* * *

Алена сто раз пожалела о том, что решила остаться. Вообще-то ее никто не только не заставлял, но даже и не просил. Наоборот, Гошка поминутно ворчал, ругался и гнал Алену домой. Но она домой так и не пошла. В конце концов какая разница, заявится она домой в одиннадцать или заполночь? Да никакой. Все равно выговор будет. Но не очень сильный. Родители уже стали привыкать тому, что Алена иногда часами где-то пропадает со своими друзьями. Нет, они вовсе не были беспечными родителями, и им не было наплевать на свою семнадцатилетнюю дочь. Скорее наоборот, опека была плотной. Вечно одно и то же: «Куда идешь? С кем? Уроки сделала? Домой не позже десяти! Этот наряд слишком вызывающий… На дорогу смотри, в лужи не наступай, надень перчатки…» А вернешься, отчитайся, где была, что делала, не замерзли ли ноги… Поздними возвращениями домой Алена старалась не злоупотреблять. Обычно приходилось придумывать всякие более-менее правдоподобные оправдания: поздно кончился фильм, долго вместе делали уроки, день рождения у подруги… Иногда прикрывал брат. Он был старше на пятнадцать лет, жил отдельно и по слезной просьбе сестренки мог заверить родителей, что оставляет Алену до утра у себя. К счастью родители всему этому верили и полностью доверяли друзьям дочери. Правда, была во всем этом одна беда: родители думали, что знают всех друзей Алены. А она их не разубеждала.

Георгия Панина они не знали. А если бы невзначай узнали, то точно не обрадовались бы. На них не произвело бы никакого впечатления то, что Гошка — младший брат и помощник одного из местных новых богатеев. Отец Алены в сравнительно недавнем прошлом был очень влиятельным человеком в городке. Алена сама это время уже не помнила, но разговоров об этом в доме хватало. Отец с высокомерным презрением отзывался о тех, кто недавно приподнялся. Новому русскому бизнесмену Панину тоже доставалось от Алениного отца по полной программе. А уж Гошке досталось бы и того больше. В глазах Алениных родителей Гошка был человеком, которого ни в коем случае нельзя подпускать к девочкам из приличных семей.

В глубине души Алена не могла не согласиться: такие парни, как Гошка, не были образцом для подражания. Гошка был симпатичным парнем, старался следить за собой, а когда выряжался в деловой костюм, то становился очень представительным, прямо как те молодые евангелистские проповедники, которые бродят по улицам и в самый неподходящий момент норовят поговорить с тобой о царствии небесном. Но все это производило впечатление, пока Гошка не открывал рот. Сразу становилось ясно, что Георгий Панин — существо простейшее, которому вращаться в приличном обществе крайне затруднительно. Пару раз Алена пыталась познакомить Гошку со своими друзьями, отпрысками районной аристократии, но из этого ничего не вышло, кроме трагикомических недоразумений. Гошка не мог поддержать ни один разговор: он понятия не имел о вещах, о которых беседовали Аленины приятели. Его манеры оставляли желать и желать, а словарный запас был просто на грани.

Но Алена ничего не могла с собой поделать. Сначала Гошка ей понравился: высокий, темноглазый, симпатичный, отлично водит машину, классно танцует и обалденно целуется. Потом она пришла в ужас от его непроходимой серости. Гошке уже шел девятнадцатый год, но создавалось впечатление, что его образование исчерпывается четырьмя-пятью классами. Но все же… Любовь зла, особенно в семнадцать лет. Алене оказалось интереснее с темным наивным Гошкой, чем со спепсивыми юными снобами из дружеской коллекции родителей. Алена оценила спокойную Гошкину рассудительность, великодушие и преданность. Он стал ей дорог, и все его беды она переживала, как свои.

За те полтора-два часа, пока они вдвоем утаптывали безлюдные дорожки на набережной, они успели несколько раз наорать друг на друга и затем помириться снова. В этом не было ничего необычного, они ссорились и мирились постоянно… Потом наконец появился Гошкин брат. Шел по центральной аллее сквера, помахивал кожаной папкой. Гошка направился ему навстречу.

Стоя поодаль, Алена слышала только резкие голоса двух спорщиков. Гошка упрашивал, Владимир непреклонно качал головой. Гошка бежал за братом, что-то ему говорил, хватал за руку, и, наконец, остался на тропинке один.

Алена побрела к другу. Тот, не двигаясь, стоял и ежился, засунув руки в карманы спортивных брюк.

— Гоша!

Он не обернулся, застыл на месте, словно не слыша.

