– Кто вы? – спросила Софья, не открывая глаз. – Зачем вы мне помешали?

– Во-первых, помешал вам не я, а Северьян, – ответил тот же спокойный голос. – Он первым заметил вас и в воду прыгнул тоже первым. Я пошел вторым номером, но как раз мне посчастливилось вас найти. Вы знаете, что зацепились платьем за донную корягу и я довольно долго провозился с вами, пока сумел поднять? Софья Николаевна, так шутить с судьбой нельзя.

Только сейчас, во второй раз услышав, как незнакомец называет ее по имени, Софья почуяла неладное. С невероятным трудом она приподнялась на локте, взглянула в лицо стоящего на коленях у разгорающегося костра мужчины… и, ахнув, зажмурилась. Это был светлоглазый мартемьяновский приказчик, ожидавший ее утром на подводе посреди двора.

– Подите прочь, – хрипло сказала она. – Какое вам дело до меня, до моей судьбы? Вы… хамов прихвостень!

– Эка она вас, барин! – ухмыльнулся второй, Северьян, – помоложе, почернее, понахальнее, похожий на красивого цыгана, чуть поодаль ломавший об колено один за другим сосновые сучья. – Вот она и благодарность за спасение!

– Замолчи, – приказал Владимир все так же невозмутимо, ничуть не обиженно. На Софью он не смотрел, занимаясь огнем, а она говорила – с нарастающей яростью:

– Что вы сделали, зачем? Кто вас просил вмешиваться? Что вы знаете?! Меня родной брат продал вашему… вашему… этой сволочи, продал за пятнадцать тысяч, за карточный долг! Что я должна была делать, по-вашему?! Уложить вещи в узелок и ехать с вами на телеге? Как купленная дворовая?!

– Почему бы вам было просто не убежать? – поинтересовался Владимир.

– Мне некуда бежать! – отчаянно выкрикнула Софья. – Родственников в городе у меня нет, а московским я не нужна! Денег тоже нет! Выполнять черную работу я не умею, не кончала ни курсов, ни института, не обучена языкам…

– Вам кто-нибудь говорил о том, что вы великолепно поете? Я не большой знаток, но знаю, что поставленный от природы голос – большая редкость. Вы специально учились вокалу? Чувствуется итальянская школа…

Софья только усмехнулась. Чуть погодя, когда костер разгорелся и снопы искр начали весело рваться к темнеющему небу, спросила:

– Вы ведь сами не из простых… Не обыкновенный приказный, это заметно. Ваш человек зовет вас барином…

– М-да… – несколько смущенно усмехнулся Владимир, глядя в огонь. – Не поверите, шестой год не могу его отучить от этой привычки. Позвольте отрекомендовать себя – Владимир Дмитриевич Черменский, помещик Смоленской губернии.

– Так вы дворянин? – Софья не могла не удивиться. – Почему же вы служите Мартемьянову? Вы ему тоже должны деньги?

– Я, слава богу, никому ничего не должен, – впервые за разговор в голосе Владимира прозвучала резкая нотка, и Софье даже показалось, что он обижен. – И Мартемьянову я не служу, тут другое… Долго рассказывать, Софья Николаевна. Долго и ни к чему.

– Это Владимир Дмитрич из-за меня вляпавшись, – подал голос Северьян, но Владимир, подняв голову, пристально посмотрел на него, и тот умолк. Заинтересованная Софья долго глядела на него, ожидая продолжения, но Северьян больше не сказал ни слова. Вскоре он и вовсе ушел в лес за новой партией сучьев, и Софья с Владимиром остались вдвоем.

– Вам лучше снять мокрое платье, Софья Николаевна, – помолчав, сказал Владимир. – Северьян настаивал на том, чтобы вас раздеть, но я не решился. Наденьте вот это. По крайней мере, сухое и чистое, за это ручаюсь. Я скоро вернусь, помогу Северьяну.

Он взял лежащий у костра топор и зашагал в сторону леса, со стороны которого уже поднимался седой, страшный туман. Софья окликнула его:

– Владимир Дмитриевич! Но… но как вы нашли меня? Как вообще здесь оказались? Здесь совсем безлюдное место, только охотники бывают…

– Во-первых, я охотник, – усмехнулся он, полуобернувшись к девушке. Рыжий отсвет огня лег на его высокую фигуру с широким, почти мужицким разворотом плеч, и Софья невольно вспомнила, какие жесткие и сильные у него руки. – А если без шуток… Я видел, как вы разглядывали меня из-за занавески. Сегодня утром. Мне не понравилась ваша… ваше лицо. Человек с таким лицом способен на любую глупость. И я просто пошел за вами. И кажется, не ошибся.

– Я вас совсем не слышала… – растерянно сказала Софья.

Черменский снова усмехнулся:

– Говорю же, я неплохой охотник. – И, помахивая топором, ушел в лес.

