«В чем я ошибся?» — думал инспектор, наблюдая, как поднимаются и уходят из зала его противники, которых он, казалось, уже уничтожил. Вот они, воскресшие из пепла, на мгновение застыли на пороге — специально, чтоб бросить на него презрительные взгляды. Он выпрямился и усмехнулся, не желая усугублять их радость своим скорбным видом. Но это было единственное, на что он был способен.

Зал быстро пустел, и наконец Сету Пати остался один. Он обхватил руками голову и ненадолго замер, обдумывая свое положение. Так в чем же все-таки был его промах? Он взял пару пешек — причем, с поличным, раскрутил еще несколько человек. Все сделано в присутствии свидетелей, все задокументировано и законно. Он гордился скрупулезно проделанной работой. Первое крупное дело в его жизни, надежда на успех, на новые горизонты, на повышение по службе — а почему бы нет, он заслужил его. Но это только одна, и не самая важная, причина того неистовства, с которым он относился к этому делу. Главное было в том, что он чувствовал себя частью Ховры, полностью прибранной к рукам кучкой негодяев. Он родился здесь, в маленьком пыльном городке в окрестностях Большой Калькутты, здесь прошла вся его жизнь. И сколько он себя помнил, все всегда обстояло таким же образом: несколько богатеев держали в страхе и унижении всех вокруг. Им мало той прямой зависимости, в которую попадали люди, работавшие на их заводах, покупавшие в их магазинах, орошавшие поля их водой, арендовавшие их землю. Деньги текли к ним мутной обильной рекой, сильно разбавленной слезами несчастных, но разве им было достаточно этого?

Обуреваемые ненасытной жадностью — этой болезнью богатых, они с дьявольской изобретательностью придумывали все новые и новые способы опутывания всех и каждого прочной сетью, занимаясь ростовщичеством, контрабандой, сводничеством, аферами с государственными подрядами и заказами и много чем еще. Весь город был у них в долгах, и почти каждый оказался хоть немного замазан той липкой грязью, которая неизменно сопровождала каждое их дело.

Иногда Сету Пати казалось, что именно из-за этого он и пошел служить в полицию, он, выученный на медные деньги отца — заводского техника, выпускник юридического факультета университета. Перед ним открывались неплохие перспективы, особенно если учесть полное отсутствие связей и средств. Конечно, он не смог бы сразу заняться, как мечтал не доживший до счастливого дня выпуска отец, адвокатской практикой, открыв свое дело. Но у него были предложения сотрудничать с известными адвокатскими конторами, где его ждали стабильные и высокие доходы и прочная перспектива роста. Кто откажется от такой успешной карьеры, от блеска калькуттских витрин, от привычного круга общения и вернется в пустой дом на окраине маленького городка?!

Сету Пати вернулся, да не один, а с молоденькой женой — внучкой его квартирной хозяйки, хорошенькой, как картинка, веселой и беззаботной. Он надел полицейский мундир, уже к вечеру первого дня службы посеревший от дорожной пыли, и принялся разгребать огромную кучу дел, дожидавшихся годами хоть чьего-нибудь внимания. Ловил мелкую сошку, сажал, выслеживал — а воздух в Ховре нисколько не становился чище. Ничего не менялось. На месте вытряхнутых им из хорошо налаженного механизма городской преступности винтиков тут же появлялись новые, а подхода к более значительным частям машины все не находилось. Два года он потратил на то, чтоб отыскать конец, за который можно было бы дернуть всерьез, так, чтоб закачалась паутина, наброшенная на Ховру. И наконец ему показалось, что удача готова улыбнуться ему и подарить то заветное звездное мгновение, которого ждут годами и десятилетиями — когда получается все, о чем мечтал.

Золото, дешевое золото, ввозимое контрабандой в страну для спекуляций, — как было бы здорово этим драгоценным ключиком отпереть дверь, за которой прячутся в душной темноте главари-пауки! На золоте он их и возьмет, разом отсекая голову налаженного дела, обрубая все связи, все каналы, разматывая, распутывая удавку-сеть. И только от него будет зависеть, отрастет ли новая голова.

Но вот итог: он, со старательностью школяра-отличника выполнивший свои обязанности, предусмотревший все, не учел главного: паутиной оказались опутаны не только руки людей, но, что гораздо опасней и безысходней, их души. Страх, вековая приниженность и преклонение перед богатством, желание урвать хоть маленький кусочек от ворованной булки, неверие в победу над хозяевами жизни предопределили вердикт сегодняшнего суда.

