяц, пока она сама закончит учебный год и примет экзамены. Может, кума Наталья могла бы напроситься к тетке на Львовщину? Она ведь не работает. А они бы с Антоном в выходные проведывали их. Но как кума справится с двумя детьми? Николка же сам еле ходит, с ножкой вопрос еще не доведен до конца. Две операции пока не сделали из него здорового ребенка.

— Что же делать? Я бы и сама поехала, да кто отпустит из школы в конце учебного года? — разговаривала сама с собой Ирина, грызла кончик ручки с красными чернилами и никак не могла сосредоточиться на проверке контрольных работ.

* * *

— Карина, — произнес Антон уже возле лифта. — Я не хотел при ней говорить, но…

— Но что?

— Наверное, было бы лучше уговорить твою гостью избавиться от ее вещей — дозиметр зашкаливает. Это опасно и для вас, и для нее. У тебя же сын… Она надолго?

— Кто это знает? — вздохнула Карина. — Ее муж остался на атомной, он там работает уже четыре года после университета, квартиру получили, хорошая зарплата.

— Из-за этого она такая расстроенная? Глаза заплаканные…

— Да там еще хуже… Она недавно узнала, что беременна. А теперь врачи рекомендуют…

— Избавиться от ребенка?

— Да.

— Первый ребенок?

— Первый. Они так ждали, и вот наконец…

— Может, как-то обойдется?

— Не знаю. Говорят, есть риск, что ребенок родится с уродствами, гены, мутации, всякое такое — большой риск.

— Господи…

— Она плачет день и ночь. Звонил ее муж, советовались, но кто знает, как лучше? Выносить и родить калеку — разве это жизнь будет и ребенку, и родителям?

— Да всякое бывает. Хорошо, пойду я, а то мои ждут, и на работу завтра, — попрощался Антон и нажал кнопку лифта. — Держитесь.

— Бывай. Спасибо тебе.


Поздно вечером зазвонил телефон. Ирина схватила трубку в коридоре и прикрыла ногой дверь в комнату, где спала Маша. Антон выглянул из ванной.

В трубке билась в истерике Наталья. Из ее слов ничего нельзя было разобрать, а где-то возле нее плакал Николка и все повторял: «Мама! Мама-а-а-а!!!»

Через некоторое время Ирина добилась объяснений. Новости были страшные — машина, в которой Игорь ехал в командировку, попала в аварию, Игорь погиб на месте, а еще двое в больнице. До атомной так и не доехали…

* * *

В тесноватой кухне трое детишек лет пяти-шести сидят вокруг стола на стульях с подложенными на сиденья подушечками и ковыряются ложками в супе. Наталья поглядывает на них и накладывает в мелкие тарелочки «второе» — картофельное пюре с тефтельками.

— Николка! Не вытирай нос рукавом! Ешь быстренько, что ты там выбираешь?

— Я морковку не люблю! Машка, хочешь?

— Не, я тоже не люблю, — отвечает Маша и кривит губы.

— А я люблю, могу и вашу съесть! — говорит щекастая девочка, бросив взгляд в соседские тарелки.

— Еще чего не хватало, Катя! Лучше я тебе добавки дам, — отзывается Наталья. — А что мама скажет? Разве она платит деньги, чтобы ты за этими двумя поросятами доедала? Давайте, не ковыряйтесь в супе, я сейчас «второе» буду давать. Время-то идет, надо еще поспать хоть часок, зимний день короткий, скоро стемнеет, будем крутить диафильмы на стенку, пока за вами придут.

— А какао после сна? — спрашивает щекастая Катя.

— Будет вам и какао! — смеется Наталья.


После обеда дети моют руки и нехотя идут в комнату, где уже подготовлены их спальные места — Кате на диване, Маше на раскладном кресле, а Николке — на раскладушке. Девочки развешивают платья и колготки на спинки стульев, ложатся, а Николка, прихрамывая, возвращается в кухню и прижимается к маме, которая моет посуду.

— Мамочка, я тебя так люблю. Ты у меня самая хорошая!

— И я тебя люблю, сыночек, — наклоняется и целует его в кудрявую макушку мама, крепко зажмурившись, чтобы опять не накатили слезы. — Это ты у меня самый лучший! Беги спать.

— Мамочка, а у тебя есть проблемы?

— То есть?

— Ну, проблемы есть?

— А у кого их сейчас нет, дорогой?

— Так купи себе тампакс! — радостно говорит Николка, будто сообщая матери благую весть.

Наталья замирает от неожиданности, не зная, что и ответить на такой совет.