Оставшись одна, Софья села как можно ближе к огню и, дрожа, стянула с себя мокрое, порванное в нескольких местах, безнадежно испорченное платье. Над ней тут же тоненько заныли злые осенние комары. Торопливо, не попадая в рукава, Софья натянула широкую мужскую рубаху, тканые порты, накинула сверху суконную поддевку, легла на прежнее место, с головой накрывшись уже знакомым зипуном, – и неожиданно заснула мертвым сном.

Ее разбудил громкий сухой треск, разнесшийся над рекой и разом поднявший из камышей стаю диких уток. Сразу же поняв, что это выстрел, прозвучавший мало не в двух шагах, Софья села и, не понимая, где находится, испуганно осмотрелась. Было уже совсем темно, над Угрой высоко в очистившемся небе стоял месяц, покрывая водную гладь мертвенной рябью, костер горел, источая крепкий запах смолы и шишек, рядом, на палках сушились мужские рубашки и порванное платье, а оба спасителя Софьи стояли у огня, Владимир – во весь рост, Северьян – на коленях, оба обнаженные до пояса и – с поднятыми руками.

– Как есть сейчас стрелю! – раздался грозный голос, и массивная фигура с поднятым ружьем выступила из камышей в дрожащий круг света. – Вот прямо как есть стрелю, коли барышню, кромешники, не отпустите! Софья Николавна, ежели они вам чего худого сделали, так я обоих на месте наповал!.. И в Угру сброшу – поминай, как звали!

– Ма-а-арфа… – выдохнула Софья, берясь за голову. – Опусти ружье, глупая, это вовсе не разбойники! Успокойся, Владимир Дмитрич благородный человек…

– Что-то никакой благородности не примечаю… – пробормотала Марфа, нехотя опуская ружье. – Рожа цыганская, конокрадская, и боле ничего. Софья Николавна, вы бы ко мне поближе…

Прежде чем Софья сообразила, что Марфа имеет в виду, стоящий в тени Владимир сложился пополам в приступе беззвучного смеха, а Северьян, весь бывший на виду в столбе света, оскалил белые зубы, сдвинул на затылок картуз и медленно, не опуская рук, пошел прямо на Марфу.

– Стоять! – та снова подняла ружье, сдвинула брови.

Северьян шел не останавливаясь. Визг Софьи, окрик Владимира: «Стой, болван!» – и выстрел прозвучали одновременно, картуз с головы Северьяна улетел в костер, а сам он без единого звука упал навзничь.

– Это она нарочно в картуз выстрелила, – не без триумфа пояснила Софья. – Марфа белку в глаз бьет без промаха, так что без шалостей, господа.

– Тоже, выходит, охотник… – проворчал Владимир, подходя к лежащему неподвижно Северьяну. – Жив, дурак? Поднимайся… Когда-нибудь и в самом деле пристрелят.

– От это понимаю – баба! – Северьян ловко вскочил на ноги, с веселым изумлением уставился в насупленное, рябое лицо Марфы. – С такой и на войну не страшно! Жаль, что на роже черти горох молотили, не то б…

– Смотри, золотая рота, вдругорядь не промахнусь! – рассвирепела Марфа, вскидывая ружье, Северьян с напускным ужасом шарахнулся за спину Владимиру, тот снова захохотал, а Софья встала и, путаясь в непривычной мужской рубахе и спадающих портах, пошла к Марфе.

– Успокойся… сядь. Откуда ты?

– Грех вам, Софья Николавна! – едва усевшись, сурово объявила Марфа. – Убежали, никому не сказамшись, хоть бы Катерине Николавне словечко молвили! А то ни она, ни я ничего не знаем, Сергей Николаич молчат как каменные и сливянки с утра нарезавшись, а к вечеру ка-ак понаехали на двор тройки, да купчина страшенный, черномазый, в шубе ка-ак почнет орать во всю окрестность да барина требовать – подайте ему, мол, евонное имущество, ночью сторгованное! Ну, барин, упившись, спят, им и дела никакого, Катерина Николавна из дому спозаранок убравшись, а я вас по всему лесу бегаю-ищу! А вы в таком неподходящем обществе да в мужских подштанниках комаров болотных кормите!!! Пфуй, срамота…

– Садись с нами, милая, – отсмеявшись, предложил Владимир. – Угли догорели, сейчас картошку печь будем. Голодна, поди.

Марфа молча сухо поклонилась, села рядом с Софьей, вытащила из-за пояса длинный охотничий нож и принялась ощипывать одну из принесенных уток. Вполголоса она задавала Софье вопросы. Та так же тихо отвечала, и лицо Марфы темнело, как туча. Больше она не произнесла ни слова – ни когда закончила щипать утку, ни когда та уже зажарилась над углями, ни когда была испечена и съедена вместе с уткой картошка, ни когда пили чай, вскипяченный в медном солдатском котелке Владимира. И только когда месяц уже закатывался за Угру, а воду вместе с камышами сплошь покрыл туман, Марфа сумрачно спросила:

– Что ж нам делать теперь, Софья Николавна? Застрелить мне, что ли, этого купца? Или Сергей Николаича?