Сету Пати знал, что город ждет от него победы и желает ему успеха. Но никто не захотел бороться рядом с ним в этом сражении. Он воевал один и проиграл войну.

— Господин инспектор, вам звонят, — сторож теребил за рукав и старался сочувственно заглянуть ему в глаза.

— Кто? — зачем-то спросил Сету Пати, хотя не сомневался, что его вызывают в Управление.

— Полковник Мадан просит вас зайти. Вы возьмете трубку?

— Нет, — махнул рукой инспектор и досадливо поморщился. — Скажите ему, что я выезжаю.

Он бы дорого дал сейчас, чтобы отложить эту встречу, но Мадан не из тех, кто вникает в настроение своих подчиненных и беспокоится об их самочувствии. Хуже всего было то, что Сету Пати отлично представлял себе предстоящий разговор. У него давно уже не осталось иллюзий относительно начальника. Полковник Мадан не привык делить с офицерами их неудачи, хотя никому не позволял без своего участия пожинать плоды удавшихся дел. Он всегда оставался на плаву, какие бы неприятности ни случались в его округе. Никто не смог бы обвинить полковника в плохой организации дела или неправильной позиции — потому что никакой позиции у него никогда не было, а вернее, было целых две прямо противоположные друг другу, так же, как и два мнения по каждому вопросу, два отношения к каждому человеку.

С непостижимой быстротой и ловкостью фокусника он вытаскивал из своей неизменной кожаной папочки именно то, что всегда документально подтверждало: он ни в чем не виноват, он был против, он выступал, он предупреждал, он действовал, заручившись указаниями своего непосредственного начальства. Но в довершение всего еще каким-то образом оказывалось, что и его начальство тоже ни при чем, а во всем виноват младший инспектор имя рек, который на свой страх и риск и даже пренебрегая распоряжениями вышестоящих затеял то или иное разбирательство, приведшее к каким-либо неприятностям. Инспектора тут же наказывали, а полковник оставался на своем месте, процветал, получая награды и личную благодарность «ни в чем не повинного» начальства — а что может быть выгоднее и прочнее, чем личная благодарность влиятельных людей?

Случайно услышав обрывки телефонного разговора Мадана накануне процесса, Сету Пати знал, что тот успел подготовить себе алиби на случай его провала. Он объяснялся с кем-то, о могуществе которого говорило выражение физиономии полковника во время беседы, по поводу возмутительного поведения своих офицеров, осмелившихся побеспокоить господ Тхарма Лингама, Сатья Мурти и прочих.

— Не стоит принимать это всерьез, — закатывал глаза полковник. Никто не ставит своей целью доставить неприятные минуты почетным гражданам нашего города. Но этот процесс должен положить конец зловредным слухам и окончательно обелить их честные имена. Думаю, они сами немало в этом заинтересованы, не правда ли?

Тогда Сету Пати только усмехнулся, предвкушая, как завтра «засияют чистотой» имена почтенной четверки, и Мадан будет бойко рапортовать новому начальнику — генералу из Калькутты, который, по слухам, затеял большую кампанию по борьбе с преступностью, о раскрытой лично им мощной организации криминальных элементов и о своей мужественной борьбе «не щадя сил, не жалея жизни…»

Однако вышло так, что хитрая лиса Мадан опять оказался умнее, дальновиднее и расчетливее всех: теперь он своим неформальным хозяевам доложит, что все вышло так, как он и планировал, а непосредственному начальству — что выявил среди сотрудников полиции негодяев, способных замарать честь мундира фальсификацией и шантажом добропорядочных граждан города.

Побежден и растоптан — вот все, что вышло из его попытки добиться правосудия, сказал себе Сету Пати, надевая фуражку и выходя из Дворца правосудия, чтобы ехать в Управление. Его карьера загублена, имя опозорено, семья останется без средств. Не слишком ли много он ставил на карту, затевая это дело, не слишком ли много брал на себя? Может быть.