— Гошка, ну что ты тут застрял?! — Алена подошла, дернула его за локоть, развернула к себе. — Ты слышишь? Гошка!.. Гошенька, ты чего?

Гошка отчаянно кривился, морщился, шмыгал носом, изо всех сил стараясь сдержать слезы.

— Что, не вышло, да? — огорчилась Алена.

Гошка выдернул руку, утер нос рукавом и задрал голову, уставясь в темное октябрьское небо и горестно шмыгая.

— Ну все, Аленка, влип я… — пробормотал он, глотая слезы.

— Твой Володя что, совсем дурак?! — воскликнула Алена. — Он что, не понимает?

— Да все он, сволочь, понимает… — буркнул Гошка и серьезно взглянул на нее. — Он, похоже, какую-то свою игру затеял… Будет он обо мне думать, как же. Он всю жизнь меня в упор не видел, так больно надо ему обо мне беспокоиться…

Гошка замолчал, задумался. Алена подождала немного, потом нетерпеливо топнула ногой:

— Ну и что теперь?!

— Самое правильное… уехать отсюда к чертовой матери… — тоскливо отозвался Гошка. — Все равно куда, а лучше куда-нибудь подальше… Чтобы никого из них никогда в глаза не видеть..

— Чтобы уехать, нужны деньги, — заметила Алена.

— А то я не знаю! — тоскливо сказал Гошка. — Вопрос в том, где их взять. Серега, жмот, такие крохи дает, даже на пиво не хватает.

— Гоша… Гош! — Алену вдруг даже в жар бросило. — У меня идея…

Он скептически глянул на подругу.

— Какая еще идея? Пива попить?.. Поздно уже. Да и… не на что.

— Какое пиво?! Я придумала, как добыть деньги. Я попрошу у Ивана.

— У какого еще Ивана?

— У тебя, что, память отшибло? У брата моего!

Гошка отрицательно покачал головой:

— Аленка, да ну тебя… Вот нечего ему больше делать, кроме как мне деньги давать.

— Ну тебе он, конечно, не даст, — проговорила Алена. В ее голове складывался нахальный, но на первый взгляд беспроигрышный план. — Но я же не для тебя собираюсь просить…

2

Гошка Панин не зря подстерегал брата в парке на набережной. Дело стоило того, чтобы унижаться перед этим выскочкой в галстуке. Собственная шкура иногда стоит унижения. Почему-то Гошка надеялся, что Владимир сжалится, поймет, махнет рукой на свою принципиальность. Но увы. Беседа с братом лишила Георгия последней надежды избежать наказания. Он прекрасно знал, что Сергей рано или поздно хватится документов: половину из потерянных бумаг надлежало сдать в центральную бухгалтерию, а половину уничтожить.

Сначала о бумагах вспомнил непосредственный Гошкин босс Кирилл Варченко, заправлявший всем в автомастерской. Вспомнил прямо на следующее утро, когда оба они пришли в кабинет Сергея Панина.

Сергей опаздывал… то есть, само собой, задерживался. В ожидании начальства Варченко заговорил о документах. Георгий ляпнул первое, что пришло на язык: замотался и где-то потерял.

— По-те-рял? — по слогам переспросил Кирилл, тараща глаза.

Георгий знал: оправдания не помогут. Он уже заранее подготовился к тому, что ему предстояло выслушать.

Матерился Кирилл Варченко не слишком виртуозно — до Сереги ему было далеко — но зато от души, так что у Гошки по спине даже мурашки побежали. Мысленно он отвечал боссу тем же, но губы сжимал покрепче, чтобы ни одно слово, не дай бог, не вырвалось наружу. Себе дороже будет.

— Лучше бы ты голову свою пустую сразу где-нибудь оставил! — рявкнул Варченко напоследок. — Мало того, что нужно концы с концами сводить и с людьми за сентябрь рассчитываться… Так ведь бумажки эти не для чужих глаз, коз-зел… Вот доверь идиоту!.. Ну не завидую я тебе. Если выживешь, будешь на Сергея всю жизнь гайки крутить! Понял, придурок?!

— Гайки так гайки, — хмуро, но покорно согласился Гошка. Обострять было ни к чему.

Открылась дверь кабинета, и в небольшом помещении стало тесно. Грузная фигура Сергея Панина заняла собой полкомнаты. Гошкин старший брат строго сдвинул густые светлые брови и буркнул, протягивая Варченко руку:

— Что тут у вас такое? Крику на весь коридор… Что этот урод опять натворил?

— Доброе утро, Сергей Палыч, — Варченко пожал руку боссу и, ни секунды не медля, объявил: — Сергей Палыч, ваш братец потерял все документы на последнюю партию товара.