— А почему именно тампакс? — сдерживая смех, спрашивает она.

— Ну как же?! Сколько раз по телевизору говорили: «Тампакс решит все ваши проблемы!»

— Ой, мамочки! — Наталья всплескивает руками и все-таки вытирает с глаз слезы, но уже от смеха. — Ты еще крестной посоветуй, когда за Машей придет, у нее на новой работе тоже проблем хватает! А тебе не пора спать, солнышко?

— Хорошо, посоветую, — говорит доверчивый Николка, чмокает маму в руку, которая гладит его по голове, разворачивается и идет укладываться.


Вечером, цепляя над диваном белый клеенчатый экран для просмотра диафильмов, Наталья видит на обоях нарисованный помадой крест.

— Так, пионеры, это что такое?! — строго спрашивает она детей, которые уселись в ожидании сеанса.

— Да это так… просто… — отвечает Маша, внимательно глядя на люстру.

— А поподробнее можно? Николка! Что за крест и кто разрешил брать мою помаду?

— Мы больше не будем. — Мальчик опускает глаза.

— Надеюсь, потому что ремонт я не планирую. И все же очень хочу знать, зачем вы над диваном крест нарисовали, а, чертенята?

— Мы играли в больницу «Красный крест», — неохотно говорит Николка.

— Какую-какую больницу?! — переспрашивает Наталья.

— Больницу «Красный крест»! — выкрикивает Катя. — Там Мария родила Бето, а потом потеряла память! Вы что, телевизор не смотрите?!

— Мамочки! — всплескивает руками Наталья, осознав безусловный авторитет красного пластмассового ящика.

* * *

— Антон, уже пять, встаем! А то снова можем не успеть.

— Сейчас-сейчас. Холодно как… Бррр…

— Давай, одевайся. Я побегу чайник поставлю, если хочешь.

— Хотел бы, да некогда. Может, лучше в термос?..

— И что, будем пить там, на улице, на снегу, а все будут смотреть?

— Можно в подъезде соседнего дома.

Ирина хмыкнула, а Антон, натягивая брюки на спортивные штаны, обиженно забурчал:

— И чего ты хмыкаешь? Ты сделай, а там видно будет, пригодится ли.

— Ладно-ладно, сейчас. Темно как на улице, и когда уже эта зима пройдет?

— Ты одевайся скорей, да рукавицы бери и шарф, а то окоченеешь, как в прошлый раз.

Ирина, уже одетая, вернулась от двери, еще раз глянула на Машу, подоткнула ей одеяло и тихонько прикрыла двери. Они шли, подняв воротники, засунув руки в карманы, и отворачивались от ветра. На руке у Антона позвякивали в сшитой из плотной ткани сумке две двухлитровые банки, а у Ирины — небольшая торбочка, в ней — завернутый в кухонное полотенце китайский литровый термос.

Они приближались к группе таких же припорошенных снегом людей, которые притопывали, стоя под фонарем. Со всех сторон подходили одинокие темные фигуры или пары, тоже позвякивая стеклянной или металлической посудой. Где-то после шести часов должна была приехать колхозная цистерна, из которой продавалось по два литра молока на человека. Если очередь в какой-то день была слишком длинная или машина запаздывала, Антон, поглядывая на часы, нервничал, потому что стоять он мог только до семи. После — потеряв два литра, — оставлял Ирину и бежал домой, чтобы собраться на работу, одеться, позавтракать. Он паковал в портфель небольшие баночки под пластмассовыми крышечками с едой на день, которые ему готовила жена, и штурмовал троллейбус. Ирина оставалась под фонарем до победы, потому что даже два литра — это уже что-то. Хотя четыре были лучше, потому что следующая экзекуция под заснеженным фонарем откладывалась на несколько дней. Сто лет бы она не видела того молока, да еще и такой ценой, но когда в семье ребенок — куда ты без него?

Ирине на работу на десять, но надо еще разбудить и одеть Машу, собраться самой, довезти ребенка до Натальи, которая жила в трех остановках от них, а потом минут сорок двумя троллейбусами добираться до работы. Кума Наталья еле выживала с Николкой на мелкие подработки и небольшую пенсию за покойного Игоря, который не считался чернобыльцем, а потому никакие льготы семье не полагались. Ирина оставила школу и устроилась вести деловые и бухгалтерские бумаги в новой производственной структуре — кооперативе. Зарплата неплохая, но рабочий день ненормированный. Служба Антона тоже не совпадала с графиком детского сада — его «халтуры» в научно-исследовательском институте были непредсказуемы. И Ирина уговорила куму приглядывать заодно и за Машей, определив понедельную оплату. Потом к двум малышам добавилась еще Катя, дочка журналистки, и вышел мини-садик. Наталья справлялась, родители по договоренности продукты покупали сами, а хозяйка готовила, учила, воспитывала, развлекала детей.