И все-таки он знал, что, если бы ему только позволили, он завтра же начал бы все сначала: следил бы, собирал материалы, искал доказательства, — а главное вербовал бы себе сочувствующих, соратников, помощников среди затравленных жителей этого опутанного неправдой городка, помогал бы им сбросить страх, стать сильней и бороться. Один человек не может победить заговор многих, но он может научить других и повести их за собой.

К сожалению, Сету Пати понял это только теперь, когда не было и тени надежды на то, что ему дадут возможность работать и дальше. Тхарма Лингам не потерпит в своем городе — теперь уж окончательно побежденном и покорившемся — такого открытого и неглупого противника. Да ему и не придется утруждать себя, требуя принятия мер к «зарвавшемуся полицейскому». Инспектор прекрасно знал, что полковник Мадан с радостью поднесет жаждущему крови победителю голову непокорного врага.

Что последует за изгнанием из полиции, Сету Пати тоже мог легко себе представить. В лучшем случае, если удастся «уйти по собственному желанию», придется уехать из Ховры и пробиваться в жизни новой дорогой. Денег для этого у него нет, все имущество — дом и небольшой участок, которые вряд ли всемогущие хозяева города позволят ему более или менее выгодно продать. Старые связи потеряны, и, кроме университетских профессоров, протекцию ему составить тоже будет некому. А на руках беременная жена, которая вот-вот должна родить, выпустить в этот грязный мир их ребенка! Бедный малыш, хорошая же его ждет встреча!

Пожимая руки попадавшимся по дороге к кабинету Мадана инспекторам, провожавшим его сочувственными взглядами, Сету Пати вошел в приемную начальства и через несколько минут покинул ее уже нигде не работающим человеком.

Глава четвертая

Услышав, как в замке поворачивается ключ, Кавери быстро вытерла платком слезы и постаралась придать лицу безмятежное выражение. Она уже знала обо всем случившемся — час назад к ней забегала знакомая, брат которой работал секретарем в суде.

Бедный Арджун! И надо же было случиться такому именно с ним, самым честным и порядочным человеком из всех, кого она встречала в жизни. Наверное, права было ее бабушка, говорившая частенько, что солнце восходит только для того, чтобы осветить всю грязь этого мира. И все-таки ничего не потеряно для него, такого образованного и умного. Да к тому же, сказала себе Кавери, у него есть любящая жена и скоро будет малыш — разве этого мало, чтобы человек не чувствовал себя несчастным, несмотря на все огорчения?

Она улыбнулась и пошла навстречу мужу тяжелым шагом женщины на девятом месяце беременности.

— Уже знаешь! — догадался он, заглянув ей в глаза.

Она кивнула в знак согласия.

— Ну что ж, — усмехнулся Сету Пати, — зато сбылась твоя давнишняя мечта — я больше не служу в полиции.

— Я думаю, мы еще когда-нибудь поблагодарим Кришну за это, — сказала Кавери, обнимая мужа. — Теперь мне можно будет не дрожать каждую минуту, гадая, жив ты или нет.

Она принесла ему обед, но, войдя с подносом в комнату, обнаружила, что муж даже не переоделся. Он сидел на полу на циновке, опершись спиной о шкаф, и, кусая губы, думал о чем-то. Кавери, не задавая вопросов, сходила за кувшином с водой и тазом для умывания. Арджун взял у нее полотенце, поблагодарив взглядом. Есть он не стал, хотя запах кушаний, приготовленных на ужин его женой, соблазнил бы любого. Вместе этого он занялся своим любимым делом — бесконечным спором о том, как они назовут своего первенца. Этот спор велся еще до того, как Кавери почувствовала себя беременной и носил чисто символический характер, потому что в итоге каждый оставался при своем мнении, ничуть не поколебленном аргументами противной стороны. Но, как многие молодые пары, они находили особое удовольствие в самом процессе выбора имени для своего первого и очень желанного ребенка. Им просто приятно было говорить об этом, предчувствуя появление в жизни любимого и самого важного для обоих существа.

На сей раз Сету Пати решил доверить выбор имени воле Провидения и, что-то написав на нескольких бумажках, аккуратно свернул их треугольничками. Потом потряс их в ладонях, как кости, и выбросил на стол, предлагая жене развернуть одну из них. Она не соглашалась, опасаясь подвоха.

— Бери, бери, дорогая, посмотрим, что там.

— Возьми ты, — фыркнула Кавери, всем своим видом показывая, что ей совершенно все равно, что решит случай.