– Не бери греха на душу, Марфа, – равнодушно сказала Софья, глядя на тлеющие, вяло подсвечивающие красным угли. – Братец – душа пропащая. А Мартемьянов… Что с него взять. Привык человек все деньгами мерить. Ложись лучше спать.

– А вы? – подозрительно спросила Марфа.

– И я сейчас лягу.

Но Софья не легла. На обрывистый берег уже спустилась сырая, беззвездная ночь, на болоте тоскливо кричал сыч, угли, прикрытые корой, едва тлели, Северьян и Марфа спали мертвым сном, один – беззвучно, чутко, как животное, то и дело приподнимая лохматую голову и вглядываясь в темноту леса, другая – обнимая ружье и оглашая речной берег богатырским храпом. Софья, завернувшись в зипун и поджав под себя ноги, сидела возле углей и смотрела на ленивую игру бегающих по коре последних искр. Чуть поодаль, на поваленном стволе сидел Владимир. Он тоже, кажется, не собирался спать и, положив на колено небольшую записную книжку в кожаном переплете, что-то быстро писал. Изредка он взглядывал через костер на Софью, и ей казалось, что в его светлых глазах мелькает улыбка. Черменский не спрашивал, почему она не спит, и, казалось, ее присутствие его ничуть не стесняет. В конце концов Софья не выдержала:

– Позвольте спросить, что вы пишете? Роман?

– Нет. – Владимир улыбнулся, не поднимая глаз от записной книжки. – Я не писатель. И это не роман, а всего лишь личные записки. Может, пригодятся когда-нибудь для печати.

– Так вы газетчик… – разочарованно протянула Софья.

– Я – все понемножку, – ничуть не обиделся он. – Когда-нибудь, в более подходящее время, я расскажу вам что-нибудь из моей жизни. Поверьте, у меня она интересная. Один сегодняшний день чего стоит… На старости лет, если доживу, конечно, издам претолстый том мемуаров и сделаюсь богачом. Если хотите, посвящу их вам.

– Спасибо вам, Владимир Дмитрич, – серьезно, не поддерживая его шутливого тона, сказала Софья, и Владимир сразу перестал улыбаться. Софья отвела взгляд от его лица и, обняв колени руками, уставилась в черный лес. – Вы были правы… – заговорила она. – Да, правы. Теперь я понимаю: то, что я собиралась сделать, – это малодушие. Аня рассказывала мне, что в семнадцать лет тоже хотела отравиться мышьяком, даже купила специально в аптеке, но вспомнила о нас, совсем еще маленьких… и не стала. А я совсем забыла про Катю. Что сталось бы с ней, если б я… Ей всего пятнадцать, ее еще можно спасти. Я… – Софья умолкла на миг, стараясь незаметно сглотнуть застрявший в горле ком. – Я пойду к Мартемьянову. Пятнадцать тысяч – большие деньги, я смогу решить дела имения, спасти Грешневку от торгов… может быть, даже поместить Катю в пансион. А потом… а потом будет видно. Аня не побоялась этого, а я… я тоже ничего не боюсь. Да, решено. Завтра утром вы проводите меня к своему… хозяину.

Владимир долго молчал, забыв о своей книжке и глядя на гаснущие угли. Красные отсветы прыгали на его обветренном лице с опущенными глазами, непрерывно меняя его, делая то растерянным, то сердитым. Но Софья смотрела в сторону и не видела этого.

– Рассуждаете вы очень здраво, Софья Николаевна, – наконец сказал он. – Но боюсь, что вы неопытны в такого рода… м-м… предприятиях.

Софья вспыхнула до слез, едва удержалась от того, чтобы не закрыть лицо руками, но Владимир, казалось, ничего не заметил и продолжал:

– Мне неизвестна история вашей сестры. Возможно, что ее покровитель – умный и щедрый человек. Об этом говорит то, что она находится с ним, по вашему рассказу, уже несколько лет. Скорее всего, их связывают подлинные чувства. Но, уверяю вас, не таков Мартемьянов. Он по-своему недурной малый, вовсе не подлый, совсем неглупый, но… но вы поразительно точно заметили: он привык все мерить деньгами. И, получив желаемое, он быстро разочаровывается, и далее предмет этот занимает его не больше, чем прошлогодний снег. Боюсь, что так же будет и с вами. Его интереса хватит самое большее на месяц, а потом… потом вам придется вернуться в Грешневку – с большой суммой отступных, возможно. В то же время сейчас, еще не получив вас, он не отступится. И не успокоится, пока не добьется своего. Вам бессмысленно даже бежать: он приложит все усилия, чтобы найти вас и вернуть. Большие деньги у нас в России делают невозможное.