— Это у тебя что, шутки с утра такие? — проворчал Сергей.

— Какие уж тут шутки, Палыч…

Сергей ненадолго задумался, тяжело и шумно вздохнул и уточнил:

— То есть? Совсем все? И белые накладные, и эти?…

— И черные, и таможенные декларации, и дефектные ведомости… — мрачно добавил Варченко.

Сергей прошел на свое место за столом, втиснулся в кресло, качнул толстым коротким пальцем хромированного дельфинчика, что висел на перекладине по соседству с малахитовым письменным прибором, и, еще раз шумно выдохнув, серьезно уставился на младшего брата.

Гошка уже не дышал от страха. Просто прикрыл глаза.

Сергей тем временем закурил, заерзал в кресле, навалившись локтями на стол. Немного тесноватый пиджак не давал ему принять вольготную позу, сковывал полные руки. Весь Серега напоминал бесформенный мешок с отрубями, который кто-то втиснул в шикарное импортное кресло. Нажрал харю, боров…

Сергей погрузился в глубокое раздумье, и на некоторое время словно бы забыл об Гошке.

Нервничая, тот достал зажигалку, потянулся за сигаретами, но закуривать не стал. Вовремя вспомнил, что брат, сам практически не выпускающий сигарету изо рта, почему-то не терпит, когда Гошка курит в его присутствии.

Несмело косясь на брата, Гошка присел на диванчик напротив стола.

Сергей все дымил и молчал. К добру или к худу было его затянувшееся молчание, Георгий не мог сообразить. От напряжения у него даже ноги дрожали. Уж насколько он был далек от тонкостей Серегиного большого бизнеса, и то давно уже понял, что проступок его очень и очень серьезен и последствия может иметь самые паршивые.

Нервничая, Гошка принялся подбрасывать зажигалку на ладони. Сначала чуть-чуть, потом все выше и выше.

— Что, игрушку нашел?! — рявкнул Сергей, подняв голову от стола.

Зажигалка сорвалась с ладони. Гошка попытался поймать ее, но она скользнула по полу и уехала под огромный черный стол.

Обрюзгшее полное лицо брата скривилось:

— Ур-род…

— Извини, сейчас достану, — поспешно сказал Георгий, встал на колени и зашарил под столом.

— Недоносок паршивый!.. — взвизгнул вдруг Сергей, и его каблук с подковкой с размаху опустился на пальцы брата.

Гошка взвыл, отпрянул, откатился от стола, прижал к груди ушибленную кисть. Слезы брызнули из глаз.

— Ты что, Серега, сдурел?! — простонал Георгий и с трудом пошевелил пальцами.

Сергей не сводил с брата тяжелого взгляда.

— Что, больно? — глухо переспросил он и, вытащив толстую задницу из кресла, протопал к Гошке.

Он наклонился, схватил брата за запястье и рванул вверх, поднимая его на ноги. Георгий сжался, ожидая еще какой-нибудь пакости, и ожидания его не обманули. Сергей резко выкрутил ему кисть, заламывая ее назад. Гошке даже показалось, что он слышит хруст.

— А так? — осведомился Сергей.

Гошка изо всех сил сжал зубы, чтобы не завыть от боли.

— Гаденыш ты, гаденыш… Предостерегали меня хлопцы, говорили, что нельзя тебе дела серьезные доверять… Сопляк… Недоносок… Дрянь… Навязался ты на мою голову! — процедил Сергей и вдруг сильным толчком отпихнул Гошку от себя.

Тот отлетел на диван и тут же скорчился в уголке, придерживая ушибленную руку.

Будь проклята эта жирная сволочь, которую судьба за что-то назначила ему в старшие братья! Будь проклято все: эти Серегины левые и правые дела и делишки, эта треклятые бумажки, эти дерьмовые Вовкины принципы, эта дрянная зажигалка, эта чертова жизнь, эта адская боль…

— Ума не приложу, что теперь делать? — пробормотал Сергей.

— Искать, — с досадой проговорил Кирилл, почесав висок. — И как можно скорее… А то как попадут бумаги в руки кому не следует, неприятностей не оберешься…

— Ты понимаешь, урод, что ты натворил? — глухо уточнил Сергей, стоя над братом.

— Понимаю, — отозвался Георгий, глядя в пол. Он знал, что если промолчит, Сергей продолжит экзекуцию с удвоенной силой. Упорное молчание всегда раздражало его еще больше, чем невнятные ответы.

— В глаза мне смотри!

— Сережа, я нечаянно… — Георгий заставил себя взглянуть в лицо брата.