Но что-то эта зима затянулась, была холодной, полной дефицитов и депрессивно-бесконечной. Цены росли, дети болели, больничные листы и в школе признавали неохотно, а уж в кооперативах и слышать о них не хотели. Работа и очереди изматывали, казалось, вот-вот — и силам конец, а весна не настанет никогда.


— Так чай будем пить или как? — тихо спросил Антон, наклонившись к Ирине, которая, подняв плечи и засунув руки в карманы, притопывала и разглядывала следы своих ног на снегу.

— На. — Она протянула торбочку мужу.

— Нет, вон открытый подъезд, давай предупредим, что через пять минут вернемся, и чухнем туда?

Ирина пожала плечами, ей хотелось в тепло, спрятаться куда-то от ветра, от всех этих проблем, от нормированной продажи продуктов, роста цен, дефицитов, детских болезней и вечной усталости. Хотелось куда-то назад, в свое детство, где было тепло и беззаботно, где были пионерские лагеря, а в магазине всегда продавалось молоко — или на розлив, или в треугольных пакетах, а также мороженое на палочке «Каштан» по двадцать восемь копеек, по двадцать две «Киевское», тоже в шоколаде, по девятнадцать в вафельном стаканчике, а по девять — фруктовое, которое, растаяв, превращалось в лужицу прозрачной розовой жидкости с маленькими клубничными косточками. Нет, о мороженом не надо, зубы и так щелкают, еще и голова болит. Хоть бы не заболеть, лекарств-то днем с огнем не сыщешь, еле для Маши находятся через знакомых втридорога…

— Ир, ты будто спишь на ногах, я уже предупредил бабулю, пойдем, спрячемся в подъезде, глотнем «по маленькой». — Антон засмеялся, но Ирина шла как во сне.

И темная в шесть утра зимняя улица, и этот чужой дом казались ей дурным сном, от которого можно избавиться, только проснувшись. Она хорошо сознавала, что все это ей снится и что нужно только произнести какое-то слово, какой-то пароль — и все пропадет, а потом она просто скажет: «Куда ночь, туда и сон!»


— Держись за батарею, она, как ни странно, теплая. И как не размерзлась при незакрытых дверях? Давай уже термос!

Ирина протянула Антону торбочку, но та соскользнула с вязаной рукавицы и упала на бетонный пол, приглушенно звякнув. В полутьме они увидели, как из-под холмика ткани растекается лужа чая, над которой медленно, как в кино, поднимается пар.

— Ир, ну ты совсем никакая, мало того что мы теперь без чая, так где ж ты сейчас колбу запасную достанешь?!

И тут Ирина, будто проснувшись, подняла глаза на Антона, потом глянула на лужу и вдруг начала топтать сапогами металлический саркофаг умершей колбы — одной ногой, потом другой, без слов, гневно, как порой топала, рассердившись, Маша. Антон смотрел на жену молча, потому что никогда такого не видел, — у нее был довольно ровный покладистый характер. Вот уж, наверное, накипело.

Закончив свой молчаливый танец, Ирина повернулась лицом к высоко подвешенной на крюках чугунной батарее, вцепилась в нее обеими руками, прижалась к теплому металлу лбом и завыла…

* * *

— Добрый день! Я могу услышать Ирину?

— Это я, а кто говорит?

— Поздравляю с днем рождения Маши! Шесть лет — солидный возраст!

— Спасибо. А кто это? Я что-то не узнала.

— Это Светлана. Ты когда-то мне свой телефон записала на обертке от печенья!

— Ну… ну, ты даешь! Да разве ж можно так исчезать?! То на год, то еще на пять! Светланка, я так рада тебя опять слышать! Малая прошлый раз выдернула провод из розетки, а ты не перезвонила больше. А ну, говори быстрее номер! Вот уж странная женщина!

Прижав плечом трубку к уху, Ирина потянулась к записной книжке, взяла карандаш, а сама подумала, что и правда, странная эта Светлана — если не хочет общаться, то зачем звонит, а если хочет, то почему звонит так редко? Когда-то пережитое вместе осталось в памяти на всю жизнь, и каждый год в эти дни оно прокручивается черно-белым роликом, пожалуй, у каждой из участниц событий. Хотя и разного другого случилось за эти годы немало.